Шестьсот дней и ночей в тылу врага - Емлютин Дмитрий Васильевич (версия книг .TXT) 📗
Зенитка была восстановлена. Летчики из полка Вали Гризодубовой доставили к ней снаряды. Теперь партизаны начали обстрел фашистских самолетов. Нужно было видеть, сколько радости доставила партизанам первая удача, когда были подбиты сразу два вражеских стервятника. Все обнимали и целовали Ляхова!
Как-то партизаны подбили бронемашину противника и сняли с нее пушку. Ляхов пристроил к ней самодельный лафет. С этой пушкой потом не раз ходили в бой.
В ночное время на участке Брасово — Дерюгино поезда вообще не ходили, а днем их сопровождала усиленная охрана. Обычно впереди следовал паровоз с двумя платформами, на которых находилась охрана. Патрулировалось и полотно железной дороги.
Штаб партизанского отряда разработал план очередной диверсии на степном участке железной дороги, где фашисты меньше всего ожидали нападения.
С диверсионной группой пошел сам мастер Ляхов, чтоб испытать свои новые мины в действии. На исходный рубеж вышли к утру, днем отдыхали и вели разведку, а вечером скрытно, обойдя два населенных пункта, где были расквартированы фашисты, подошли к полотну железной дороги.
В трех местах поставил Ляхов свои мины. Замаскировавшись в небольшом, но густом кустарнике, партизаны ждали состава из Брасова. Часов в одиннадцать дня показался паровоз с платформами впереди. Из-за мешков с балластом и штабелей шпал, уложенных на платформах, торчали стволы крупнокалиберных пулеметов, виднелись каски фашистов. Самого поезда еще не было видно. На степном участке, как и предполагали партизаны, фашистская охрана оторвалась от эшелона километров на шесть-семь. Охрана проехала, не заметив партизан, а минут через двадцать показался эшелон. Как только он очутился на минах, умелые руки Ляхова резко повернули ручку. Прогремел взрыв, за ним еще и еще. Паровоз и двадцать три вагона были разбиты.
Когда охрана вернулась к месту катастрофы и вызвала роту карателей с собаками, партизаны уже уходили по ручью, а к утру благополучно прибыли в отряд.
Возвращаясь с задания, они наблюдали движение автомашин по грунтовым и шоссейной дорогам на участке Зерново — Севск — Дмитровск — Орловский.
— Вот бы где мин поставить! — воскликнул партизан Вощенков.
— На все дороги мин не напасти. Тут надо придумать другой сюрприз, — отозвался Ляхов.
Три дня стучали в партизанской кузнице молотки — ковались «сюрпризы» Ляхова.
— Как дела? — спросил Ляхова комиссар отряда Новиков, войдя к нему в кузницу.
— А вот, пожалуйста! — Ляхов показал на острые треугольные шипы, наваленные в углу.
— Это же Ванька-встанька! Как не бросай, он острием вверх смотрит, — воскликнул Новиков. — И сколько вы их изготовили?
— Около тысячи, — ответил Ляхов.
И вот на бойких дорогах, по которым шли фашистские автомашины, на колеях, в ложбинах появились ляховские рогатки. Не один десяток машин накалывал на них свои скаты.
Незаменимым человеком был для нас Ляхов, мастер на все руки. В ноябре 1942 года отряд имени Калинина постигла тяжелая утрата — Леонид Семенович Ляхов погиб в бою с гитлеровцами.
ЧЕТВЕРО СМЕЛЫХ
В глубокой балке, зажатой берегами обежавшего ранней весной ручья, потрескивал костер. Склонившись над бездымным огнем, Саша Подымалкин, партизан группы подрывников отряда «Смерть немецким оккупантам», выплавлял из трофейных снарядов тол.
Лицо его было бледным, со лба крупными каплями стекал пот. Обгорелой палкой с развилкой на конце он поправлял горящие сучья, сдерживал пламя. На прошлой неделе двое партизан, проявив нетерпение, дали волю огню, и снаряды от неравномерного подогрева взорвались — тол сдетонировал…
Саша посмотрел на выплавленный тол и довольный улыбнулся:
— На десяток мин хватит.
Вверху на тропе послышались шаги.
— Стой! Не подходи! — закричал Подымалкин.
— Саша-а! К командиру, — раздался в ответ голос медицинской сестры Зои. Она продолжала спускаться, по тропинке катились камни.
Саша разбросал костер, стал торопливо его затаптывать.
