Летчица, или конец тайной легенды (Повесть) - Шульц Макс Вальтер (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗
Во время этого разговора, который Анна Ивановна вела из вестибюля восточного блока, Хельригель смотрел в окно. Он увидел неподалеку электростанцию. По ту сторону Москвы-реки. Огромные светящиеся буквы над электростанцией возвещали ленинский тезис, коммунизм — есть советская власть плюс электрификация всей страны. Гитта, в свою очередь, полюбопытствовала, спрашивал ли Хельригель о ней и не огорчен ли бы ее отсутствием в аэропорту. Чтобы не погрешить против истины, Анна Ивановна честно признала, что Хельригель не справлялся ни о том, где находится его бывшая жена, ни о том, как она поживает. Она же, Анна Ивановна, со своей стороны, не желала ему подсовывать ложь во спасение, к примеру: еще на работе, никак не отпускают и тому подобное. Но теперь пусть она все-таки ему позвонит. Она ведь знает, мужчины — они порой ведут себя как непослушные мальчишки. Да ведь и она, Гитта, тоже хотела как лучше, когда позвонила и сказала, что ради Андрея ему не стоит ездить на похороны.
Тот, кто думает, что думал как лучше, просто его не так поняли, пусть задаст себе вопрос, а точно ли он хотел как лучше. Гитта Хельригель задумывается. И вторично приходит к выводу, что хотела как лучше и более искренне просто хотеть не могла. Один бог знает, сколько неудобств он еще причинит себе и другим из-за своей растревоженной, доброй души. Лично я, думает Гитта, не желаю больше в этом участвовать. Она ему не звонит. Да и с какой стати? Сейчас все его мысли и чувства заняты Любой. Не умершей, живой. И своим поздно обретенным сыном. Значит, она здесь сбоку припека. Значит, она как раз и выступает в роли выбывшей. Мертвый предмет. Неодушевленный предмет. Тогда уж разумнее позвонить Коле. Неодушевленные предметы никому не звонят. Они разве что могут потрепать жесткие бронзовые волосы маленького охотника. Но у мальчугана тоже неподходящее настроение и он не намерен одаривать людей мыслями.
Анна Ивановна звонит еще раз. У нее потрясающая новость. Оказывается, Кондратьев переговорил с Андреем, открыл ему, что на похоронах Андрей лицом к лицу встретится со своим родным отцом… Ну и?.. Ах, какое взволнованное «ну и…». Она, Гитта, может быть совершенно спокойна. Андрей ни капли не удивился. Разве что удивился тому, как его дядя сумел выдавить из себя подобное признание. Лично он, Андрей, давно уже знает об этом от матери. Знает он и об ее желании, чтобы этот немец еще раз был рядом, когда ее будут опускать в могилу. Когда в последнем, великом молчании все еще раз мысленно обратятся к ней. Но Андрей встретится с этим немцем без всяких ненужных эмоций. Хотя и зная всю правду. Настоящим отцом для него всегда был и остается Гаврюшин. Он носит его фамилию, к нему он испытывает сыновние чувства. Такой человек, как Гаврюшин, вполне это заслужил. И в этом заключается более высокая, лучшая правда. Для всех. В том числе и для этого немца… Скажите, Гитта, кто должен сообщить ему об этом, подготовить его? Ну кто же, как не вы?..
Вот после этого Гитта и позвонила в гостиницу своему бывшему мужу. Не без определенно неопределенного противоречивого удовлетворения. Она слышала гудки. Но никто не снял трубку. Ясное дело, никого. Наверно, чуть-чуть приведя себя в порядок, он тронулся в путь. Москва! Любин город! И только потом все остальное. И никакая Гитта для него в этом городе попросту не существует. Она попросила дежурную по этажу принять телефонограмму. Чтоб он позвонил по такому-то номеру. По ее номеру, он ведь знает ее номер. И давно уже мог бы позвонить сам. Дело срочное. Очень, чрезвычайно срочное.
Хельригель позвонил только ближе к вечеру. Она была очень сердита, что ей пришлось столько времени ждать звонка. А позвонив наконец, он спросил, какие это у нее чрезвычайно срочные дела, причем таким тоном, словно им вообще не о чем больше разговаривать. Как будто она всего-навсего хотела загладить свое злое недоверие. Как будто он хотел сказать: знала бы ты, с каким доверием встретила меня ее невестка… Гитта собиралась пригласить его к себе. Но своим тоном он заставил ее отказаться от приглашения. И она ограничилась коротким изложением чрезвычайно срочного дела. В предельно короткой — из-за досады — форме. Он не посмел усомниться в содержании ее слов. Она только услышала, как он тяжело дышит в трубку. Если человек, услышав какую-то новость, тяжело дышит в трубку, значит, он совершенно уверен в том, что все сказанное — чистая правда. Более того, он дает понять, что это его личное дело. А передатчик новостей, столкнувшись с такой безмолвной реакцией, избавляет получателя от вопросов о самочувствии и слов утешения. Негоже наслаждаться тяжелым дыханием человека, которому без околичностей сообщили то, что ему положено знать. Надо сообщить и уйти. Уйти из мыслей, уйти со связи. Положить трубку. И Гитта положила трубку. А не сомневаться, правильно ли она поступила. Гитта давно привыкла, она на этом собаку съела.
