Поединок в снежной пустыне - Сорокин Захар Артемович (читать книги полностью .TXT) 📗
Пока командир добивался связи со штабом, два дюжих моряка пытались снять с меня бурки. Им это не удавалось.
– Что у вас с ногами?
– Видно, крепко к буркам примёрзли, – невесело объяснил я.
Ни сила моряков, ни опыт врача не помогли: бурки не снимались. Тогда их осторожно разрезали. Ноги мои, как колодки, упали на пол. Я их не чувствовал. Врач покачал головой:
– У вас, Сорокин, обморожение третьей степени.
Подошёл командир дивизиона:
– Сейчас придёт тральщик. Он доставит вас в госпиталь, – и добавил, обращаясь к врачу: – Пока перевяжите ему рану на лице, а ноги пусть в спирте побудут.
Через несколько минут в домик вошли санитары в белых халатах.
И вот я в городе Полярном, в военно-морском госпитале. Не мешкая, меня раздели, забрали пистолет, возвратили шоколад. «Зачем он мне?» – спросить не успел…
Очнулся на операционном столе. Хирург накладывал швы на моё рассечённое лицо. Секунду я следил за его движениями и снова впал в забытьё. Когда пришёл в себя, открыл глаза – увидел командира нашей эскадрильи Бориса Сафонова. Ладно скроенный, широкоплечий, он стоял рядом с маленьким Димой Соколовым, «шплинтом», как мы его любовно называли.
Наш аэродром был недалеко от Полярного, и друзья решили сразу же навестить меня. О многом хотелось мне их расспросить, да и самому рассказать, но врач категорически запретил мне разговаривать.
– Выздоравливай, Захар, да поскорее к нам возвращайся! – сказал на прощание Сафонов.
Был у меня в этот день и командующий Северным флотом вице-адмирал А. Г. Головко.
– Флот гордится вами, старший лейтенант, – тепло сказал командующий, присаживаясь на табурет около моей койки. – Врачи будут делать всё возможное, чтобы спасти ваши ноги. Будьте мужественны, набирайтесь терпения…
Я был готов на всё. Лишь бы летать! Лишь бы вернуться в строй!
Потянулись бесконечные дни и ночи. Я потерял аппетит, хотя есть теперь уже было и не больно, нервничал, плохо спал.
Тревожное настроение несколько рассеивалось, когда ко мне в палату приходили другие раненые. Каждый раз я задавал им один и тот же вопрос:
– Ребята! Как по-вашему, буду я ещё летать?
– Конечно, будешь, – успокаивали они…
Мне так хотелось верить в это, что невольно думалось: «Может, действительно всё обойдётся? Бывает же так».
Но беда пришла. Случайно я услышал разговор моего лечащего врача майора Ласкина с главным хирургом Северного флота профессором Араповым.
– Ступни Сорокину, очевидно, придётся ампутировать, – огорчённо сказал Ласкин.
– Не дам! – закричал я в отчаянии и заметался на койке. – Что хотите делайте, не дам!
Лечащий врач начал успокаивать меня.
Стыдно было своей несдержанности, но говорить с врачом спокойно всё-таки не мог. Я верил, что он сделал всё, чтобы сохранить мне ноги. Верил, но…
В палату вошёл профессор Арапов.
– Соглашайтесь, Сорокин, на операцию, – по-отечески мягко сказал профессор. – И чем скорее, тем лучше. Сейчас отрежем совсемнемного. Через неделю придётся отнимать по колено, а может быть, и выше.
– А как же я летать буду?
Арапов посмотрел куда-то мимо меня в угол палаты.
– Разве вам обязательно нужно летать? В жизни столько дорог, путей…
– Но я – лётчик!
– Голубчик, – ещё мягче сказал профессор, – разве я не хочу, чтобы вы летали? Ничего ещё не потеряно. Всё зависит от вас.
Говорить не было сил. Я молча кивнул головой в знак согласия. Кажется, всё – отлетался!
В глубоком тылу
В морозное декабрьское утро 1941 года катер доставил меня в Губу Грязную. Два месяца пролежал я в госпитале Полярного. Теперь меня отправляли в тыл для дальнейшего лечения. Сколько ещё времени придётся провести на госпитальной койке?
Врачи успокаивали: через три-четыре месяца встанете на ноги. Хотелось верить, что так и будет. Ради этого всё можно вытерпеть. Последний прощальный взгляд на море – неприветливое, хмурое, студёное и всё-таки такое родное. Вот уж не думал, что всей душой прирасту к этому суровому краю.
На аэродроме меня ожидали боевые друзья: Сафонов, Адонкин, Реутов, Проняков, Алагуров, Родионов. Они буквально засыпали меня подарками. Всем снабдили, начиная от папирос и кончая шоколадом.
До вылета оставались считанные минуты. Поговорить как следует опять не удалось. Разговор был коротким, отрывистым. А как много хотелось сказать и ещё больше услышать!
– Надеемся увидеть тебя за штурвалом самолёта, – обнимая меня, сказал Сафонов.
Лучшего я и сам себе пожелать не мог.
Прозвучала команда на взлёт. Самолёт качнулся, пробежал по взлётной дорожке и поднялся в воздух. Я попросил пилота сделать прощальный круг над аэродромом. Там, закинув головы, стояли мои боевые друзья – лётчики-сафоновцы.
– До свидания! Мы ещё встретимся!
Самолёт сел в городе Кирове. Госпиталь находился в здании бывшей гостиницы. Меня поместили в пятнадцатую палату хирургического отделения. Медленно тянулось время. Один день похож на другой. Больничный распорядок неизменен. О чём только не передумаешь от обхода до обхода врача.
Вспоминаются годы учёбы в ФЗУ. Начинаешь перебирать в памяти события тех дней… Потом мысли переносятся к другому времени, когда работал кузнецом на паровозостроительном…
Но о чём бы ни думалось, мысли возвращались к авиации. Да иначе и быть не могло. Вся жизнь связана с ней.
Сначала строил авиамодели и заканчивал планёрную школу, затем занимался в аэроклубе…
Вспомнишь первый самостоятельный полёт, и снова в сердце тоска. Уткнёшься головой в подушку и думаешь: неужели никогда больше не смогу летать?!
Рядом кашлянул кто-то. Кто это? Ах, да. Вчера кого-то принесли… Я повернул голову в сторону нового соседа по палате: на меня смотрели светлые весёлые глаза, лицо расплывалось в улыбке.
– Захар!
– Борька!
Да, это он, Борис Щербаков, мой давнишний друг – вместе учились в лётном училище в Ейске. Вот где пришлось свидеться!
– Как ты попал сюда, Захар? Что у тебя? С ногами неладно?
– Эх, Боря, кажется, не летать мне больше.
– Много отняли?
– Да нет, ходить смогу, а летать вряд ли…
– Не унывай, Захар, сделают протезы – и полетишь. Ты счастливчик по сравнению со мной.
В одном из воздушных боёв Бориса ранило в ногу разрывным снарядом. Началась газовая гангрена. Чтобы спасти жизнь, пришлось ампутировать ногу выше колена.
– Я никогда не сяду за штурвал, – продолжал Борис. – А ты будешь летать, Захар, обязательно будешь!
– Лётчик без ног – всё равно что баянист без пальцев! Меня теперь и близко к самолёту не подпустят!
Я говорил и ждал, что Борис станет возражать, спорить со мной, доказывать, что я неправ.
Борис так и поступил. Его крепкая вера в то, что я вернусь в авиацию, стала моей постоянной поддержкой.
А пока я снова побывал на операционном столе. Мне начали пересаживать кожу на отмороженные места. Семь операций сделал профессор Дженалидзе.
– Хоть убейте, – твердил я в исступлении, – резать себя больше не дам. Я летать хочу.
– Будете летать, молодой человек, – спокойно отвечал профессор, – только слушайтесь врачей.
Всегда подтянутый, живой, остроумный, Дженалидзе умел вселять раненым веру в выздоровление. Я старательно выполнял все его предписания. Надо было терпеть жестокую боль – терпел. Каким бы неприятным ни было лекарство – принимал. Сказали, что полезно солнце, – с помощью санитаров ежедневно спускался со второго этажа на крыльцо. Все свободные от процедур часы грелся на солнце. Я ни отказывался ни от одного средства – лишь бы скорее вернуться в родной полк, к своим боевым друзьям.
Товарищи меня не забывали. Почти каждый день получал письма. Много радости приносили они. Но, случалось, прочтёшь – и сердце сожмётся от боли.
В первых числах июня товарищи сообщили мне, что в воздушном бою погиб наш командир Борис Сафонов.
Долго я не мог в это поверить. Молодой, жизнерадостный, талантливый, он каждую минуту был необходим нам – его ученикам. И не только нам. Сафонова знала армия, знала страна.
