За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович (читаемые книги читать TXT) 📗
— Что ты брешешь? Какой Юрко? — допытывался сотенный.
— Брат Ясного.
Петр Карабаш вздрогнул, глаза его расширились. Какое–то недоброе предчувствие охватило его. По растерянному жалкому виду земляка он понял, что тот не врет. Внезапно все осложнилось. Юрко… Каким образом он оказался в Бялополье ночью, во время акции? Что он там делал? Начать расспрашивать? Нет, это может ухудшить положение. Сотники испуганно и непонимающе поглядывали то на проштрафившегося бандеровца, то на представителя центрального провода. Они почувствовали замешательство Ясного и ожидали, что он скажет.
— Отобрать оружие, снять трезубы! — громко, чтобы слышали все, произнес Карабаш. — Отправить мерзавцев в районную эсбе. Там разберутся и вынесут приговор.
Да, это был, пожалуй, самый лучший выход из создавшегося положения. Он явится в эсбе, сам допросит этих олухов, выяснит. Но до этого нужно увидеть Юрка, поговорить с ним. Разговор будет короткий. Хватит хлопцу дурака валять, пусть идет в сотню. Семнадцать годиков, пора брать в руки оружие. Со временем из него получится хороший вояка. Все Карабаши должны быть в первых рядах борцов за Украину.
На последние распоряжения ушло немного времени. Карабаш указал сотникам дальнейший маршрут, место, где сотни должны остановиться на отдых и ждать его появления или приказа, проинструктировал, как произвести точный учет захваченных трофеев, написал коротенькую записку коменданту районной эсбе.
Через несколько минут поляна опустела. Возле представителя центрального провода остались два его охранника.
— К леснику Ивану! — сказал им Карабаш, провожая взглядом последнюю подводу.
Дюжие охранники, точно по команде, перебросили автоматы с плеча на грудь и, ни о чем не спрашивая, тронулись в путь. Один, зорко поглядывая по сторонам, шагал впереди начальника, другой столь же бдительный, готовый мгновенно открыть огонь, — позади. Они головой отвечали за жизнь представителя центрального провода.
Карабаш шагал в глубокой задумчивости. Мысли о самом младшем брате не покидали его. Он давно заметил, что Юрко выходит из–под его влияния, но приписывал это особенностям характера и возраста. Молодой, строптивый, горячий. Готов идти всем и всему наперекор. Но все же иной раз ему казалось, что причина кроется где–то глубже. Юрко, видимо, мыслил по–иному, смотрел на мир другими глазами. Очевидно, в этом была повинна советская школа: учителя успели отравить доверчивого хлопца ядом большевистских идей… Ничего, пойдет в сотню, там ему выбьют дурь из головы. Юрка, несомненно, увлечет романтика войны, боевых подвигов, сердце и дух его закалятся. Но что он делал в Бялополье?.. Тимкив не врал, он видел брата этой ночью. Неужели Юрко выбросил какую–нибудь опасную, непозволительную шутку? Нет, нет, это просто недоразумение, скоро все выяснится.
Представитель центрального провода начал думать о другом, но на сердце у него по–прежнему было неспокойно. Ох, эти младшие братья–любимчики… С ними всегда морока.
Когда приблизились к опушке, передний охранник повернулся и доложил негромко:
— Немцы. Три машины. Едут в Бялополье.
Карабаш подошел к нему, поглядел на далекую дорогу, на которой в трех местах клубилась пыль. На его смуглом лице появилась насмешливая, презрительная улыбка.
— Политики… Пусть едут, они нам не мешают. Пошли!
И, соблюдая прежний порядок движения, они зашагали к видневшейся за деревьями хате лесника.
Колесник проснулся задолго до побудки. Этого с ним раньше никогда не случалось. Несколько секунд лежал, не двигаясь, глядя на темный дощатый потолок. Приснился ему разговор с Башкой? Нет, вроде не приснился, хотя очень похоже на сон. Решено, тут нечего раздумывать, колебаться. Башка — серьезный человек. Он что–то придумал. Самому ему бежать нельзя: слишком слаб, раненая нога не надежна… Реально оценивает возможности. Что же, все–таки, он придумал, какой обнаружил шанс? Любой шанс годится. Бежать, бежать… Все равно здесь пропадешь.
