Чекистские будни - Федичкин Дмитрий Георгиевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
Без лишних слов следователь сунул мне в руки лист бумаги с машинописным текстом. Я стал медленно его читать: после первого слова «я» — прочерк, а дальше слово «признаю». Это значит, что в прочерке я могу написать «не» и получится «не признаю». Не заполню этот прочерк — значит, признаю все, что написано ниже.
Прочитав бумагу до конца, я был крайне удивлен той, мягко выражаясь, наивностью, с которой мне предлагали подписать этот «юридический» документ. В нем довольно подробно излагалось, что я был задержан там-то и там-то, но совершенно неясно, по какому поводу. Витиевато и туманно говорилось о каких-то сведениях военно-разведывательного характера. О провокаторе же — ни слова, будто его вовсе не существовало.
Но главное, предложенный мне текст был составлен таким образом, что от того, впишу я в начале злосчастное «не» или не впишу, ничего фактически не менялось. Скажем, документ по уголовному делу звучал бы в этом случае примерно так: «Я не признаю себя виновным в том, что был задержан там-то, во столько-то часов вечера в тот момент, когда я, выхватив имеющийся у меня нож, вонзил его в грудь такого-то, после чего он сразу же скончался…»
Я вернул бумагу следователю, сказав, что подписывать ее решительно отказываюсь.
— Но ведь вы можете написать «не»! — разъярился он.
— Вы что, дураком меня считаете, проше пана? — не сдержавшись, резко ответил я. — Какое значение имеет это «не», если весь остальной текст говорит о совершенном преступлении? Ничего подписывать я не буду…
Нет, не получилось у помощника следователя по особо важным делам обстоятельного разговора со мной. Очередная попытка выудить у меня «признание» закончилась ничем.
Подходил к концу первый месяц моего пребывания в тюрьме или, как я потом говорил, в «гостях» у пилсудчиков.
Однообразные тоскливые дни. Сколько их еще будет? Настроение прескверное — все надоело: и безделье, и клопы, и баланда. Как и в мокотовской тюрьме, читать, писать, иметь книги, газеты здесь запрещено. У тюремщиков один ответ: «Не положено».
Я уже давно подумывал о шахматах. Да только где их взять? И с кем играть? Наконец однажды я не вытерпел и решил сделать шахматную доску, воспользовавшись для этого все тем же универсальным инструментом, который помог мне в моих математических упражнениях, — простой алюминиевой ложкой, Я начертил ложкой на столе шестьдесят четыре квадрата — вот и доска. Теперь дело было за фигурами. Будь у меня картон и ножницы, я бы что-нибудь сообразил. Но ведь решительно ничего нет… И тут мне в голову пришла такая идея: во время обыска у меня отобрали кошелек с несколькими злотыми. Почему бы за свои кровные деньги не купить сухих фруктов? Ягодами я буду закусывать тошнотворное тюремное варево, а из косточек урюка, слив, вишен понаделаю королей и ферзей, слонов, коней и пешек — всю шахматную рать!
Надзиратель, видимо получив разрешение свыше, удовлетворил мою просьбу — хотя и не сразу, но принес из тюремной лавки почти килограмм сухофруктов. К тому времени, как я потом узнал, наше посольство перевело мне 100 злотых, однако здешняя администрация скрыла это от меня.
Закончив необходимые приготовления, открываю турнир из двенадцати партий. Играю одновременно за себя и за воображаемого противника. И почему-то все партии выигрываю я. Очень трудно, просто невозможно играть против самого себя, объективно оценивать положение на доске. Все же продолжаю это занятие. Турнир за турниром, турнир за турниром. У меня есть дело, позволяющее мне ненадолго «выключаться» из угнетающей, действующей на нервы обстановки, а это уже чего-нибудь да стоит.
Вскоре я лишился своего шахматного войска. Во время очередной ночной облавы помощник начальника тюрьмы приказал забрать у меня самодельные фигурки. Спорить было бесполезно.
