Избранное - Фраерман Рувим Исаевич (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
Иногда Таня останавливалась, возвращалась к нарте, теребила Колю и, несмотря ни на какие его страдания и жалобы, заставляла сделать десять шагов вперед. Дышала она тяжело. Все лицо ее было мокро, а одежда становилась твердой — покрывалась тонким льдом.
Так шла она долго, не зная, где город, где берег, где небо, — все исчезло, скрылось в этой белой мгле. И все же Таня шла, склонив лицо, нащупывая дорогу ногами, и, как в самый страшный зной, пот струился по ее спине.
Вдруг послышался ей выстрел из пушки. Она сняла шапку, послушала, подбежала к Коле и снова заставила его подняться с саней.
С трудом выталкивая из горла звуки, она закричала. Но крик ее казался не громче шороха сухих снежинок.
— Ты слышал, пушка стреляет из крепости. Может быть, это нам подают сигнал.
Он слабо кивнул ей головой. Оцепенение охватывало его все сильней. И Таня, обхватив Колю за пояс и положив его руки к себе на шею, потащила его вперед. А нарта осталась на месте.
Они свернули налево, откуда послышался еще один выстрел. Этот был уже громче и прошелся по всей реке.
Таня крепче налегла на ветер грудью.
Благословенна сила ее легких, помогавших ей хоть как-нибудь дышать в эту страшную бурю, и сила ее ног, несущих ее вперед, и сила рук, не выпускающих из своих объятий друга.
Но порой на мгновение нападал на нее страх. И тогда казалось ей, что она одна в мире среди этой страшной вьюги.
Меж тем навстречу ей, окруженные той же метелью, двигались на лыжах пограничники. О «и шли густой цепью, раскинутой далеко по реке. В руках у каждого была длинная веревка, конец которой держал другой. Так были они соединены все до одного и ничего не боялись в мире. Такая же мгла, такие же торосы, такие же высокие сугробы, катившиеся вперед и назад, вставали перед ними, как и перед Таней. Но стрелки легко сбегали с них и легко взбирались, не тратя напрасно дыхания. А если ветер был очень силен, они гнулись к земле, будто стараясь под ним проскользнуть.
Так приближались они к тому месту, где находилась Таня. Но и в двух шагах ее не было видно. По-прежнему одинокой казалась среди вьюги эта девочка, державшая на руках своего слабого друга. Она еще двигалась вперед, но и у нее уже не было сил. Она шаталась от каждого порыва ветра, падала, снова вставала, протягивая вперед только одну свободную руку. И вдруг почувствовала под своим локтем веревку. Она судорожно вцепилась в нее. Это могла быть и веревка от баржи, вмерзшей поблизости в лед. Но все же, перебирая рукой по канату, Таня закричала:
— Кто тут, помогите!
И неожиданно коснулась шинели отца.
Во мгле, без всяких видимых признаков, не глазами, ослепленными снегом, не пальцами, помертвевшими от стужи, но своим теплым сердцем, так долго искавшим в целом мире отца, почувствовала она его близость, узнала его здесь, в холодной, угрожающей смертью пустыне, в полной тьме.
— Папа, папа! — закричала она.
— Я здесь! — ответил он ей.
И лицо ее, искаженное страданием и усталостью, покрылось слезами.
— Он жив, — сказала она, толкая Колю к отцу, и, вся содрогаясь от громкого плача, припала лбом к его коленям.
Он присел на корточки и, сорвав с себя шинель, укутал прижавшихся к нему детей.
Что с ним? Лицо его, искаженное страданием, как у Тани, было совершенно мокро. Неужели он плачет? Но, впрочем, это мог быть и снег, растаявший от дыхания под его теплым шлемом.
— Филька, Филька прибежал к нам! — кричал отец.
— Филька, Филька, — повторила громко Таня, хотя Фильки не было здесь.
Минуту-две они оставались без движения. Снег наползал на них все выше.
Отец сильно дернул за веревку. Справа и слева стали появляться красноармейцы, не выпуская из рук бечевы. Они, как белые клубы снега, возникали из вьюги и останавливались подле детей.
Последним подошел совсем молодой красноармеец Фролов. Он был весь укутан метелью. Ружье его висело за плечами, а лицо было в снегу.
