Воевали мы честно (История 31-го Отдельного Гвардейского тяжелого танкового полка прорыва. 1942 - Колбасов Николай Петрович
Тимофеев остановил: «Колбасов и Индюков, разворачивайте станцию». Индюков полез на крышу устанавливать антенну, а я стал подключать аппаратуру внутри. Трунов и Васенин, прихватив шинели, пошли во двор. Вдруг послышался несильный взрыв. По машине застучали комья земли. Николай скатился с крыши с криком: «Ребята подорвались!». Я оцепенел и не мог сдвинуться с места. Индюков осторожно подошел к лежавшим товарищам. Оказалось, Володя наступил на противопехотную мину и ему оторвало ступню. У Михаила взрывом засыпало глаза. Индюков вывел их к машине. Уложил на скамейки. Прибежала медсестра Соня. Наложила Володе жгут. Вместе с командиром взвода Никифоровым повезли раненых в ближайший госпиталь. Он был совсем рядом. Раненых там не приняли. Госпиталь только что прибыл на место и еще не развернулся. Нас направили в находившийся неподалеку медсанбат. Там такая же картина. Мы объехали несколько госпиталей и медсанбатов. Происходила перегруппировка войск и соответственно медицинских учреждений. Володя стонал. Вдруг он опустил руку и стал шарить под скамейкой. Я спросил, что он хочет. «Николай, дай наган. Не могу больше», — ответил он. Я стал его уговаривать, мол, еще погуляем по Васильевскому. Не успел успокоиться Володя, заплакал Михаил. Он трясся от рыданий, причитая: «Кому я теперь нужен, слепой!?». Тут не выдержала медсестра. Подойдя к Васенину, она пальцами раздвинула его веки. Раздался крик: «Вижу! Вижу!». Оказалось, что глаза были целы, но засыпаны толом и землей. Мишка успокоился.
Подъехали к очередному госпиталю. Всюду суетились люди. Мы с Никифоровым пошли к палаткам. Нашли заместителя начальника госпиталя. Но он тоже отказался принять раненых, оправдываясь тем, что госпиталь не развернут. И тут не выдержал Никифоров. Выругавшись крепче крепкого и выхватив пистолет, он стал угрожать перестрелять всех, кто не хочет помочь страдающим людям. Подошел подполковник, какой-то инспектор, и спросил, в чем дело. Мы рассказали, что в течение шести часов возим раненых и нигде нам не хотят помочь. Подполковник попросил показать. Подойдя к машине и взглянув на Трунова, он подозвал майора-медика и приказал немедленно оперировать Володю. Принесли носилки, положили раненого. Володя попросил прихватить его шинель. Она была перешита по его фигуре, и он любил ею щеголять. Когда Володю несли к палатке, он вспомнил о полевой сумке. В ней он хранил документы и награды. Я сбегал к машине, принес, подал и обратил внимание на кусок сукна, торчащий из раненой ладони. Володю сразу же положили на операционный стол. Я сказал, что напишу его матери. Володя решительно запретил, сказав, что сам обо всем напишет. Нас попросили удалиться. Попрощавшись, мы пошли к машине. Михаила Васенина принять в госпиталь отказались, ссылаясь на отсутствие глазников. Мы вернулись обратно в часть. Оказалось, что за это время мы уехали на 60 километров от полка и находимся в Литве, недалеко от города Мажейкяй. Вернувшись, обнаружили рядом только что развернувшийся небольшой медсанбат. В нем оставили Васенина.
На другой день началось наступление. Продвинулись на 12 километров. Дальше противник уперся, и завязались позиционные бои. Навестить друзей не было никакой возможности. Спустя неделю вышли из боя. Неожиданно открылась дверь, и к нам вошел Васенин. Глаза ему подлечили. Как-то возле медсанбата он увидел машину из нашего полка и удрал на ней из госпиталя, не забрав даже документы. Позже документы восстановили, и Васенин продолжил воевать вместе с нами.
Я получил письмо из дома. Родители укоряли меня в том, что я ничего не написал им о гибели Володи. Мы ошалели. Оказалось, мать Трунова получила извещение о смерти и месте захоронения сына. Она была женщина решительная, член партии и добилась разрешения перезахоронить Володю на родине, в поселке Суйда под Гатчиной. Выхлопотав спецвагон, мать Трунова поехала на место захоронения сына. Раскопали могилу. Лежал Володя в общей могиле, в одном нижнем белье. Мы не сомневались, что ему отнимут ногу, но оказалось, что кроме ноги, отрезанной выше колена, была ампутирована еще и рука. Мы так долго возили Трунова по госпиталям, что у него началась гангрена ноги и руки. Кусок сукна, застрявший в ладони, сделал свое дело. Володю перевезли в Ленинград и похоронили под Гатчиной в Суйде, на тихом сельском кладбище.
