Я дрался на «Аэрокобре» - Мариинский Евгений Пахомович (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
К вечеру беспрерывный рев моторов на земле, гул самолетов над аэродромом, начавшийся с рассветом (к этому времени сюда перебазировалась почти вся истребительная и штурмовая авиация фронта), начал утихать.
Солнце зашло, и небо сразу посерело. Летчикам на стоянках делать больше было нечего.
– Пойдем в столовую, Женька!
– Пошли… Только мне нужно сначала зайти сапоги взять. Сегодня обещал сделать…
Еще в запасном полку в Иваново у меня полностью вышли из строя кирзовые сапоги, выданные при поступлении в авиационное училище летчиков в начале апреля 1941 года. Там же в запасном полку перепрела и расползлась клочьями гимнастерка, так что в Иваново я ходил без гимнастерки, в одном летном свитере из верблюжей шерсти, а оторвавшиеся подошвы подвязывал к голенищам проволокой. В запасном полку обмундирования не было. В таком виде – в свитере и голенищах от сапог я и улетел с 27-м истребительным авиаполком на фронт. В Воронеже, где мы поначалу базировались, мне выдали гимнастерку, но сапог и там не было. Тогда полковой умелец-сапожник сшил из парашютной сумки брезентовые сапоги, использовав подошву от старых развалившихся кирзовых сапог. Эти брезентовые сапожки были очень удобные – легкие, сшитые по ноге. Они имели только один, но весьма существенный недостаток. В них можно было ходить только в сухую погоду. Поэтому на аэродроме Зеленое, когда началась распутица, я был вынужден два дня сидеть дома – не было возможности даже выйти из хаты, в которой располагалась их эскадрилья. И трудно было ожидать, что скоро подсохнет. Солнце хоть и светило, но зимой оно не скоро сможет расправиться с украинской распутицей – обильно выпавший снег и моросящие дожди превратили землю в непролазную грязь на глубину более полуметра.
Неожиданно на второй день в хате появился Чугунов.
– На вот! Архипенко приказал отдать тебе сапоги, а то там летать некому!… – Чугунов сбросил свои бахилы. «Чего же его, Чугунова, не взяли в группу, если некому летать?» – подумал я. Но приказ есть приказ. Надел сапоги Чугунова, которые оказались сорок растоптанного размера и были номера на три больше, чем нужно по моей ноге.
Кое-как, с трудом вытаскивая из раскисшего чернозема все время норовившие свалиться с ноги бахилы, я добрался до аэродрома. За мной одним, конечно, машину никто посылать не собирался, да и расстояние-то было всего два-три километра. По сухой дороге – пустяк, но по грязи, да еще в таких бахилах они показались за все двадцать.
– Пришел? – встретил меня в землянке Архипенко. – А вылет-то отменили.
– Все равно. Побуду здесь с вами. Вечером со всеми на машине поеду. Пешком в этих кандалах могу и не дойти или оставить их в грязи, а дойти уже босиком…
– Хорошо. Отдыхай пока, – согласился командир эскадрильи. И добавил: – Знаешь, намечался серьезный вылет на Знаменку, а с Чугуновым никто лететь не захотел, пришлось тебя вызывать…
– Да я понимаю. Только и Чугунову когда-то нужно пороху понюхать!..
– Нужно! Только не здесь, не в таких маленьких группах, а то он в полете больше вреда наделает, чем десятка «худых»… Подожди, заставим и его воевать!
После того случая прошло не много времени, но много воды утекло. Боеготовые остатки полка перебазировались в Кировоград, а Чугунов остался на аэродроме Зеленое, чтобы перегнать оттуда в Кировоград по готовности ремонтирующийся истребитель. В чем он там ходил, меня не интересовало, кажется, в зимних летных унтах. Я же пока продолжал щеголять в чугуновских бахилах.
Правда, в Кировограде батальон аэродромного обслуживания раздобыл яловый крой для сапог, который и был мне выдан. С этим кроем и занимался уже два дня тот же самый умелец, который сшил мне брезентовые сапоги.
Я хотел побыстрее надеть обновку и ходить «как люди». А то в этих колодках ни погулять, ни на танцы… В Никифоровке в пору осенней распутицы Молчанова несколько раз приглашала погулять вечерком, но из-за такой прозаической причины, как отсутствие сапог, я отказывался. Потом приглашения прекратились, и я стороной узнал, что за Шурой ухаживает один из механиков второй же эскадрильи. И она отвечает ему взаимностью… Правда, между нами сохранились хорошие отношения, однако она вместо дружеского «Женя» называла меня подчеркнуто официально – «товарищ гвардии младший лейтенант»…
Сегодня на стоянке мастер подошел к моему самолету, когда я сидел в кабине в готовности номер один.
