Россия солдатская - Алексеев Василий Михайлович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
— Я тебя уважаю, — говорил после ужина партиец с беспокойными глазами, — делишь честно, — и прибавляет: никогда в жизни не думал, что еда имеет такое значение.
Глаза опускаются, партиец чувствует унизительность такой зависимости от желудка. Сам он не мог бы себя заставить разделить так честно, как разделил Григорий.
На другой день, когда вечером пошли за супом, партиец пошел с Григорием и хотел дорогой выпить полкружки супа. Григорий не дал ему этого сделать и тот, униженный и раздавленный, стал уважать Григория еще больше.
Несмотря на материализм, в нем еще крепко сидит крестьянская здоровая закваска! — подумал Григорий.
О военном обучении Григорий потом почти ничего не помнил. Несколько раз взвод выводили для маршировки, ходили между неподвижных сосен и резкий голос командовал:
— Раз — два, раз — два!
Кроме маршировки, зубрили устав строевой и гарнизонной службы, а также наставления к полковому, батальонному и ротному минометам. Лавок не было. Теоретические занятия происходили в землянке. Каждый сидел в своем углу на нарах и все дремали. Сознание работало нечетко: землянка плыла перед глазами, заслоняемая какими-то туманными кругами. Из- за тумана иногда выплывали фразы о стволе, прицеле и двуноге-лафете.
Через пять дней произошло сразу два события. Во взвод прибыло новое пополнение: три человека только что мобилизованных с освобожденной от немцев территории. Все они были из Солнечногорска. Запомнился Григорию только один: худой, черный, в добротной охотничьей куртке рыже-коричневого цвета. Он, видимо, еще не опомнился от мгновенной смены властей и боялся, что будет притянут к ответственности за то, что остался на территории, занятой врагом. Поэтому он сразу начал рассказывать о зверствах немцев, о том, как они сожгли его дачу при отступлении.
— Я отомщу за это, я отомщу! — почти кричал человек в желтой куртке, — только бы скорей попасть на фронт.
В этот момент дверь в землянку отворилась и вошло несколько офицеров.
— Есть желающие добровольно включиться в маршевую роту, отправляемую сегодня на фронт? — сказал один из офицеров, — нам не хватает двух минометчиков.
Водворилось угрюмое молчание. Человек в охотничьей куртке мгновенно исчез за печкой, остальные притихли, боясь обратить на себя внимание. Григорий, ошарашенный известием об отступлении немцев, остался стоять посреди землянки. Ему пришло в голову, что раз немцы отступают, значит попадать на передовую в разгар морозов нет никакого смысла.
— Вот это один из наших лучших минометчиков, — услышал Григорий сзади резкий голос взводного командира.
— Ну как?
Лицо одного из пришедших офицеров, злое и насмешливое, было совсем рядом. Григорий увидел близко посаженные глаза и ломанную линию перебитого чем-то носа.
Не стану же я прятаться за печку! — подумал Григорий с отвращением и машинально ответил:
— Если я подхожу, то отказываться не буду.
Сосед Григория слева, простоватый партиец из МТС, извлеченный из толпы взводным командиром, тоже дал согласие. Последнее, что видел Григорий в землянке, было лицо соседа справа. В голодных глазах боролись радость и стыд: он ведь изучал минометное дело больше месяца и был подготовлен значительно лучше Григория.
Следующим красочным пятном, врезавшимся в памяти Григория, было получение военной формы. Землянка, заваленная обмундированием, железная печка и раскрытая настежь дверь. Красноармейцев, отправляемых сегодня, впускают по двое. Надо раздеться донага, сдать все свои вещи и получить новую военную одежду. Григорий протестует: на нем совсем приличный костюм и он хочет его сохранить. Молодой сержант сначала спорит, но, увидев кожаный чемодан Григория, машет рукой и советует спрятать костюм под ватные брюки и шинель. Григорий отдает сержанту чемодан и быстро переодевается во всё новое. Шапка- ушанка, шинель, гимнастерка, ватные штаны, теплое белье, валенки и ботинки. Нет только телогреек. Почему их нет — неизвестно, но Григорию при наличии пиджака это не так страшно. Как выдержат другие на морозе без телогреек? — думает Григорий. Другие это главным образом подростки 1923-24 гг. рождения. Стоя в очереди, они дерутся, толкаются и плюют друг на друга. Кажется, что они совсем не представляют, что через несколько дней будут на фронте.
