Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар. 1941-1942 - Драбкин Артем Владимирович (читать книги полностью .TXT) 📗

Идем на аэродром. Прошли над ним с «прижимчиком», строй распускается веером, садимся по одному — Саломатин сел раньше, без фонаря пилотировать тяжело.

Все бегут ко мне, кричат, шумят… Все очень необычно: «Борис! Победа! Победа!» Командир полка, начальник штаба — все подбежали. Вопросы — как?.. что?.. А мы и сами толком не знаем, сколько сбили самолетов — семь? Потом все подтвердилось.

После войны от Яковлева я узнал, что накануне этого боя авиаконструкторов вызывал Сталин: «Почему горят наши „ла“ и „яки“? Какими лаками вы их покрываете?» — выразил неудовольствие, что новая матчасть себя не оправдывает. И тут — такой бой! Яковлев говорит, что ему потом позвонил Сталин и сказал: «Видите! Ваши самолеты показали себя».

По приказу Ставки в наш полк прибыл командующий ВВС Юго-Западного фронта Фалалеев. Он внимательно изучил все перипетии нашего боя, искал то, что могло быть поучительным и для других авиаторов. Нас собрали, поблагодарили. Мне вручили первый орден — Красного Знамени. Очень солидно.

У нас побывали кинооператоры, фотокорреспонденты, журналисты… Кожедуб рассказывал: «Я был тогда инструктором в Чугуевском училище, мы твоим боем очень интересовались, изучали. В 1942 году это для нас было исключительное событие».

Откровенно говоря, на моих глазах, если считать от начала войны, это первый столь результативный победный бой. Бой, проведенный по всем правилам тактики, со знанием своей силы и с максимально полным использованием возможностей новых отечественных истребителей. Наконец, это мой первый бой, в котором враг разбит наголову, в котором большая группа вражеских самолетов растаяла, не достигнув цели. Главное, что мы поняли, что можем бить фашистов. Это было так важно для нас весной сорок второго года! До этого боевые действия мы вели на И-16 — маленьких самолетах со слабым вооружением. Что там стояло? ШКАСик… Нажмешь — все вылетело, и бить нечем. К тому же и скорости нет. Хотя на этом самолете можно вираж «вокруг столба» сделать. На Халхин-Голе он хорошо себя показал, но ведь речь идет о начале войны. И вдруг 1 декабря 1941 года мы получаем Як-1 от Саратовского завода комбайнов, который стал выпускать самолеты! Самолеты беленькие — под снег, на лыжах, хоть они и прижимались, но были тяжелые. Это была качественно новая машина с солидным вооружением: пушка, 2 пулемета, 6 реактивных снарядов.

Облетать их как следует нам не дали. Сказали: «Берегите ресурсы». Мы сделали полет по кругу. Посадка на лыжах очень тяжело давалась — это ж не колеса, тормозить нечем! Подведешь, сядешь, и несет тебя нечистая сила на бруствер аэродрома… Ну, юзом проползешь, затормозишь…

Если бы в этом бою мы были на МиГ-1 или ЛаГГ-3, его результат вряд ли был бы таким же. «Миг», когда только взлетит, его самого надо перекрывать, на средних высотах он вялый, не разгонишь, только на высоте он дает летчику возможность себя нормально чувствовать.

ЛаГГ-3, откровенно говоря, мы не очень уважали — горел сильно, поскольку сделан был из дельтадревесины, к тому же тяжелая машина. Мы отдавали предпочтения «якам» — Як-1, Як-7 — маневренные. «За газом» ходят. Як-9 был немного тяжеловат, но вооружение хорошее. Самый лучший — Як-3, это идеальная машина для боя. Просто сказка! Только запас топлива у него был небольшой — на 40-минутный полет.

Потом пошли обычные боевые задания. Мы уже освоили самолет. Первым из семерки погиб Король, недалеко от Лозовой. Он сел на фюзеляж и, видимо, был очень сильно ранен, потому что, когда механики добрались до самолета, увидели много крови в кабине, а летчика — нет. Оказалось, отступавшие солдаты его вынули и похоронили. Вторая потеря — Скотной. Севернее Купянска в тяжелом бою против 50 самолетов. Никто не видел, что произошло. Искали потом, но так и не нашли. Храбрый летчик, солидный, мастер своего дела. Перед последним боем говорит: «Меня собьют, наверное». — «Перестаньте канючить! Все мы ходим под небом, все может быть!» Он предчувствовал свою гибель.

Миша Седов — москвич, замечательный летчик. Пришли с задания и привели с собой «мессершмитты». Стали заходить на посадку — уже без горючего, без боеприпасов, один «мессершмитт» произвел атаку, к сожалению, удачную — Миша упал в районе Бралука.

После Сталинграда погиб Саломатин. Они шли на разведку и что-то у него случилось — с машиной что-то или он ошибку какую-то допустил?.. Но это — вряд ли… Его похоронили в Донбассе.

Потом Запрягаев при невыясненных обстоятельствах погиб. Мартынов умер в 1980-м году. [24]

После войны нам выдалась необычная встреча. Командующий воздушной армией Тарасенко устроил нам в Германии встречу с немецкими асами. Нас было шесть человек. Зимин, покойный, Скоморохов, покойный, Трещев, я, еще кто-то… В Мюнхене есть «клуб асов», летчиков-истребителей. Мы — в форме, они все — в гражданском. Один с палочкой ковыляет… Я поначалу все думал: «Какая ж из этих сволочей меня била?!» Тем не менее время уже прошло… «Сначала, — говорят, — нам легко было, а потом вы нас прижали»… Интересная была встреча. Мы спрашивали про Сталинград, про их тактику, про сбитые самолеты. У меня к Сталинграду считалось только 9 сбитых, хотя фактически было 15 — 16 самолетов. Я их раздавал тем, кто со мной летит. У немцев подход был другой. Попал в кинофотопулемет — пишет себе сбитие. А у нас, чтобы подтвердить, что ты сбил — напарники должны подтвердить, наземные службы подтвердить; если стоит кинофотопулемет, то и его данные нужны. И все это оформляется. Достаточно было верить кинофотопулемету. А то пока соберут запросы, подтверждения, падал ли такой-то самолет такого-то числа?.. А иногда ведь и не падал. Его подобьешь, а он жить хочет, тянет к себе. У меня был такой случай: под Луганском мы с летчиком Глазовым [25], возвращаясь с разведки, увидели немецкого корректировщика FW-189. Машина для немцев хорошая, для нас— плохая; сбить трудно. Я скомандовал: «Прикрой, атакую!» Отчетливо помню — попал по балкам; он тем не менее продолжает делать крутые развороты, а я все время выскакивю, никакие могу замкнуться на него. Говорю: «Глазов, выходи, бей». Он очередь дал, и самолет ушел.

Сбит или не сбит? Уже после войны я выступал перед летчиками в Луганске; после выступления подходит ко мне полковник: «Товарищ генерал! Вы сказали, что встречались с ФВ-189?..» — «Да». Он рассказал, что когда мальчишкой был, видел: этот самолет сел в балку, на фюзеляж вышел один летчик, а второй не выходил. Потом его вытащили… Вот как, только после войны узнал, что мы сбили самолет! Конечно, это сбитие нам не засчитали.

С моей точки зрения, и ребята со мной согласны, дело с учетом сбитых у нас было поставлено плохо. Первые дни мы не особенно и считали. Никто не думал, что за эти самолеты будут давать ордена и звезды. Только к концу Сталинградской битвы этот вопрос немного стал упорядочиваться. Во всяком случае, нам стало известно, что за десять сбитых самолетов присваивают звание Героя, за 3 сбитых самолета над Сталинградом дают орден. Я получил орден Красного Знамени (вручал Еременко, тогда еще не маршал) за сбитые самолеты под Сталинградом.

Часто, чтобы поддержать молодых, мы отдавали им участие в сбитии. Самолеты себе не брали, а писали на группу. А ведь и Покрышкин, и Кожедуб сразу стали писать на себя, поскольку начали воевать позднее. А мы, те, кто был на фронте с первых дней, отдавали на группу.

Молодых летчиков поддерживали, в строй вводили в разное время по-разному. В Донбассе — одно, под Сталинградом — другое. Потери были большие, особенно под Сталинградом. Помню, пришло пополнение — 15 летчиков. Садиться да взлетать — все, что они умели, а бой они и не представляли. Надо вводить их в строй — тяжело… Я как командир полка понимал, что быстрого ввода не получится, через месяц их потеряю! Что делать? Я отправил командира эскадрильи Решетова [26] под Эльтон тренировать эту группу. Время идет, потери растут. Стариков осталось человек двадцать, и каждый день 4 — 5 вылетов. Надо кого-то брать. Я прилетел к ним под Эльтон, спрашиваю: «Как дела?» Один подходит: «Товарищ командир, мы прибыли воевать, а не отсиживаться за вашими спинами». Я смотрю и думаю: «Как же тебя сохранить? Ты мне живой нужен, не мертвый». Они храбрятся, не знают, что их ждет. Трех новичков взял. Старик — молодой, старик — молодой — так и ходили в атаку. Первую задачу ставишь: не потеряй меня. В первом бою он ничего не видит — ни противника, ничего. Главное, чтобы тебя не потерял. Но потери были. Из пятнадцати летчиков, которые прибыли в полк, до Победы дошел только один.