Вечером Хельригель пошел в ресторан. Со своего места он видел освещенный Кремль. Изогнутые зубцы, позолоченные купола, плоский зеленый свод со знаменем. В луче прожектора плясали редкие снежинки. За стол к нему сели трое мужчин, тоже не очень веселого вида. Они сказали, что постараются не помешать его размышлениям. Они просто хотят молча помянуть друга одного из их друзей. Мир велик и обширен. Счастью и горю в нем нет конца и края. И применительно к этому вообще не играет роли, если троим или четверым порой взгрустнется. В этот грустный вечер четверо невеселых мужчин молча осушили четыре бутылки белого. После чего у Бенно стало легче и спокойнее на сердце. Вдобавок, он был совершенно уверен, что Люба не станет его ругать за этот вечер и это общество. Он только хотел бы, чтобы один из этих трех незнакомцев оказался Андреем. А сам он — тем другом, которого поминали. Дети — это волшебный плод любви. И дети — ее удушители. Невинность не защитит от удушающих объятий того, кто еще невиннее. Дежурная презентовала ему бутылку минеральной воды.
На другое утро тьма и свет затеяли игру в кошки-мышки. Небесные бури ненадолго проводили светлые борозды в пелене облаков. И холодный низовой ветер подхватывал их, обращая сердитую снежную круговерть в блестящий хаотический вихрь. Стремился обнажить небо и землю, когда свет внезапно угасал. Размышлять и быть в ладах с природой… Хельригель завтракал. Чай, яичница-глазунья, масло, хлеб. И вдобавок возможность собственными глазами наблюдать погоду через стеклянную стену буфета. Хельригель завтракал и думал, — размышлять и быть в ладах с природой, — и все глядел, все глядел на погоду. А Люба уже не знает, какая сегодня погода. И какая будет завтра. И вообще никогда не узнает. А тогда был жаркий день. Примерно в это время, от восьми до девяти мы еще были в той лощине. И она лежала связанная по рукам и ногам в санитарной перевозке. А я пошел с котелком за водой. Пошел за водой, а набрел на хорошие мысли. Какие же это были хорошие мысли? А вот: нынешний день вытеснит день вчерашний. Я запустил в кусты камнем. С кулак величиной. Камень ударился о колесо. Камень сказал ей: здесь есть человек, который хочет тебя выручить. День вчерашний вытеснит день нынешний. А смерть не сговорчива. Ее нельзя задержать. Зато день задержать можно — против смерти. Сегодня последний Любин день на этой земле. Я хочу задержать его.
Мысли Хельригеля в этот день за завтраком тоже затеяли игру, как свет и тьма. Размышлять и быть в ладах с природой. Что такое природа? И что такое мышление? Разве человек всякий раз начинает размышлять с самого начала? Нельзя всякий раз начинать сначала. Для мыслей не существует нолевой отметки. Для этого человек слишком стар. Еще в материнском чреве слишком стар. Всякий раз сначала — возможно. Человек должен начинать сначала. Может, кто и думает, что не должен, но так способен думать только ноль. Дешевый у них завтрак. Рубль двадцать. Примерно четыре марки в пересчете. Не так уж и мало… У Гитты я, во всяком случае, не возьму ни копейки. Она вполне могла говорить со мной другим тоном. А к тому же мальчик прав. Да, да, он прав. Коль скоро отцовство не есть вопрос алиментов, оно становится вопросом воспитания. Научить ребенка прямой походке. Вместе с матерью. Но как она втолковала мне, что Андрей сознает себя Гаврюшиным? Изнутри и снаружи сознает себя сыном настоящего своего отца? Как она втолковала мне? Как будто я не согласился бы платить алименты! Втолковала же. Раньше все считалось по-другому. Три дня назад я прочел в телеграмме: «Мы с Любой были очень дружны. Твой тон мог бы оскорбить Любу». Не поминать, черт возьми. А кто у нас легок на помине?.. Немного спустя — Хельригель продолжал беседу с самим собой касательно свойств человеческой натуры — легкая на помине возникла перед ним. И — задним числом — пожелала приятного аппетита. И без приглашения только что посланная к черту Гитта Хельригель села к нему за стол. И сказала, что со вчерашнего обеда ничего не ела. Не могла проглотить ни кусочка. Хельригель, хотя и потревоженный в стройной системе своих рассуждений, решил все-таки держаться прежней установки. И сказал: «Голодный черт ест за двоих». Порекомендовал чай и печенье. А когда вернулся от буфета к столу с чаем и с тарелочкой печенья, Гитта тоже успела подхватить установленную связь с чертовщиной. И сказала по-русски: «Муж и жена — одна сатана». Скажи она то же самое по-немецки, эта великая мудрость до него, вероятно, вообще бы не дошла. А так хоть не совсем, но все-таки дошла. У Гитты был утомленный, невыспавшийся вид. У него, надо полагать, тоже. Вчера вечером, сказала Гитта между двумя кусочками печенья, вчера вечером, почти сразу после его звонка, к ней пришел в гости один молодой человек. Она давно с ним знакома. В известном смысле…