Бои продолжались. Понес потери мой бывший танковый экипаж. Во время прорыва переднего края вражеский снаряд попал в танк. Заглох мотор, запахло гарью. Экипаж стал покидать машину. Выпрыгнувшего из танка командира тут же снял немецкий автоматчик. Артиллериста постигла та же участь. Только заряжающий, прыгнув на немца, смог его задушить. В это время механик-водитель нажал на стартер и двигатель заработал. После боя убитых положили на броню и вывезли в тыл.
Нас бросали с одного участка фронта на другой. Успехов не было. Вместо Володи Трунова пришел новый радист — Андрей Климов. Молодой, скромный парнишка, прекрасно вписавшийся в наш экипаж.
В полк приехала жена начштаба Брюквина и стала работать машинисткой при штабе. Пожилая, не особенно красивая женщина, она, конечно, не шла ни в какое сравнение с красавицей Клавой, которую незадолго до этого пришлось перевести в резерв. Расставание было тяжелым. Всегда подтянутого майора после этого трудно было узнать. Он как-то сник. Не то чтобы опустился, но в нем уже не было прежней энергии. Это отразилось и на работе. Во время очередной атаки на минах подорвалось несколько танков. За упущения в организации подготовки боя и за недостатки во взаимодействии с саперами начальник штаба майор Брюквин был снят с должности и отозван в расположение штаба фронта. Для нас это был тяжелый удар. Целых два года мы с майором были вместе. О нем остались только самые светлые воспоминания. Через некоторое время до нас дошла весть, что Брюквин назначен помощником начальника оперативного отдела мотомеханизированного корпуса и ему присвоено звание подполковника. Мы были очень рады за него. Вслед за Брюквиным уехала и его жена. А в полк еще долго шли письма от Клавы. После войны Константин Андреевич Брюквин работал учителем в подмосковной школе. Умер он в 1987 году.
После очередного боя мы остановились на маленьком хуторе. От домов остались только каменные фундаменты, да закопченные печные трубы. Рядом — заминированное немцами поле. Саперы успели огородить его колышками с надписями «мины». В полдень мимо нас в сторону припорошенного снегом поля проехали два воза с сеном. На верху возов сидели старики-солдаты. Мы крикнули им: «Славяне! Куда прете? Там мины!». Они в ответ только махнули рукой: «Ничего!». Неожиданно под второй телегой раздался взрыв, и правое переднее колесо разлетелось вдребезги. Воз накренился. Возница на первой телеге ударил лошадь кнутом, и повозка быстро ушла вперед. Вторая же телега вновь налетела на мину. Еще один взрыв. Теперь отлетело заднее колесо с левой стороны. Лошадь потащила за собой качающийся из стороны в сторону воз, и тут грохнул третий взрыв. Лошади оторвало ноги, и она, дергаясь, повалилась на землю. Возница долго сидел и смотрел сверху, наконец стал медленно спускаться. Добравшись до земли, он вдруг опять быстро залез наверх. Собравшиеся на краю минного поля солдаты подавали советы. Наконец возница решился. Слез с воза и, осторожно ступая по следу колеса, выбрался с минного поля. Раненую лошадь пристрелили из винтовки. А первая телега, благополучно миновав заминированную зону, уехала своей дорогой.
На другой день на хуторе появился небольшой старичок-латыш. Он походил вокруг закопченных фундаментов и ушел. Через некоторое время вернулся с маленькими саночками. Забравшись внутрь одного из фундаментов, поковырял ломиком и, откинув несколько камней, извлек бочонок. Вокруг собралась толпа любопытных. Когда старик установил бочонок на санки, его спросили, что внутри. «Да, вот, сальца немного осталось», — ответил старик. Кто-то из бойцов попросил попробовать. Латыш достал шмат сала, отдал его и, привязав бочонок к санкам, быстро удалился. Не успел он скрыться, как солдаты, схватив ломы, начали крушить все внутри фундаментов. Но сколько они не старались, ничего больше обнаружить не удалось. Так ни с чем и разошлись.