Через несколько дней мне неожиданно разрешили прогулки. Вырваться из тесной вонючей камеры во двор, пусть всего на пятнадцать минут, было для меня большой радостью. Гулял я, как и прежде, в сопровождении двух дюжих «телохранителей» — один шел впереди, другой сзади. Вокруг никого. Я жадно вглядывался в высокие каменные стены, искал какую-нибудь щербинку или уступ. Мысль о побеге не покидала меня. А вдруг произойдет со мной такое чудо! Тщетно…
ПТИЧИЙ ПЕРЕПОЛОХ
Однажды в поисках свежих впечатлений я открыл для себя новую возможность отвлечься от одуряющего тюремного бытия. Из крошечного оконца моей камеры, вырубленного под самым потолком, виден был кусочек крыши соседнего здания. Там, под стрехой, ласточки лепили гнездо. Выбрав удобную позицию, чтобы через просветы между железными прутьями решетки можно было наблюдать за всеми действиями птиц, я часами следил за ними, восхищаясь трудолюбием, сообразительностью и, не побоюсь сказать, мастерством этих удивительных строителей и архитекторов.
По утрам ласточки сначала осматривали свою вчерашнюю работу, пробовали клювом и лапками, достаточно ли подсох ранее принесенный строительный материал, можно ли строить дальше. Убедившись, что можно, тут же улетали и спустя какое-то время возвращались с новыми кусочками глины, соломинками и закладывали их в стены своего будущего жилища. Я заметил, что они улетали и прилетали через строго определенные промежутки времени. Это были настоящие челночные, как в авиации, регулярные полеты. Устав, ласточки садились отдохнуть на провода, тянувшиеся от одного здания к другому, и оживленно беседовали на своем птичьем языке, как бы советуясь, что и как теперь следует делать.
В дождливую погоду работа прекращалась. И понятно почему: гнездо не сохло из-за сырости, и новый материал мог отвалиться. Но стоило выглянуть солнцу, как ласточки вновь собирались на ближайших проводах. Слушая их веселое щебетание, я всякий раз вспоминал женские посиделки, которые мне в детстве довелось видеть в доме моей матери. «Говорили» все сразу и все, очевидно, отлично понимали друг друга. Потом ласточки разлетались в разные стороны и начинали трудиться. Их организованности, коллективизму, товарищеской взаимопомощи можно было бы поучиться и кое-кому из людей.
Как-то утром я проснулся от неистового шума за окном. Взглянул за решетку — там шла настоящая война между ласточками и воробьями. Они сражались с отчаянной смелостью и отвагой, нещадно клевали друг друга. Воздушные бои сопровождались сердитым писком. Воробьи и ласточки сновали во всех направлениях на нескольких, как сказали бы летчики, ярусах, чудом не сталкиваясь между собой, и на лету выщипывали друг у друга перья. По скорости полета и маневренности ласточки явно превосходили воробьев.
Вдруг ласточки, как по команде, исчезли. Вслед за ними место сражения покинули воробьи.
Что же случилось?
Посмотрев на крышу, под стреху, я увидел главного виновника птичьего переполоха. Им оказался воробей, забравшийся в ласточкино гнездо. Взъерошенный, усталый, с растопыренными, изрядно пострадавшими в битве крылышками, он жадно глотал воздух и громко чирикал.
Через некоторое время ласточки вновь появились в поле моего зрения. Когда какая-либо из них пролетала мимо гнезда, воробей высовывал голову и старался клюнуть ее, чтобы она не смела к нему приблизиться.
Потом началась атака. Ласточки пытались штурмом выжить из своего дома нахала, вздумавшего поживиться плодами чужого труда. Осторожно, прицеливаясь, чтобы не попасть под удар воробьиного клюва, ласточки одна за другой подлетали к гнезду и прилепляли к нему кусочек грязи или глины. Это удавалось не всегда. Подчас воробей успевал выбить из клюва ласточки ее ношу, и та вынуждена была улетать ни с чем и искать новую порцию строительного материала.
Все же входное отверстие гнезда постепенно суживалось. Пока еще можно было выбраться на волю. Но воробей по-прежнему сидел в гнезде и не желал уступать, хотя надежды на спасение у него оставалось все меньше.
«Чем же объяснить такое упорное сопротивление воробья? — размышлял я. — Ну что может сделать одна маленькая пичужка против столь многочисленного противника?»
