Признание в ненависти и любви (Рассказы и воспоминания) - Карпов Владимир Васильевич (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
Нашей группе везло: в Червенские леса с нами одной дорогой до Бегомлыцины направлялся спецотряд под командованием Блина, как говорили, Героя Советского Союза. Это очень облегчало нам задачу: отпадали многие хлопоты — о проводниках, о головной разведке, о часовых на привалах и дневках.
Ночью, действуя нахрапом, мы с блиновцами пересекли железную дорогу Витебск — Полоцк прямо по переезду, выставив только боковые заслоны.
Шум подняли довольно сильный. Понукали коней. В спешке телеги соскальзывали с настила, и их приходилось скопом водворять на помост. Натужно скрипели колеса, фыркали лошади. Бряцали оружие, котелки. Ожидая, что вот-вот посветлеет ночь, мы перебежали один, второй путь и как бы нырнули во тьму, что по другую сторону полотна показалась еще темнее. И только тогда засвистели пули и в небо взвилась ракета.
Рельсы, лошади как бы отбросили меня назад — в прошлое. Ослепив, оно будто ворвалось в меня вместе с толчками крови в висках. Промелькнула картина бегства из Долгой Нивы… Председатель колхоза дал мне тогда серую в яблоках молодую кобылицу. Но когда мы запрягли ее в телегу, как из-под земли вырос чернобородый муж пашей школьной уборщицы и, тараща налитые кровью глаза, схватил кобылицу за уздечку — он сам претендовал на эту лошадь. Пришлось, чтобы показать свою решительность, вытащить из-под узла топор и, нахлестывая необъезженное животное, мчаться; куда потянула она сама, — прямо по лугу, простиравшемуся перед школой… От мыслей — главным все же были жена с сыном — заныло сердце. Как они там? Фронт не железная дорога!
На эту картину набежала вторая. Мы в деревне Слобода, куда свернули под вечер с шоссе, чтобы переночевать. Я пою кобылицу. Губы у нее трогательно вздрагивают, и у меня на душе становится хорошо. Но только на мгновение, ибо тут же я слышу, как кто-то кричит, что там, на шоссе, беда, и, хотя хватаюсь за хомут, прекрасно понимаю: не-ет, танки на лошади не обгонишь!..
Но едва только ракета погасла и над нами опять сомкнулась тьма, воспоминания как нахлынули, так и отлетели. Осталась только боль — в сердце.
…Дальше лежал самый опасный отрезок пути — там не было партизанских отрядов, и его нужно было покрыть за ночь, чтобы достигнуть Западной Двины, где невдалеке действовала бригада Мельникова и мог угрожать, в сущности, один лишь немецкий гарнизон Улы.
Из отряда Блина наиболее колоритными были двое: сам командир и комвзвода Володя Левшин — высокий, худощавый, с большими грустными глазами. С ним я и подружился, и когда шли позже лесами, говорили о высоком — литературе, Родине, мужестве ленинградцев в блокаде. Реагируя на все остро, Володя, однако, оставался грустным и немного вялым, будто его точила боль или он думал одну недодуманную думу, и беспрестанно посасывал свою неразлучную трубку.
Блина, как потом выяснилось, только что представили к почетному званию Героя, воодушевленный, он жил на высокой волне, немного позировал, носил папаху с красным донышком, хотя впереди было бабье лето и если холодало, так только на рассвете. Приземистый, загорелый, с быстрыми карими глазами, он принимал решения не особо задумываясь, веря в свою счастливую звезду.
Возможно, это обстоятельство содействовало и тому, что, достигнув Западной Двины, мы не форсировали ее, а остановились в прибрежной деревне, кажется, Ерошеве — не так уж далеко от Улы.
Что обусловило блиновское решение? Он понимал: отряд станет притягательной силой и пополнится здесь добровольцами. К тому же бойцы в его отряде были обмундированы неважно. Совсем износилась обувь. В таком же положении были и мы. А под Улой когда-то размещались наш аэродром, как помнится, тяжелых бомбардировщиков, и склады с армейским обмундированием. В сумятице первых военных дней обмундирование разобрали крестьяне из окрестных деревень. Представилась возможность и нам кое-что приобрести и одеться получше. Забегая вперед, скажу: мне досталась новенькая, с иголочки, шинель, которую я и проносил, пока не вышел с отчетом в советский тыл. Но многие из партизан и партизанских командиров, с которыми мы встречались позже, недоумевали — с кем они имеют дело? А это иной раз даже помогало.
