Весь невидимый нам свет - Дорр Энтони (лучшие книги TXT) 📗
Как-то в октябре Бастиан вызывает из строя косолапого мальчика:
– Ты будешь первым. Как твоя фамилия?
– Бекер, господин комендант.
– Бекер. Скажи нам, Бекер, кто в этой группе слабейший?
Вернера начинает бить дрожь. Он самый маленький среди своих ровесников. Он выпрямляется насколько может и пытается раздуть грудь. Взгляд Бекера скользит вдоль строя.
– Он, господин комендант?
Вернер выдыхает. Бекер выбрал мальчика довольно далеко от него, одного из немногих брюнетов в школе. Эрнста Как-его-там. Выбор понятен: Эрнст и впрямь бегает медленно и неуклюже.
Бастиан велит Эрнсту выйти из строя и повернуться к товарищам. У того дрожит нижняя губа.
– Без толку распускать нюни. – Бастиан машет рукой в дальний конец поля, туда, где поперек бурьяна тянется цепочка деревьев. – У тебя будет десять секунд форы. Добеги до меня раньше, чем тебя догонят. Понял?
Эрнст не мотает головой и не кивает. Бастиан демонстративно кривится:
– Когда я подниму левую руку – беги. Когда подниму правую – бежите вы все, дурачье.
И вразвалку уходит прочь: резиновый шланг на шее, пистолет болтается на боку.
Шестьдесят мальчишек ждут, тяжело дыша. Вернер вспоминает Ютту, ее прозрачные волосы, быстрые глаза и резкие манеры. Сестру никто и нигде не назвал бы слабейшей. Эрнст Как-его-там дрожит всем телом, от запястий до щиколоток. Отойдя метров на двести, Бастиан поворачивается и поднимает левую руку.
Эрнст бежит. Руки у него почти прямые, ноги вихляются. Бастиан ведет обратный отсчет от десяти.
– Три! – доносится издалека его голос. – Два! Один!
На слове «ноль» он вскидывает правую руку, и мальчишки срываются с места. Темноволосый Эрнст успел оторваться метров на сорок, но расстояние сразу начинает сокращаться.
Пятьдесят девять четырнадцатилетних ребят стаей преследуют одного. Кто-то вырывается вперед, кто-то уже отстал. Вернер старается держаться в середине. Сердце стучит, в голове черный вихрь растерянности. Он гадает, где Фредерик, зачем они догоняют этого мальчика и что будут делать, если его настигнут?
Однако какая-то атавистическая часть мозга отлично понимает, чтo они будут делать.
Самые быстроногие уже почти нагнали одинокую фигурку. Эрнст лихорадочно работает ногами, но ему явно не хватает дыхалки. Трава колышется на ветру, солнечный свет бьет сквозь ветви деревьев, стая все ближе, и Вернер чувствует злость: почему Эрнст так медленно бегает? Почему не тренировался? Как он вообще прошел вступительные экзамены?
Самый быстрый кадет почти хватает Эрнста за рубашку. Сейчас черноволосого мальчика поймают, и Вернеру отчасти хочется, чтобы это случилось. Однако Эрнст добегает до Бастиана на долю секунды раньше остальных.
Надлежит сдать
Мари-Лоре приходится трижды просить отца, прежде чем тот соглашается прочесть документ вслух:
– «Жителям надлежит сдать все находящиеся в их распоряжении радиоприемники. Радиоприемники следует доставить по адресу: рю-де-Шартр, двадцать семь, не позднее завтрашнего полудня. Неисполнение этого приказа будет рассматриваться как саботаж и повлечет за собой арест».
Некоторое время все молчат. Внутри Мари-Лоры просыпается застарелая тревога.
– А он сейчас…
– В бывшей комнате твоего дедушки, – отвечает мадам Манек.
Завтрашний полдень. Полдома, думает Мари-Лора, занимают радиоприемники и детали к ним.
Мадам Манек стучит в комнату Анри – никакого ответа. Вечером они упаковывают все радиооборудование из комнаты Этьена. Папа и мадам Манек выключают приемники из сети и складывают в ящики. Мари-Лора сидит на кушетке и слушает, как они умолкают один за другим: старенькая «Радиола-V», «Титан» фирмы «Жорж, Монтастье, Руж», их же «Орфей». Тридцатидвухвольтный портативный «Делко», который Этьен в двадцать втором году выписал издалека – из самой Америки.