После получения формы — баня. В предбаннике стрижка под машинку. В холодной бане каждый получает по шайке чуть теплой воды и по микроскопическому кусочку мыла. Ребята продолжают баловаться, проливают воду, теряют мыло и одеваются, предварительно размазав грязь по худым бледным телам. Невероятно, чтобы такие смогли воевать! — думает Григорий.
Широкое растоптанное место между деревьями, подобие плаца. Густой неподвижный воздух, тяжелые ветви елей, дыхание выходит изо рта клубами пара. В полутьме таинственно блестят трубы военного оркестра, гремит бодрый марш. Через плац проходит взвод за взводом. Полковник с буденовскими усами заставляет сначала пройти по плацу в ногу, потом проползти метров пятьдесят по-пластунски. На этом кончается обучение строю и тактике. Затем каждый взвод проходит в пустую землянку, и красноармейцы но очереди подписывают текст присяги, потом идут три километра по пустому, притаившемуся в тумане, полю к составу красных двухосных теплушек. Ребята после оркестра и маршировки затихают и подтягиваются. К удивлению Григория, они вдруг делаются похожими на солдат.
Три дня в поезде проходят за варкой каши и супа из концентратов и в бездумном сне. После эшелона мелькает Тула. Немцы только что отступили от города и он притих пустой и темный. Сутки в казармах. Такое впечатление, как будто в них только что побывал противник. Все перевернуто, переломано, полы сняты на отопление, в библиотеке книги на полу и сверху устроена уборная, портреты вождей валяются порванные и изгаженные. Во дворе пустой гараж. На бетонном полу разбросаны гильзы, пулеметные ленты, немецкие винтовки. В углу, на стене и на полу, следы пуль и крови. Здесь кого-то расстреливали. Кого?
Жителей Тулы Григорий не видел совсем. Выгрузились ночью, пробыли сутки в казарме и ушли ночью же. На улицу никого не пустили, днем бродили по казармам и варили концентраты. Фронтовой паек казался роскошью по сравнению с гороховецким супом. На следующую ночь выступили по направлению к Калуге. Колонна тысячи в три человек, какие-то временно назначенные командиры батальонов, рот и взводов; никто их не знает в лицо и никто не слушается их приказаний. Григорий знает, что есть майор — командир эшелона, что завтра должны быть в районном центре 3., что номер эшелона 3156.
Местность за городом холмистая, много оврагов, косогоров. Вместо лесов тощие перелески. В деревнях дома кирпичные, несуразно длинные, безобразные. Колонна, как черная змея, растягивается по дороге. Ни звезд, ни луны, одна морозная мгла. Через каждый час привал на десять минут. Григорий чувствует, что мороз перевалил за двадцать градусов и боится садиться. Подростки валятся кучей в сугробы и не хотят вставать по команде. Постепенно все мешается: нет ни рот, ни взводов, ни командиров. Идет беспорядочная толпа, растянувшаяся по дороге на несколько километров. Григорий идет и ему кажется, что ни дороги, ни ночи конца не будет. Было уже пять привалов, стало быть, прошли больше двадцати километров. Валенки не разношены, в лагере все отвыкли от больших переходов. — О чем думает начальник эшелона? — соображает Григорий. Проходит еще час. Григорий чувствует, что ноги его плохо слушаются, кроме того пятка правого валенка невыносимо жмет. - Этак, пожалуй, не доходя до фронта, упадешь и замерзнешь, — начинает бояться Григорий.
Справа от дороги показывается деревня. Она всего полкилометра в сторону.
— Ребята, — говорит Григорий ковыляющим около него серым теням, — пошли ночевать в деревню. Завтра догоним, до 3., наверное, километров десять. Утром за два часа дойдем.
Около Григория собирается кучка красноармейцев. В этот момент прошедшие вперед резко сворачивают и прямо целиной идут к деревне. Григорий лезет по колено в снегу и видит, что по всему полю между деревней и дорогой копошатся черные точки. Зрелище напоминает атаку укрепленного пункта противника. Теперь Григорий не боится, что его обвинят в дезертирстве: больше половины колонны самовольно свернуло с дороги. Теперь надо суметь попасть в теплую избу. К деревне идет около двух тысяч, домов не больше тридцати, надо успеть занять место. Первый дом полон, у дверей толпа, слышен голос хозяйки:
