Золотой поезд - Матвеев Владимир (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
Они долго еще возмущаются непорядками, по их мнению, царящими в армии противника. Пьют чай и курят.
Из штаба Расторопный едет в областной Совет. Его вызвали сделать сообщение о положении на фронте.
Расторопный, не волнуясь, докладывает:
— Под давлением противника мы оставили ряд пунктов. В наших руках линия: Кушва — Кын — Шаля. Может быть, мы отойдем еще западнее. Но даже в этом случае перед нами прекрасный плацдарм с базой Пермь. Я распорядился вокруг города поставить сектором цепь орудий. Это будет непреодолимое артиллерийское заграждение.
— Будете драться за город и в городе? — спросил Голованов.
— Будьте покойны, — уверенно ответил Расторопный.
— Ну, ты, хрен милый, — ткнул в спину задремавшего кучера Расторопный. — Пшел… В «Колибри»! — крикнул он. Рысак помчал легкие санки по улице по направлению к кинематографу.
Двадцать пять градусов мороза. Холодно. Спит голодный город. В областном Совете дремлет дежурный. У Чрезвычайной комиссии одиноко стоит часовой в огромном, тяжелом тулупе.
Рано утром с Сибирского тракта незаметно прорвалась рота Енисейского полка белогвардейской «народной армии». Ее командиры не думали наступать на город и хотели занять только окрестные деревни, как вдруг они наткнулись на орудия, расставленные вокруг Перми. Генерал Расторопный точно выполнил свой план: пушки стояли в порядке. Рядом с ними — снаряды. Все было готово. Генерал забыл только поставить охрану и артиллерийскую прислугу.
Енисейцы, не торопясь, повернули орудия хоботами к Перми и дали залп.
Город проснулся и вдруг превратился в водоворот. По улицам бежали полураздетые, только что мобилизованные красноармейцы местного гарнизона, женщины, дети, рабочие. Они искали убежища от снарядов и хотели спастись, бросаясь к вокзалу. Сплошная волна людей катилась к станции Пермь II.
Никто не думал о сопротивлении.
Голованов выскочил на улицу сразу после первого залпа.
— Стой! Дезертиры! — закричал он красноармейцам, в панике бежавшим мимо. — Назад! Сюда! — звал он их к себе.
Но людская волна катилась дальше, не задерживаясь ни на минуту.
— Нашелся командир! — зло прокричал бежавший рядом красноармеец и погрозил винтовкой.
Голованов вернулся обратно, вывел со двора лошадь и, вскочив на нее, помчался вперед — туда, откуда бежала толпа. У Вознесенской площади было уже пусто. Сквозь туманный мороз плохо видно, что впереди. Вдруг сзади раздались выстрелы. Голованов оглянулся — никого нет. Стреляли, очевидно, из окон. Он повернул коня и поехал в Чрезвычайную комиссию. Но и там ничего де могли сделать с паникой и готовились уезжать. Енисейцы усилили огонь. Пристрелялись к железнодорожному мосту и прервали железнодорожное сообщение. Через несколько часов город был занят.
Голованов ехал в санках. Длинная вереница подвод растянулась по дороге. В простых дровнях сидели женщины с грудными детьми, замерзая от стужи. Рядом шли их мужья — рабочие. Красноармейцы — без винтовок и мешков. Советские служащие. Позади гремела канонада.
Голованов обогнал подводы и вдруг увидел человека, идущего без шапки, в кителе и легких сапогах.
«Замерзнет», — подумал Голованов и стегнул лошадь.
— Эй, садись! Замерзнешь, — окликнул он пешехода.
Тот оглянулся. Голованов с изумлением посмотрел на него. Это был Расторопный.
«Как же это вы…» — хотел; что-то спросить Голованов, но раздумал, откинул полость и посадил генерала рядом. — Наденьте, — вытащил он из-под себя большую теплую деревенскую шаль.
Несколько тысяч вагонов досталось в Перми белым. Два броневика. Миллионы пудов соли. Мануфактура. Красноармейские склады с обмундированием, огнеприпасами и продовольствием. Почти весь гарнизон остался в городе. Более тысячи офицеров, служивших в Красной Армий и советских учреждениях, перешли на сторону белых. Несколько сот коммунистов попали в руки врагов. В числе их оказалась Шатрова.
— Шатрова! На допрос! — крикнула надзирательница, с шумом открывая дверь камеры.
Валя быстро вскочила с койки и, повязав стриженую голову легким платком, вышла. Надзирательница захлопнула дверь и, позванивая ключами у пояса, пошла вслед за Валей.
Валя привыкла к допросам. За зиму их было много и в Перми, и вот здесь, в Екатеринбурге, куда перевели ее весной. Вначале она боялась сказать что-нибудь лишнее. Волновалась. Часто сбивалась. Следователь пользовался этим и усиливал допрос. Валя вспомнила арест Реброва в Екатеринбурге, его внешнее спокойствие и слова: «Я вернусь через час-два…» Она поняла, что выгоднее притворяться равнодушной, и с улыбкой шла сейчас перед надзирательницей по обсохшему уже, голому песчаному тюремному двору.
Из окон камер, выходящих во двор, смотрели арестанты. Они приветливо махали Вале руками, что-то кричали. Валя, улыбаясь, смотрела по сторонам. Очевидно, надзирательнице не понравилась беспечность арестантки.
— Нашкодила, голубушка, коли к главному потребовали, — зло сказала она Шатровой.
