Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович (читать книги TXT) 📗
Разве не чудом было посещение Матаса и Дорогина, гостей, которых ждали всю жизнь и которые явились, хотя и с двадцатилетним опозданием, а все-таки ведь явились!
А банковский зал, в котором она, глазам не веря, смотрела на десятки пар маленьких стоптанных башмачков, весело приплясывающих на блестящем паркете?
А потом?.. На велосипеде приехал из города посыльный. Профессора вызывали в Вильнюс. Все произошло так быстро, что никто не успел как следует приготовиться и поволноваться…
Через неделю Юстас вернулся обратно, рассеянный, задумчивый. За обедом он неожиданно с озабоченным видом спросил у Юлии, протянет ли она с хозяйственными расходами до пятнадцатого числа? Дело в том, что раньше пятнадцатого ему не выдадут первого жалованья.
Даже сейчас, когда целые сутки прошли, Юлия посмеивается, вспоминая об этом разговоре. Дотянуть до пятнадцатого? Да уж как-нибудь она, пожалуй, дотянет, если тянула, дожидаясь этого дня, добрый десяток лет…
Утро еще совсем раннее; даже гуси, как следует не проснувшись, не двигаются с места и, лениво разминаясь, пробуют расправлять крылья. Юлия выпускает из хлева корову, открывает ворота, все еще продолжая улыбаться своим мыслям…
…В то же самое время в домике над оврагом Аляна просыпается от бодрого погромыхивания медного умывальника во дворе. Не успев открыть глаза, она сквозь веки чувствует теплый розовый свет солнца, бьющего ярким косым лучом в ее каморку.
Она начинает моргать и с такой силой потягивается всем своим молодым, горячим после сна телом, что чуть не скатывается с узенького матрасика. Голова ее свешивается с края постели. Лежа на спине, она запрокидывает голову еще больше и видит в квадрате окна верхушку березы в ослепительно синем небе.
Береза недвижно стоит, облитая солнцем, и листья потихоньку шевелятся на ее ветках, точно тысячи маленьких рук, поворачиваясь зелеными ладошками вверх, радостно тянутся погреться в солнечном тепле.
Умывальник гремит вовсю, торопливо и весело. Так моется только Степан. Аляна лежит, запрокинув голову, слушает, вспоминает. Осторожно проводит тыльной стороной ладони по губам… Над ней вечно посмеивались, что губы у нее припухшие, точно она с кем-то целовалась. Ну вот, а теперь, кроме шуток, они, кажется, припухли. Вчера вечером под этой березой они со Степой, наверно, целый час стояли и целовались. И пока шли от березы к крыльцу, все время останавливались и целовались. И уже войдя в дом, у самого порога кухни, опять бросились друг к другу. Еще бы немножко, и они, споткнувшись о порог, так и влетели бы, обнявшись, в кухню, где сидели родители.
Сбросив простыню, Аляна соскакивает с постели, кое-как приглаживает растопыренными пальцами волосы, нетерпеливо натягивает старенькое домашнее платье и заглядывает в зеркальце.
— Ну хороша-а!.. — почти с ужасом восклицает она. Волосы растрепаны, завитки свалились в беспорядке на лоб, глаза сонные, хотя и веселые, кнопки спереди на платье застегнуты кое-как, через одну, губы определенно припухли!
Вид ужасный, она это понимает. Но, глядя в зеркало, она с удивлением замечает, что сегодня нравится себе. Это она-то, всегда считавшая себя чуть ли не уродом.
Степан появляется на кухне в рубахе навыпуск, растирая полотенцем шею, как раз в ту минуту, когда навстречу выходит из своей каморки Аляна. Увидев друг друга, они останавливаются в разных концах комнаты, позабыв даже поздороваться.
— Приглядите-ка за чайником, — говорит Жукаускас. — Вот-вот поспеет! — Набросив на плечо полотенце, он идет во двор, к умывальнику.
Степан и Аляна молча смотрят вслед, пока за ним не захлопывается дверь, и оба одновременно, как по команде, поворачивают головы к открытой двери комнаты Магдалэны. Магдалэна не может их видеть, но слышит, конечно, каждый шорох в кухне. По ее легкому покашливанию Аляна безошибочно определяет, что мать еще не встала и лежит в постели. После возвращения из больницы она поднимается последней в доме.
Значит, сейчас они одни. Всего на несколько минут, потому что старый мастер ни времени, ни воды не любит тратить на умывание.
Они смотрят друг на друга не отрываясь, стоя в разных углах, и так проходит минута или две. Старый мастер уже успел добраться до умывальника, и тот начал вяло погромыхивать.
Степан в своих тяжелых рабочих сапогах не может и шагу ступить, чтоб не услышала Магдалэна. Он стоит не шелохнувшись, точно ему подошвы к полу прибили. Аляна, неслышно ступая босыми ногами, перебегает комнату. Схватившись за руки, они второпях, легко, беззвучно целуют друг друга и замирают, встретившись губами.
Степан осторожно прижимает девушку к себе, и вдруг раздаются один за другим три одинаковых тугих звука: пак!.. пак!.. пак! Это отскочили, расстегнувшись, три верхние кнопки на платье.
Выгнув спину, Аляна откидывается назад, упираясь руками Степану в плечи, глядя ему в глаза — испуганно, настороженно, тревожно. Она знает, что платье на груди у нее совсем расстегнуто. Дурацкое, тесное, полудетское платье, из которого она выросла. И, вся замерев, она ждет, что будет дальше, готовая прочитать у него в глазах любую мгновенно мелькнувшую мысль, подметить малейшее, даже невольное движение. Достаточно ему сейчас опустить глаза, и она оттолкнет его, вырвется и никогда, быть может, не простит ему этого взгляда.
Степан зажмуривает глаза и осторожно целует ее лоб и спутанные завитки волос. И как только она смела про него такое подумать, дура несчастная! Переполненная радостью, доверием, благодарностью, она крепко стискивает обеими руками его голову, пригибает ее к себе, прижимает к груди и сейчас же, круто повернувшись, убегает обратно в свой чуланчик.
Слышно громкое шипение керосинки, которую заливает бурно вскипевший чайник. Мать окликает Аляну, и Степан, подобрав полотенце, которое валяется на полу, скрывается в своей комнате.
Аляна работает эту неделю в вечерней смене. Ей не нужно спешить на работу, но она торопливо одевается и после завтрака вместе с отцом и Степаном выходит из дому.
Все еще раннее утро, но приближается час, когда начнется работа на конфетной фабрике, на лесопилке, кирпичном заводе, в ремонтных мастерских.
Из бокового переулка выходят, весело болтая, две девушки с конфетной фабрики. Заметив Аляну и Степана, они разом обрывают разговор и с жадным любопытством оглядывают их, прежде чем поздороваться.
— Ты разве сегодня в утреннюю? — не удержавшись, спрашивает одна из девушек.
Аляна готова к этому вопросу.
— Нет, милая, не в утреннюю.
— Ах, вот оно что?.. — И девушки, не найдя, о чем бы еще спросить, кивнув, перебегают на другую сторону дороги, чтобы там всласть взволнованно пошептаться. Ой, как это интересно! И кто бы мог подумать? Хоть бы знать, чем все это кончится. Нехорошо болтать раньше времени, но удержаться, чтоб никому не рассказать, тоже никак невозможно…
У дверей конторы висит фанерная дощечка с надписью: „ТРЕБУЮТСЯ“ — и пониже листок бумаги с перечислением, какие работники требуются конторе.
— А объявление-то все еще висит! — многозначительно дергает Жукаускас Степана за рукав, — Погляди-ка!
— Обычное дело, — рассеянно подтверждает Степан, целиком сосредоточенный на одном: как бы незаметно коснуться руки Аляны и почувствовать ее беглое ответное пожатие.
— Это мне нравится, обычное! — с досадой восклицает старый мастер. — Пожил бы с мое, не стал бы так равнодушно хрюкать: „обычное“! У нас тут лишние рабочие руки были чистой погибелью для людей. Куда их девать, не знали. Рады были в море утопить или в топках сжечь, как те… как их, бразильцы, свой кофе. Да у нас вроде того и получалось: сваливали людей на пароходы и отправляли куда глаза глядят, лишь бы отделаться…
— Понятное дело, безобразие, анархия производства, — старается поддержать разговор Степан, но Жукаускас досадливо крякает:
— Э-э, что ты понимаешь! Может, за двадцать пять лет в этом году первый раз ни один человек из Ланкая не уехал в дальние края искать работу! Это переворот жизни, а не то что…