Когда обернулся, увидел рядом с собой Зою, невысокую, но статную, с санитарной сумкой — трофеем через плечо.
— Опять караулила? — строго спросил Подымалкин. — Думаешь, твои бинты…
— Не-ет, Саша, я же помочь. Не донесешь один.
Подымалкин отвернулся. Он всегда терялся, когда оказывался с глазу на глаз с Зоей. Молча они поднялись, поделили комки тола и пошли по тропе: Подымалкин — впереди, а за ним Зоя. Оба думали об одном: командир, конечно, вызывал на задание.
Как сообщила разведка, 26 мая по железнодорожной линии на Брянск пойдет вражеский эшелон с живой силой и боеприпасами. Эшелон нужно было взорвать у Черного Яра, не пропустить к Москве. Разведка также донесла, что полотно железной дороги усиленно охраняется патрулями, что подходы к нему открыты: в обе стороны на сто метров фашисты вырубили лес, что впереди эшелона пройдет «овечка» — паровоз серии «ОВ» — с платформой охраны. Последнее было известно и по опыту: в таких же условиях уже семь вражеских эшелонов были пущены под откос, из них три Сашей Подымалкиным. И вот еще один на очереди…
Подрывники выступили с восходом солнца. Впереди — старший группы Борис Игнашков, с проседью в давно не стриженных волосах, смуглый и длинный, как жердь, за ним — Алексей Ижукин, коренастый и русоголовый, Петр Берестнев, щуплый и похожий на подростка. Последним шел Саша Подымалкин, нагруженный больше других.
Зоя насильно затолкала им в карманы индивидуальные пакеты — тоже трофей. Но подрывники, отойдя от лагеря, выбросили их — мешали.
— Мы ж не пехота, — усмехнулся Игнашков.
Зоя, украдкой провожавшая их из лагеря, подобрала три. Четвертого не было. Кто оставил? Хотелось, чтобы Саша.
— Километров тридцать придется отмахать сегодня, — сказал Игнашков. — Как у тебя сапоги, Саша?
Подымалкин старался втянуть выпирающие из рваного сапога пальцы, но это не удавалось.
— Выдержат, — ответил Саша, двигая ногами по траве.
Ижукин улыбнулся:
— И скажи-ка, ни один фашист не попался с сорок пятым размером. Или у них все куцелапые?
— Попадется! — уверенно сказал Игнашков. — Не здесь, так в Берлине.
— В Берлин идти в трофее не к лицу, — серьезно ответил Подымалкин. — К тому времени мне по особому заказу сошьют.
— Со скрипом.
— Чтоб и свадьбу в них отплясать.
— С Зоей.
Игнашков прикрикнул: забылись хлопцы.
Сбавив тон, Берестнев все же продолжил:
— Зойка тебе, Саша, под стать. Она никак сорок второй носит, не меньше… А любовь у вас пока на малых размерах держится.
Саша нагнал Берестнева и положил на плечо ему свою широкую ладонь. Берестнев, будто сломился, сел на тропу…
Полдня партизаны шли настороженно, без разговоров. Они уже находились в расположении вражеских гарнизонов: теперь надо быть начеку.
Не выходя на мосты, перешли реку Ревну, два гнилых ручья. Начались топи Черного Яра. Мокрые, грязные, тяжело передвигая ноги, цепляясь за валежник, коренья, траву, они увязали в тине.
— Теперь недалеко, — сказал Игнашков.
Идти стало еще труднее. Проваливались по пояс, разрывали руками сплетенья болотных трав. Быстро темнело. Вдруг вдали послышался шум. Партизаны остановились, прислушались: шум превратился в грохот.
— Дрезина! — прошептал Игнашков.
— Пришли.
Короткая теплая ночь прошла быстро. Заалел восток, в ветвях завозились птицы. Партизаны лежали на опушке, замаскировавшись ветками и травой. За ночь они разведали подходы к полотну железной дороги и заложили под рельсы взрывчатку. От нее протянули детонирующий шнур к «шумке» — крохотной динамке, которую держал у груди Игнашков, как ребенка. Чтобы взорвать тол, нужно было только повернуть ручку…
Взрывчатку заложили ночью, хотя взад и вперед по полотну патрулировали гитлеровцы. Они пускали ракеты, стреляли для храбрости по опушке леса. Пули прошивали ветви над головами партизан, разбрасывали землю. К рассвету фашисты угомонились.