— Нашкодила, — спокойно ответила Валя.
— Еще хвастает! — поглядела надзирательница на Валю и ввела ее в двери тюремной конторы.
За столом, покрытым зеленым сукном, сидел высокий блондин. Длинная шея в стоячем воротничке. На узкой груди блестят позолоченные пуговицы форменной тужурки. Волосы гладко зачесаны на сторону. Не бритый, но совершенно голый подбородок делает следователя похожим на женщину. Он что-то пишет в блокноте и несколько минут не обращает внимания на Шатрову. Потом поднимает большую квадратную голову.
— Садитесь, — говорит он.
Надзирательница уходит за двери.
Валя подвинула кресло, смотрит на блокнот. Наверху бумаги надпись: «Следователь по особо важным делам».
«Не соврала», — думает Валя о словах надзирательницы.
— Вы — Шатрова? — спрашивает следователь.
— Да, — отвечает Валя.
— За что арестованы?
— Не знаю.
— Не знаете?
— Нет.
— Вы считаете долгом говорить на следствии неправду?
— Я говорю правду.
— Прекрасно. Вы когда-нибудь бывали в Екатеринбурге?
— Да, — отвечает Шатрова.
— Давно это было?
— Давно.
— Когда именно?
— Не помню, — говорит Валя. «Неужели, узнали», — думает она со страхом.
— Вы всегда носили фамилию Шатровой? — спокойно продолжает допрашивать следователь.
— Да, — говорит Валя и уже почти уверена, что следователь знает все.
— Это у вас называется «правдой», госпожа Чистякова? — ехидно спрашивает следователь.
— Я вас не понимаю… — пробует Валя сопротивляться.
— Довольно, — резко обрывает следователь. — Извольте прочесть и говорить настоящую правду, — бросает он Вале синюю папку.
Валя раскрывает папку.
Внутри папки напечатанные на машинке выдержки из допросов.
Валя читает:
Д о л о в, 30 лет. Комендант города… — Знаю, что особо секретный поезд отправлялся якобы с золотым запасом. Полагаю, что если бы это было на самом деле, то большевики, опытные конспираторы, никогда бы не допустили до того, чтобы весь город знал об эвакуации ценностей. Кроме того, охрана поезда в 30 человек явно недостаточна для такого опасного дела. Я отнесся ко всему этому подозрительно. Через шофера мне известно, что комиссар Ребров был перед отъездом в Ипатьевском доме. Недоумеваю, почему маршрут поезда был изменен, когда лично при мне Голованов отдавал приказ ехать по Горнозаводской. Я сообщил в Невьянск, но поезд мимо не проходил. Да, в этой карточке я узнаю то лицо, которое мне было известно, как комиссар Ребров. Он был высок, сухощав, скорее шатен, чем блондин…
А. И. А н д о г с к и й, 45 лет. Начальник Академии Генерального штаба… — Я узнаю в предъявленной мне карточке комиссара Реброва. Он был назначен комиссаром к нам. Это сущий дьявол — он, не говоря ни слова, отобрал у нас оружие, в том числе золотое георгиевское и даже родовое. По звериному лицу, по совершенно сумасшедшим глазам видно, что это фанатик, который кончит свою жизнь на виселице. Подтверждаю, что он совершенно неожиданно, не предупредив никого, исчез из Академии. В комиссариате говорили, что он выполняет «дело государственной важности»…
П а х о м о в, 57 лет. Сторож товарного двора… — Я смотрю — толкач пассажирские пихает ко мне на двор. Говорю сцепщику: «Чего их сюда?» — «Комиссары секретные», — говорит. Только сказал, смотрю, и на самом деле едут. Открыл я двери, глянул и обомлел: он голубчик, государь наш, батюшка, в драной рубахе сидит наверху, видно, закованы ноженьки, только до поясу видать его…
В а х р а м е е в С п и р и д о н, 60 лет. Крестьянин… — Мы на Кунгур пробирались. Поездов нету. Сутки ждем, другие. Другой придет — не влезть. А тут прилетел совсем пустой. Я и говорю старухе: «Сесть надо». Она — туда. Гляжу, вертается — лица на ней нет. «Батюшки, — говорит, — царь там, царь». Не поверил я, побег, а и на сам деле он. Стоит, в окошечко смотрит, жалостно так…
В а х р а м е е в а, 58 лет. Крестьянка… — Так ведь неграмотная я. Мужик уж скажет. А я неграмотна…
К р а с к а, 35 лет. Бывший министр общественного благополучия Комитета членов Учредительного собрания… — Прекрасно вижу предъявленную мне карточку и узнаю изображенное на ней лицо: это Ребров — комиссар. Реброва я знал еще в Перми. Его вызвали в Екатеринбург, как мне говорили, для чрезвычайно важного дела. Потом он совершил какую-то поездку, но цели ее и назначения я узнать не мог. Зато прекрасно помню, что незадолго до взятия Екатеринбурга войсками Народной армии он отправился туда (с какой целью, не знаю, но предполагаю, что на подпольную работу). Позднее узнал, что поехал он вдвоем с дочерью известного революционера Шатрова и под фамилией Чистякова. Дальнейших сведений о нем не имел. Знаю его как человека решительного, дерзкого и безусловно способного принести много вреда в нашем тылу. Он высок, наружность, я бы сказал, открытая и, пожалуй, привлекательная. Молчалив сдержан. Говорили — силен…