— Нашли, — сказал он. — Я говорил, что найдем. Без того невозможно.
Красноармейцы тесным кругом окружили детей и полковника, и вся толпа двинулась среди вьюги назад. А из крепости раздался еще один выстрел.
XVI
Давно прошел тот день, когда Таня так храбро билась со мглой и с облаками холодной вьюги за свою живую душу, которую, в конце концов, без всякой дороги отец нашел и согрел своими руками.
Ветер наутро повернул и остановился надолго. Тихо стало на реке, и над горами было тихо — над всем миром Тани. Ветер сдул с кедров и елей снег — леса потемнели. И взгляд Тани, опираясь теперь на них, спокойно стоял на одном месте, не ища ничего другого.
…Коля только слегка поморозил себе уши и щеки.
Таня с Филькой каждый день навещали его в доме отца, нередко оставаясь обедать.
Но час обеда не казался Тане теперь таким тяжелым, как прежде. Хотя не так усердно угощал ее пирогами с черемухой отец, не так крепко целовала ее на пороге Надежда Петровна, а все же хлеб отца, который Таня пробовала на язык и так, и этак, казался ей теперь иным, Каждый кусок был для нее сладок.
И кожаный пояс отца, валявшийся всегда на диване, казался ей тоже другим. Она часто надевала его на себя.
И так хорошо Тане не было еще ни разу.
Но не вечно тянулись каникулы. Кончились и они. Вот уже несколько дней, как Таня ходила в школу.
Она носила книги без ремешка и сумки. И всегда, прежде чем снять свою дошку, бросала их в раздевалке на подзеркальнике.
Сегодня она поступила так же.
Она бросила книги и, сняв дошку только с одного плеча, взглянула в зеркало, хотя теперь она избегала смотреть в него, потому что это было то самое зеркало, которое когда-то так жестоко наказало ее.
Погрузив свой взгляд в стекло, она устремила его не на свое лицо и не в свои глаза, в глубине которых по-прежнему ходили легкие тени, но на другое, не имевшее как будто никакого отношения к ней.
Она увидела толпу детей, стоявшую полукругом напротив. Все они были спиной повернуты к зеркалу, а головы их подняты вверх. Они читали газету, висевшую под железной сеткой на стене.
И Женя, стоявшая ближе других к стене, сказала:
— За такие дела ее следовало бы исключить из отряда.
— Выбросить просто вон, — сказал толстый мальчик, поступивший к ним весною в школу.
Не понимая, к кому могли относиться эти слова, Таня не торопилась подойти. Она стояла за колонной. Газету она узнала. Это была районная газета, которую выписывал отряд.
Она подумала:
«Что тут происходит?»
Продолжая спорить, дети расходились.
«О ком это они говорят?» — подумала она.
Тогда Таня подошла к газете в железной сетке, запертой на замок, и прочла:
«Школьные дела.
В школе № 2 творятся чудовищные безобразия. Ученица седьмого класса Таня Сабанеева в буран повезла кататься на собаках ученика того же класса Колю Сабанеева. Мальчик после этого пролежал в постели все каникулы. А ученик того же класса Белолюбский, прибежавший в крепость сообщить об этом отцу Коли, отморозил себе палец. Детей спасли наши славные пограничники, О чем думают учителя и пионерорганизация, допуская в школьной среде подобные затеи, опасные для жизни? Кто поручится за то, что эта девочка не совершит еще какого-нибудь хулиганского поступка, который повлечет за собой более страшные последствия? Об этом нужно было бы подумать кому следует».
— Что это значит? — повторила тихо Таня, оглядевшись вокруг и не увидев близ себя никого, кроме Фильки.
Он стоял прямо.
И Таня поняла, что это значит. Она поняла, что холодные ветры могут дуть не только с одной стороны, бродят не только по реке, — они проникают и сквозь толстые стены, даже в теплом доме настигают они человека и сбивают его мгновенно с ног.
Она опустила руки. Дошка соскользнула с ее плеча и упала на пол. Она не подняла ее.
— Но ведь это все неправда, Филька, — сказала она шепотом.
— Конечно, неправда, — тоже шепотом ответил он, смотря на свой палец, обмотанный длинным бинтом. — Мне вовсе не больно. Чего они выдумали, не знаю. Но ты послушай меня, послушай, Таня.
