Доктора флота - Баренбойм Евсей Львович (чтение книг TXT) 📗

— И не вздумай! — неожиданно запротестовал Миша. — Хочешь опозорить меня перед всем курсом? Меня и так считают маменькиным сынком.

— Полагаю, Лидуша, что он прав, — вмешался в разговор Зайцев-старший. — Я бы тоже не согласился на Мишином месте. А вкусными вещами можешь кормить меня. — Он улыбнулся и хитро подмигнул сыну. — Тебя отпускают сегодня с ночевкой. Предполагается такая программа: слушаем в Мариинке «Паяцы», потом втроем ужинаем в «Астории» и ночуем у Черняевых. Познакомлю тебя с ним, с девочками. Согласен?

— Блеск, — сказал Миша. — Папа, ты гений.

Глава 4

ВОЙНА

Из писем Миши Зайцева к себе.

1 февраля 1941 года.

Я заметил, что после того, как напишу письмо себе, на душе возникает этакая благостная умиротворенность, будто исповедался перед другом и был понят им. Главная проблема с письмами — где и как их хранить. Ведь от одной мысли, что их прочтут ребята или, еще хуже, Акопян, мурашки бегут по спине. Занятия у нас продолжаются с половины девятого утра до девяти вечера, не считая перерывов на обед и ужин и так называемый послеобеденный отдых. Только в часы этого «отдыха» мы можем драить пуговицы и бляху, стирать и чинить носки и платки, пришивать подворотничок. Другого времени нет. В увольнение нас по-прежнему отпускают редко. Вероятно, начальству спокойнее, когда мы все сидим в четырех стенах. На прохожих смотрим сквозь решетки окон с завистью. Вот счастливцы — идут куда хотят и когда хотят. Сомневаюсь, смогу ли я вообще привыкнуть к этим жестоким порядкам. Все, что хочется — то нельзя. Выйти за ворота нельзя, полежать на койке лишних полчаса нельзя, даже во время самоподготовки встать из-за стола нельзя. Целую неделю я ходил с зашитыми карманами брюк. Так приказал Акопян, чтобы отучить меня держать руки в карманах. Несколько дней назад я вернулся из наряда на камбуз, где до часа ночи чистил картошку, а руки помыть не успел — отключили воду. Пошел в умывальник на курсе, но дежурный запретил. «Отставить! — приказал он. — Был отбой. — Марш спать!» Пришлось лечь с грязными руками, Я долго лежал и не мог уснуть — все думал; может быть, я один такой свободолюбец, этакий Гарибальди ротного масштаба? Нет, и остальные ребята с трудом привыкают к нашим порядкам. Спокоен, по-моему, только Алексей, а Васятке даже нравится. «Лисий Нос, Миша, вспомни, — сказал он мне. — Тревоги каждую ночь. А тут рай, и грех бога гневить».

17 марта.

Сдал норму в десятикилометровом лыжном кроссе в Кавголово. Этот кросс достался мне с большим трудом. Уложиться во время я сумел лишь с третьей попытки. На финише от усталости свалился в снег и едва не потерял сознание. И все же в глубине души я горжусь, что проявил упорство, которого так часто мне не хватает…

Наконец получил долгожданное письмо от Шурки Булавки. Оно оказалось коротеньким, с множеством ошибок. Шурка писала, что в институт поступать раздумала, что хочет стать женским парикмахером. И, возможно, скоро выйдет замуж. Последнее сообщение очень огорчило меня. Я часто спрашивал себя, что меня привлекает в ней. И решил, что исключительно тело. Наверное, наступила пора зоологических инстинктов. Если они начнут руководить мной, то окажется прав Фрейд…

Профессор нормальной анатомии Черкасов-Дольский и ассистент Смирнов достигли своей цели. Анатомия так прочно вошла в наши головы, что если ночью разбудить любого курсанта взвода, он без запинки отбарабанит, чем ограничена крылонебная ямка, какие связки укрепляют коленный сустав, и в какой угодно последовательности перечислит двенадцать пар черепно-мозговых нервов.