Осень стояла золотая, безветренная. Двина несла воды плавно, величаво. Журчало только у берегов. Нас с Володей Левшиным удивляло, почему ей, такой спокойной красавице, не везло в песнях, как, скажем, Днепру или Неману.
Свои операции мы проводили по ночам. В одной из деревень встретили работника Бешенковичского лесничества — приписника. Как офицеру предложили вступить в отряд Блина — нам расти запрещалось. Живой, проворный, он не задумываясь обещал достать оружие и выполнить совет. Однако, когда мы через день пришли опять, дома его не оказалось. Жена, бледная, полная женщина с большим животом, засуетилась, приглашая нас к столу, не знала что подать. Уважать людей тоже надо уметь. Кто-то нажал на курок винтовки и выстрелил в потолок. Женщина схватилась за голову, присела, а мы пошли искать хозяина. Я завел привычку носить электрический фонарик на пуговице шинели. И когда мы вошли в хлев, где вздыхала корова, я посветил им. Половину хлева занимало огороженное жердями сено. И вот где-то на высоте груди мы в сене увидели подошвы. Вместе с сапогами вытащили и хозяина.
К нашему удивлению, он растерялся не очень. Оббив сенную труху, усмехнулся и с каким-то непонятным облегчением повел нас назад в дом. Подойдя к жене, погладил ее живот, и тогда мы увидели — женщина беременна.
Я сам чувствую — пишу не с той серьезностью, какой требуют события. Сейчас их трагичность видится мне более ясно, но тогда я воспринимал именно так. Почему? Возможно, потому, что был по-молодому неискушенным и прямолинейность нередко принимал за признак преданности делу.
Но жизнь была куда сложнее.
Судьба наказывает тех, кому жизнь кажется проще, чем она есть. Мы дали своему новому знакомому старенький «смит-вессон», помогли вступить в отряд Блина. Бросив все, что имел, захватив с собой жену, он пристроился к отрядному обозу. Однако с половины дороги переменил решение и отослал жену назад — ничего не случится, пусть рожает в своем доме. И, как нужно было ожидать, ее уже на околице перехватили полицейские. Надругавшись, притащили умирать к воротам родного дома.
А сейчас несколько слов о себе.
Сам факт, что твою землю топчут пришельцы, вызывал у меня боль. Издевательство же гитлеровцев над привычными формами жизни прямо мучило. Около Слободы вместе с нами попало в окружение и было разбито Лепельское минометное училище, и я уже тогда припрятал для себя пистолет, карабин, гранаты. Не позабыл и о бинокле, планшете, широком ремне с портупеей. И вообще многое тогда начинал сам, кустарно, если так можно сказать. Но как стало ясно сейчас, я смутно представлял и опасность, угрожающую стране, и борьбу, разгоравшуюся вокруг. Да, помнится, очень подмывало заявить о себе так, чтоб сразу изменились и собственная судьба и судьба семьи. Заявить громко — взорвать комендатуру, уничтожить районных верховодов. Сообщив свои намерения Короткину — ко мне в Слободу по ночам часто приходили с заданиями партизаны, — я подыскивал работу в Шумилине и стал наезжать туда на велосипеде — до местечка было километров десять, Но вскоре надо мной нависла угроза ареста: знакомства, которые я заводил, да и то, что жил за горами, за лесами, насторожили полицию безопасности, и мне пришлось отказаться от своих замыслов и уйти в партизаны.
Семена Михайловича Короткина, как довоенного секретаря райкома партии, уважали все. Ему верили, ему без колебаний вручали свою судьбу. И когда я пришел в Зуи, то буквально на второй день попросился на задание: связи, приобретенные мной в местечке, надо было все же использовать. Правда, слушая, Семен Михайлович долго смотрел мимо меня — думал, однако наконец кивнул, как показалось — лбом.
В помощь мне дали спокойного, рабочей закалки уральца, который перед войной секретарствовал в парткоме прославленного Березинского комбината, — Леонида Политаева, почти одновременно со мной пришедшего в отряд. Мы двинулись в путь.