Лейтенант закрыл глаза. Его знобило при мысли о свободе. К своим! Пусть будет рядовым, пусть доверят не танк, а только винтовку. Пусть отправят в штрафную — не проклянет он свою судьбу. Сражаться, бить этих гадов — вот его счастье. Он почувствовал, как слезы катятся из–под сомкнутых ресниц, досадливо тряхнул головой, сбрасывая их с лица. Вот и заплакал он… Впервые за всю войну.
До его чуткого уха донеслись легкое пофыркивание мотора, скрип тормозов. Прибыл комендант лагеря — Белокурая Бестия. Не проспит, сучий сын, побудку. Колесник сунул ноги в растоптанные опорки и скользнул по лестничке вниз. Ему хотелось перехватить Бахмутова до построения на утреннюю поверку.
Место Бахмутова в другом конце барака, нижнее. Колесник подошел и увидел, что Башка открыл глаза, смотрит на него. Живая мумия… Значит, тоже проснулся, думает… Бахмутов показал головой на дверь. Догадался, зачем явился лейтенант.
Воняющая хлоркой уборная — единственное место, где можно, не привлекая к себе внимания, поговорить с глазу на глаз.
— Надумал? — упросил Башка, переступая порог.
— Готов, — ответил Колесник.
— Напарник?
— Ахмет.
Бахмутов удовлетворенно кивнул головой.
— Так и предполагал. А согласится?
— Не сомневаюсь. Кореш мой проверенный.
Башка вытащил из–за пазухи кисет, подал его Колеснику:
— На вот для начала… Поделите.
Колесник осторожно сжал пальцами кисет. Табак? Нет, кусочки, крошки. Хлеб! Рот сразу же наполнился слюной, едкой, щиплющей. Колесник проглотил слюну и жалобно, недоумевающе поглядел на человека–мумию.
— Ну, чего ты… — буркнул тот недовольно и отвернулся. — Сказал ведь — поделите на двоих.
— Не возьму! — затряс головой Колесник, стараясь засунуть кисет за пазуху Бахмутову.
— Выламываешься, лейтенант? — зло зашипел Башка, отталкивая его. — Не играй на нервах!
— Я не могу… Я еще здоровый, а вы…
— Дурень. Тут не только мое, — сухая грудь человека–мумии порывисто вздымалась, удивительные глаза его стали влажными, блестящими. — Это — взносы… Думаешь, легко будет? Еще поголодаете…
Он перевел дыхание и сказал спокойнее:
— Ахмет знает только тебя, ты — только меня. Ясно? А теперь давай в барак. Выходи первым.
Вечером в той же уборной Колесник поделил хлеб с Ахметом, без колебаний согласившимся на побег. В кисете было двенадцать кусочков, величиной в половину спичечного коробка. Двенадцать узников старательно и точно до миллиметра отрезали их от своих ничтожных паек, внесли свой взнос. Колесник знал, на какую жертву пошли голодные, изможденные люди для того, чтобы двое из них посрамили Белокурую Бестию и вырвались из заколдованного лагеря на свободу.
Он принял эту бесценную жертву товарищей, но никогда еще лагерный хлеб не казался ему столь горьким.
7. Опасные разговоры
В ночь, оказавшуюся последней ночью для незадачливого гитлеровского ефрейтора, Тарас мог еще раз подивиться силе и бесстрашию человека, с которым его так неожиданно связала судьба и который с гордостью назвал себя сотенным УПА Богданом. Молодой сотник тащил девушку на спине почти полкилометра, шагая так быстро, что отощавший Тарас едва поспевал за ним. Он остановился, когда позади раздался паровозный гудок тронувшегося поезда. Опустил тихо стонавшую девушку на землю, отдышался и, взяв у Тараса винтовку, пульнул вдруг из нее в небо. Тотчас же на выстрел в разных местах отозвались притихшие было собаки. Богдан прислушался и сказал:
— Сидеть тихо. Отзываться только на мой голос. Не бойся, Оля, я — скоро…
Вернулся он через полчаса, привел крестьянина с лошадью, принес торбу с хлебом. Девушку усадили на лошадь, и их маленький отряд с молчаливым проводником впереди тронулся в путь. Богдан на ходу сунул в руку Тараса большой, отломанный от буханки кусок хлеба.
— Держи! А то не дотянешь. Идти далеко.
Шли молча, быстро. Возле какого–то хутора сотник снова отлучился ненадолго и привел нового проводника с лошадью, а старого отпустил восвояси, что–то шепнув ему на прощанье. Тарас не расслышал слов, но тон голоса был грозный, повелительный.