Не перестаю думать над тем, что пишут газеты. На днях они сообщили, что немецкие морские и воздушные десанты высадились на острове Крит, а на следующий день я прочел, что потоплен новейший и крупнейший в мире английский линейный крейсер «Худ» водоизмещением в сорок две тысячи тонн, с экипажем в тысячу триста человек. Он затонул мгновенно, как старая баржа. После этого сообщения я долго бродил по парку, думал, почему немцам удается так победно воевать. Папа всегда высоко ценил немцев как вояк, но был убежден, что они не посмеют напасть на нас. Попытался потолковать на эту тему сначала с Пашкой, а потом со Степаном Ковтуном. Но оказалось, последние события волнуют их гораздо меньше, чем предстоящая сессия. Странно. Вероятно, причина этого в нашей изолированности, замкнутости в стенах Академии.

Комиссар курса батальонный комиссар Маркушев на днях провел политинформацию. Все убеждены в одном: рабочий класс Германии ни за что не станет воевать против первого в мире социалистического государства.

Смотрел в клубе «Песнь о любви» с участием Яна Кипуры и Гледис Суорсат. Картина понравилась…

В середине июня в Ленинграде самое прекрасное время года — белые ночи. По вечерам толпы людей заполняли набережные Невы. Многие оставались здесь, облокотившись о гранитный парапет, долго, до рассвета, как завороженные глядя, пока на северо-востоке не вспыхнет золотой пожар, а потом медленно, словно нехотя, начнет подыматься солнце. Было тепло, безветренно. Весь город в призрачном, подернутом легкой вуалью свете смотрелся словно одна огромная фантастическая декорация. Собравшиеся здесь люди были разных возрастов. О чем они думали сейчас? Например, этот старик, в низко надвинутой на лоб старомодной шляпе, с худым чеканным профилем и в высоких, напоминающих ботфорты ботинках? Возможно, он старый петербуржец. В такую ночь он мог думать, что жизнь близится к концу, а знакомые с детства дома и мосты, как и прежде, стоят на своих местах, что так же, как и много лет назад, медленно течет у ног Нева, а шпиль Петропавловской крепости по-прежнему воткнут в жемчужное небо. И что человеческая жизнь со всеми ее радостями, взлетами и падениями один лишь миг по сравнению с жизнью города, его дворцов, набережных, площадей… А те две девочки, по виду восьмиклассницы, в разношенных, с материнской ноги туфлях на высоком каблуке? Алексей незаметно наблюдал за ними. Угадывать чужие мысли было интересно. В половине двенадцатого он посмотрел на часы. В двадцать четыре часа заканчивалась увольнительная. Надо было спешить. Последний раз он взглянул на Неву. От тёмно-зеленой воды несло сыростью. Одна из девочек уронила букетик ландышей в воду и он исчез, унесенный быстрым течением.

Рядом с Алексеем в накинутой на плечи кофточке стояла девушка. Видимо, она только что подошла. Перед нею на гранитном парапете лежал школьный учебник химии.

— Позор в такую ночь учить химию, — сказал Алексей.

— А что делать, если послезавтра выпускной экзамен… Алеша?

Теперь и Алексею показалось, что ему знакомо это лицо — не очень высокий лоб, черные брови едва не срослись над переносицей, из-под них смотрят внимательно и чуть насмешливо широко расставленные глаза, полные губы. И голос низкий, цыганский, похожий на голос Изабеллы Юрьевой. Но откуда? И вдруг вспомнил: да, конечно же, темная ночь в Лисьем Носу, севшая на мель яхта, профессор Якимов и его дочь Лина.

— Я вас сразу узнала, — весело сказала Лина. — Смотрю, стоит рядом и не признается. Только курит и вздыхает. Как моя бабушка. — Было заметно, что встрече с ним она рада. — Мы с отцом умудрились еще раз сесть на мель, и он сокрушался, что нет рядом вас. Главный яхтсмен в нашей семье Геннадий. Но сейчас его нет — он учится в авиационном училище… — внезапно она умолкла на полуслове и стала смотреть в книгу. — Аль-де-гид, — медленно, нараспев проговорила Лина. — Правда, это слово больше подходит для имени герцога, графа, чем названию химического соединения? Вы никогда не замечали, Алеша, как часто смысл слов не соответствует их звучанию?