Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович (книги полностью .TXT) 📗
Следом за ранеными, тесно прижимаясь к земле, поползли в свои траншеи и несколько человек из наступавших. Залегли в какой-то воронке.
Уже заметно рассвело. Повсюду шла стрельба. Визжали мины. Они взрывались, едва коснувшись земли, образуя круглые грязные ямки. Осколки визжали кружились, будто примеряясь, куда упасть.
Земля непрерывно содрогалась и стонала от взрывов.
Необстрелянные штрафники метались по воронке, пытаясь спрятаться от осколков.
-Чего дергаетесь? - Раздался чей то хриплый голос. -На меня смотрите. Пока я спокойно сижу - не бойтесь. А вот когда моя жопа перед глазами мелькнет - вот тут надо поторапливаться! Ясно?
Лученков поднял голову. На дне воронке сидел Павлов, грязными пальцами сворачивал самокрутку. Глеб лишь кивнул головой.
В воронку продолжали сыпаться комья земли. Мины падали с полчаса.
Штрафники вяло переговаривались:
- Вот епть! Вляпались мля!
- Фули сидим? Надо вперёд, а то закидают минами!
- Ага, давай! Беги, если жить передумал! Там же и ляжешь!
Половков понял, что атака сорвалась. Теперь взводным будет легче было поднять мертвых.
- Вперёд!– закричал он, срывая голос.– Васильев! Привалов! Поднимайте людей и – вперед!
Держа в руках автомат Половков побежал вперёд матерясь и простужено хрипя:
- Встать, сучьи дети! Вперёд! В божину Христа, Господа бога мать! -Он пинал залёгшие цепи сапогами и стрелял над головами, не особо заботясь о целости черепов подчинённых.
Гулыга натянул на глаза каску.
- Хер мы ребята угадали. Полежать сегодня вряд ли удастся!
Лученков увидел, как он встал, подхватил с земли винтовку и крикнул, повернув к лежавшим злое потное лицо:
-Ну что воры? Когда преступный мир дешёвым был? Вперёд, в рот пароход!
Появилась мешковатая фигура старшего лейтенанта Васильева в разорванной на спине телогрейке. Штрафники услышали его мат.
Поняв безысходность своего положения, кто отчаянно матерясь, кто просто молча стиснув зубы, стали подниматься. Потом рванули вперёд.
Это был отчаянный бросок навстречу собственной гибели. Трудно было уцелеть под таким огнем. Разрывы мин громыхали справа и слева от бегущей и что-то кричащей толпы штрафников. Разрывы оглушили, и выкосили половину.
В это же самое время Половкова сильно ударило в правую ляжку. Нога онемела как от судороги и по штанине потекло что- то горячее.
Нужно было остановиться, осмотреть и перевязать рану, но Половков знал, что если остановится, то уже не сможет идти. Атака без него захлебнётся.
И он бежал, припадая на правую ногу, бежал и рычал как раненый зверь. Рядом с ним бежали его штрафники, его золотая рота, штрафная мразь.
Внезапно у него кончились силы и капитан Половков упал.
Но штрафники уже были перед линией окопов и уже швыряли куда-то гранаты.
* * *
Разгорелась ожесточённая рукопашная схватка. Во всеобщей сумятице слышались хрипы и мат- перемат.
Во второй половине войны в штыковые атаки практически уже не ходили. Но в штрафных ротах штыки, ножи и саперные лопатки применялись часто. Штыковая атака это был конёк штрафников. Их козырная карта, которую они напоследок держали в рукаве. Немцы знали, что смертники не боятся ран и увечий. Ранение было для них условием освобождения и реабилитации. Свою вину они должны были смыть кровью, неважно чьей, вражеской или своей.
Но рукопашная схватка— страшная штука. Обоюдно страшная. Стрелять издалека легче, чем резать человека ножом или бить его в лицо сапёрной лопаткой.
В мясорубке рукопашной часто не оставалось ни победителей, ни побеждённых, а были только обезумевшие, рвущие друг друга в клочья люди.
Для того чтобы выжить самому, бить человека в ножом в живот, лицо, грудь… Видеть его глаза, его кровь. Слышать его крик…
Ещё неизвестно, что страшнее: Понимать, что сейчас враг убьёт тебя. Или знать, что сейчас должен убить ты. Видеть ненавидящие глаза незнакомого тебе человеку.
Оставшиеся в живых возвращались из боя, из атаки подавленные и безучастные ко всему. С пустыми глазами. В состоянии прострации. Не реагируя на боль от полученных ран.
Были случаи, когда после боя люди сходили с ума.
Штрафники, обозленные большими потерями, шли напролом и наконец-то дойдя до немецких окопов зарычали, захрипели, захлебнувшись кровью и рвотой рукопашного боя.
Гулыга рванулся и влетел прямо в середину мешанины человеческих тел. Он что- то кричал и резал, кромсал ножом чьи-то лица, руки, животы. Ему в лицо ударил фонтан крови из чьй- то перебитой сонной артерии и он, размазывая по лицу солёную липкую кровь не понимал, чья это кровь, его собственная или человека, которого он убил.
Руки были осклизлые и липкие. Они почему-то сильно, до тошноты пахло внутренностями человека.
* * *
У Лученкова в пулемёте закончились патроны. Он подхватил чью-то винтовку с примкнутым штыком. Побежал вперёд.
Прямо на него бежал долговязый немец в каске, надвинутой на глаза.
Серо-зеленая шинель была расстегнута, и полы, темные от воды, развевались широко и размашисто. Все в нем было крепко и несокрушимо-основательно.
Немец бежал прямо на него. Прикладом карабина он прикрывал свой живот.
«Патронов в карабине нет»- Понял Лученков. -Иначе бы стрелял.
Остриё штыка он нацелил ему в лицо. И только немец стал заносить приклад, для того, чтобы нанести удар, он сделал ложный выпад в голову. Немец дёрнулся инстинктивно. Лученков ударил в живот. Штык вошел неожиданно мягко, словно в подушку.
Из уголка оскаленного рта потекла струйка крови. Немец уронил автомат и ухватившись обеими руками за штык винтовки стал опускаться на колени.
- Да отцепись же ты, сука!- Испуганно закричал Лученков, выдернул штык и побежал дальше.
Перед бруствером валялась целая куча ржавых консервных банок. Прыжок вниз. В немецкую траншею ввалилась орда перемазанных землёй, кровью, отчаянно матерившихся и воющих штрафников.
Перед Лученковым спина, затянутая в чёрные ремни солдатской портупеи.
На ней ранец с рыжим лохматым верхом.
Немец убегал от него по траншее. Лученков догнал его в три прыжка, ударил штыком ниже ранца. Убегавший человек споткнулся. Упал. Почему то запомнились грязные потёки на его шее. Как у ребёнка, который не любит умываться. Глеб потащил на себя штык, застрявший в позвоночнике. Упёрся сапогом в спину, дёрнул.
Снова побежал вперёд.
Из-за какого-то выступа его встретили автоматной очередью. Лученков бросил за поворот гранату. Пробегая дальше, видел приваленные землёй руки, головы в пробитых касках, полы изорванных осколками шинелей.
* * *
У Гулыги вместо винтовки в руках уже немецкий автомат. За голенищем сапога немецкая граната — колотушка с длинной деревянной рукояткой.
Прямо перед ним, в воронке притаился Швыдченко. Испуганно зыркнул на Булыгу.
Тот открыл рот, полный железных зубов. Ткнул в спину стволом автомата.
- Чего смотришь на меня, как срущая собака!? Видишь, вон оттуда пулемёт садит! Бери гранаты и вперёд, отвлеки его на себя, а я со стороны подползу.
Швыдченко не подавал признаков жизни.
- Ползите вперёд, Александр!— Голос Гулыги дрогнул.— Ползите, моё терпение не безгранично.
Косой шрам над глазом покраснел. Дублёная кожа на лице наоборот, побледнела.
Швыдченко всхлипнул. Он не хотел умирать.
- А где гранаты, Никифор Петрович?
Гулыга наставил на него ствол автомата. Положил грязный палец на спусковой крючок.
- Где! Где! В Караганде! Вон, на поясе у тебя висят!
Закричал, бледнея от ненависти:
-Вперёд, сучий потрох!
Тощий, с рыжей щетиной на щеках Швыдченко сплюнул неумеючи, приклеился грудью к замерзшей земле и подхлестнутый криком пополз вперёд.
Он полз, глотая слёзы и сопли, проклиная свою непутёвую судьбу и себя за то, что месяц назад вышел из лагерного строя. Всё в его теле дрожало от страха и леденящего холода.
Хотелось вернуться обратно в барак, к жидкой баланде из рыбьих голов, пусть даже добавили бы ещё десять лет.