Самые большие приемники папа упаковывает в картон и на старенькой ручной тележке свозит их по лестнице. Мари-Лора сидит, положив руки на колени, и чувствует, как у нее немеют пальцы. Она думает про механизм на чердаке, про его провода и переключатели. Передатчик, выстроенный, чтобы говорить с призраками. Считается ли он радиоприемником? Надо ли о нем упоминать? Знают ли папа и мадам Манек? Похоже, не знают. Вечером на город наползает холодный, пахнущий рыбой туман. Они на кухне ужинают картошкой и морковкой. Мадам Манек оставляет тарелку перед дверью в комнату Анри и стучит, но дверь не открывается и еда остается нетронутой.
– Что они сделают с приемниками? – спрашивает Мари-Лора.
– Отправят в Германию, – отвечает папа.
– Или выбросят в море, – говорит мадам Манек. – Давай, золотко, пей свой чай. Это еще не конец света. Сегодня я принесу тебе еще одеяло.
Утром Этьен по-прежнему в комнате брата. Неизвестно, в курсе ли он, что происходит в его доме. В десять утра папа начинает возить приемники на рю-де-Шартр. Одна ходка, вторая, третья. Наконец он ставит на тележку последнее радио. Этьен за все это время так и не появился. Мари-Лора держит мадам Манек за руку и слушает, как хлопает дверь, как скрипит нагруженная тележка по улице Воборель и как вновь наступает полная тишина.
Музей
Фельдфебель Рейнгольд фон Румпель просыпается спозаранку. Натягивает форму, убирает в карманы пинцет и лупу, надевает белые перчатки. К шести часам он уже в фойе гостиницы, полностью готовый к выходу: ботинки начищены, кобура застегнута. Хозяин приносит хлеб и сыр в темной плетеной корзинке, сверху полотняная салфетка – все как в лучших домах.
Приятно выйти в город до восхода солнца, когда еще горят фонари, а гул парижского дня только-только пробуждается. Когда фон Румпель сворачивает с улицы Кювье в ботанический сад, его встречают мглистые торжественные деревья – зонты, раскрытые специально для него.
Он любит вставать рано.
У входа в Большую галерею два ночных сторожа замирают, как в столбняке. Смотрят на его нашивки, и жилы у них на горле напрягаются. По лестнице сходит человечек в черном костюме, по-немецки просит его извинить. Представляется заместителем директора и говорит, что ожидал мсье фельдфебеля только через час.
– Мы можем беседовать по-французски, – отвечает фон Румпель.
За спиной у заместителя директора – второй сотрудник. У него очень тонкая сухая кожа, и он явно боится смотреть посетителю в глаза.
– Мы почтем за честь показать вам собрание музея, фельдфебель, – чуть слышно говорит замдиректора. – Это наш минералог профессор Юблэн.
Юблэн моргает два раза подряд. Он похож на пойманного зверя. Оба сторожа смотрят на них из коридора.
– Позвольте взять вашу корзинку?
– Мне не тяжело.
Минералогическая галерея такая длинная, что фон Румпель почти не видит другой ее конец. Впереди – ряды опустелых витрин, по темным пятнам на выцветшем бархате можно угадать, где лежали экспонаты. Фон Румпель идет, неся корзинку на локте, забыв обо всем на свете. Сколько сокровищ осталось! Великолепная друза желтого топаза на сером субстрате. Огромная щетка розового берилла, похожая на кристаллизованные мозги. Фиолетовая колонна мадагаскарского турмалина, такого густого оттенка, что фон Румпель не отказывает себе в удовольствии ее погладить. Бурнонит, апатит на мусковите, переливчатый циркон и еще десятки минералов с незнакомыми ему названиями. «Эти люди, – думает он, – за неделю держат в руках больше драгоценных камней, чем я – за всю жизнь».
Каждый экспонат внесен в огромный каталожный фолиант. Тома описи заполнялись столетиями. Бледный Юблэн показывает фон Румпелю страницы:
– Начало собранию положил Людовик Тринадцатый, учредив Медицинский кабинет, куда камни помещались по своим якобы лечебным свойствам: нефрит от почечных болей, глина от несварения желудка. К тысяча восемьсот пятидесятому году в коллекции было уже двести тысяч образцов, бесценное минералогическое наследие…
Время от времени фон Румпель достает из кармана записную книжечку и делает в ней пометки. Ему некуда спешить. В конце зала замдиректора останавливается и сцепляет пальцы на животе:
