Прикрой, атакую! В атаке — «Меч» - Якименко Антон Дмитриевич (книга бесплатный формат TXT) 📗

Вот и командный пункт. Меня встречает начальник штаба полка. Докладывает:

— В воздухе звено Иванова. — И сразу забеспокоился: — Уже три раза звонили из штаба дивизии.

Странный порядок, однако такой заведен не только у нас — везде: не успел приземлиться, срочно звони, докладывай. Все бросай и докладывай. Дать же подробный и верный отчет о проведенном бое можно только после доклада каждого летчика, после разбора полета. Всем это понятно, все это знают, но, пока проводишь разбор, телефон того и гляди взорвется.

— Они что, убегут — результаты полета?

Рубцов пожимает плечами: при чем, дескать, он, начальник штаба полка. Не им заведен этот порядок, не ему отменять. Примиряюще говорит:

— С них тоже спрашивают. Так и идет по цепочке.

— Ладно, — говорю, — запишите и передайте… Записав результаты полета, Рубцов начинает звонить, докладывать, а я наспех завтракаю. Откровенно говоря, не в восторге я от начальника штаба. Сидит у телефона, будто привязанный. Пользы от этого нуль, но его это, кажется, мало заботит. Главное, был бы доволен начальник штаба дивизии. Телефонную ручку крутнул, и сразу ответ: «Слушаю вас, товарищ полковник». А меня это бесит, будто и дел больше нет, как слушать Лобахина.

— Борис Иванович, — говорю начальнику штаба, — командир полка и то не всегда имеет возможность сразу же после полета идти на капэ. Тем более Зотов, Чувилев, командиры звеньев. Не успели заправить машины, а им команда: «Готовность номер один»! А то и взлет. Впредь считайте за правило: не летчики идут на капэ, а вы или ваш заместитель — к летчикам. Это ускорит процесс докладов и повысит боеготовность.

Побагровел Рубцов… Человек он неглупый, понял: непорядок ждать командира полка для доклада.

— Учту, товарищ подполковник.

Учтет, конечно, но не так, как следует, душу в дело не вложит. Забегая вперед, скажу, что пройдет какое— то время и наш полк представят к высокому званию гвардейского. Для этого надо будет составить полный, подробный отчет о наших успехах, а вот их-то, в том виде, в каком им положено быть, и не будет. «Плохо, Борис Иванович, — скажу я начальнику штаба. Скажу с возмущением. — Вы знаете, как работали наши механики, техники. Если надо — и ночью, и днем. В лютый мороз и под бомбами. Вы знаете, как тяжело было летчикам добывать победы в бою. Почему же их труд, героизм, подвиг во имя Отчизны не отражен в документах?» А Рубцов покажет мне сухой, мало о чем говорящий перечень цифр и скажет: «Что мне говорили, то и писал. Не буду же я выдумывать».

Стоит Рубцов у окна и глядит на летное поле. Среднего роста, красивый, подтянутый. А люди его не любят. Сухарь. К тому же высокомерен, брезглив. Дошел до абсурда: в столовой сидит и летом совсем не ест свежие помидоры. Дело твое, не ешь, если не любишь. Но зачем строить гримасы? Зачем говорить: «Фу, гадость!..» Человек, стоящий у станка, получает помидоры по продовольственным карточкам, недоедает, а ты кощунствуешь.

Вот такой он человек, а кажется, должен бы быть другим. Окончил училище штурманов, служил в бомбардировочной авиации, летал, потом перешел на штабную работу. Спрашивается, откуда же взялось это высокомерие? Особенно по отношению к летчикам. Ни разу не видел, чтобы с кем-нибудь поздоровался за руку, поговорил. А должно быть напротив: ведь летчик и штурман — друзья, братья родные. Выяснилось наконец. Как-то разговорившись, «ляпнул» нечаянно: «Кто он, летчик, без штурмана? Слепой котенок».

Мне передали, что ради насмешки Чувилев копирует начальника штаба… В столовой, прежде чем съесть помидоры, приладит к лицу гримасу и скажет: «Фу, гадость!.. Съедим ее». И съест. Или, зная о том, что Рубцов очень брезглив, насадит на вилку кусок с тарелки соседа, откусит и положит обратно. Или возьмет со своей и даст откусить. Рубцов, бросив еду, ругаясь, бежит из столовой. А людям смешно.

Я строго сказал Чувилеву: — Знаю, не любишь его. Но уважать обязан. Твои неумные шутки вредят делу: ты подрываешь авторитет начальника штаба.

Чувилев сердито дернул плечом.

— Авторитет… А был он? Рубцова не любит весь полк.

Звонит телефон. Начальник штаба шагнул к аппарату. Слушает. Согласно кивает: «Понял».

— Товарищ командир! В воздух восьмерку по графику.

Сегодня с рассвета звенья из группы «Меч» дежурят по. графику: ожидаются крупные схватки, срочные вызовы в бой.

— По графику? — смотрю на часы. — Еще двадцать минут.

— Вылет немедленный! — торопит меня Рубцов. Понятно. Куда и зачем, разберемся потом. Говорю: «Дайте команду на взлет Чувилева».

Звоню в штаб дивизии, прошу пояснить задачу. Мне говорят: группа соседней части встретила немцев, завязала воздушный бой. Им на помощь посылали звено Иванова. Бой продолжался десять минут. Иванов возвращается. Боеприпасы израсходованы, горючее на пределе. Надо его заменить — предполагается новая схватка.

Задача ясна. Каков мой арсенал? Четверка идет домой. Восьмерка сейчас взлетит. Резерв — шесть экипажей: я и те, что были со мной на штурмовке. Звоню на стоянку, спрашиваю, готов ли самолет Черкашина — в бою ему пробили руль поворота. К телефону подошел Виноградов, сказал: «Готов». Говорю начальнику штаба:

— Шесть экипажей в готовность номер один!

Восьмерка Чувилева рулит на старт. Не пара за парой, а сразу все вместе. Никак решили взлетать группой? Точно, решили. Время сокращается, но где они разместятся? Полоса-то на Тоненьком — ленточка. Ну, Чувилев! Держись, если кто-нибудь подломает машину. Мало тебе не будет!

Остановились. Взвихрили пыль. Понеслись по взлетно-посадочной. Пошли в набор высоты. Будто невидимой нитью связал Чувилев свою восьмерку. Отлично идут, как на картинке. Силен Чувилев! Летчик хороший, коллектив умеет спаять, а с дисциплиной не ладит. Учудил недавно такое, что уши вянут. Возвратясь с боевого задания, рулил мимо штаба. Видит: окно раскрыто, у окна Борис Иванович Рубцов. Притормозил самолет, развернулся хвостом к штабу и пустил такое облако пыли, хоть святых выноси.

Опять был разговор. Клялся Чувилев, божился, что ямку обруливал, что, дескать, нечаянно все получилось, но я-то знаю его. Пришлось наказать — записать ему выговор. Обиделся за то, что строго с ним поступил, за то, что не поверил ему. Смотрел на меня такими глазами, что я невольно подумал: может, зря поругал, незаслуженно? Более часа совестью мучился, и вдруг мысль: «Схожу и гляну на ямку». А ямки-то и не нашел…