– Товарищ командир! Сегодня перед ужином зайдите ко мне, примерьте сапоги. Готовые уже!
– Спасибо! Зайду! А где тебя искать?
– А вот первый дом, где казарма, так на четвертом этаже у меня там комнатка.
На окраине аэродрома возвышались пять пятиэтажных кирпичных домов. Они, по-видимому, были построены тогда же, когда и бетонированная полоса, и предназначались для размещения личного состава авиационных частей, располагавшихся на аэродроме. К счастью, ни наши войска при отступлении, ни гитлеровцы не взорвали эти здания, и в них теперь располагались и штабы, и казармы младшего технического состава, и столовые, и склады БАО. Офицеры же располагались в огромном поселке Кировограда, примыкавшем к аэродрому.
– Ты там недолго? Я скажу, чтоб и тебе подавали, – предложил Виктор, когда мы подошли к подъезду одного из немногих уцелевших четырехэтажных домов военного городка.
– Померяю сапоги, заберу и сразу спущусь.
– Давай побыстрей там!
Виктор толкнул дверь и вошел в столовую, а я стал подниматься по лестнице на четвертый этаж – там находилась казарма младших авиаспециалистов. Еще не войдя в комнату, я услышал нудно подвывающий звук моторов фашистских бомбардировщиков.
– А, товарищ младший лейтенант! Садитесь пока, вот заканчиваю… – сапожник сидел на скамеечке возле низенького столика, на котором горела «катюша» и в беспорядке валялись обрезки кожи, мотки дратвы, ножи, молотки, колодки, гвозди, и заколачивал последние шпильки в подметку правого сапога. – Или померяйте пока левый, а я как раз и этот закончу. – Он достал из-под стола сапог и протянул его мне.
Я пододвинул табуретку поближе к огню, расстегнул куртку, чтобы удобнее было нагибаться, внимательно осмотрел сапог. Пошитый из мягкой юфти, он выглядел как хромовый, выгодно отличаясь от стандартных армейских кирзовых сапог, в которых ходили все летчики. «Ну, теперь живем!» – улыбнулся я про себя и сел.
Сбросить опостылевшую обувь, заново навернуть портянку и натянуть сапог было делом одной минуты. Я встал, притопнул ногой и даже причмокнул от удовольствия – сапог сидел на ноге как влитой.
– Ну как? – приподнял голову и посмотрел на мои ноги сапожник.
– Хо…
У-вах! У-вах! У-вах! – грохот первых взрывов, донесшийся со стороны находящихся рядом стоянок, прервал меня на полуслове. Дальше все слилось: гром одного взрыва – у-ва-у-вах! – накладывался на другой, где-то поблизости – тяф-тяф-тяф! – лаяли зенитки, сюда же вплетался – д-зинь! – звон разбитого стекла, и из-за плотно завешенного одеялом окна доносились крики людей. Стены здания ходили, как во время землетрясения. И среди этой какофонии звуков и впечатлений совсем по-домашнему прозвучал растерянный голос сапожника.
– Бомбят… – прошептал он, будто хотел сказать: «Гвоздей не хватило…» – и бросился к выходу.
– Куда?! Все равно не успеешь! – крикнул я, но того и след простыл.
Я аккуратно завернул портянку, натянул и правый сапог. Прозвучало еще несколько взрывов – дальше и дальше серия бомб уходила к центру аэродрома. Бомбили явно тяжелыми бомбами – более чем двухсотпятидесятикилограммовыми. Разрывы тех бомб я уже видел и слышал. Тут разрывы были много мощнее. Что об этом думать. Обутый в оба сапога, спустился вниз, вышел из дома. У подъезда толпились офицеры штаба, обсуждая бомбежку. Но она-то уже кончилась – «Хейнкели» уходили на запад. Быстро темнело, и идти на аэродром, смотреть результаты бомбежки не было смысла. Кстати, и все летчики потянулись со стоянок в столовую на ужин. Поужинав, вся первая эскадрилья отправилась «на свою базу» – хата, в которой она располагалась, находилась метрах в двухстах от того дома, в котором я только что переобулся, а затем и поужинал. Ночь прошла спокойно, а наутро, как обычно, все отправились на свою стоянку. Неподалеку от эскадрильской землянки мы обнаружили огромную воронку от взрыва авиабомбы. В нескольких метрах от края воронки стояла «Аэрокобра». Издали она казалась целой, подошли ближе.
