Александр Матросов(Повесть) - Журба Павел Терентьевич (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
— Ну, а дальше, дальше, — попросил Щукин.
…Вечером они вместе пришли в клуб.
Тимошку мучила обида, и он подошел к Брызгину.
— А ты, Гошка, соврал, знаю! Компрачикосы — это те, кто калечил детишек, а я ничуточки не компрачикос, — сказал он примирительно.
— Нет, не соврал я, — возразил Брызгин. — Такие, как ты, как Матросов и граф Скула, калечат себя и других. Вон и ты весь в шрамах, да еще и подлиза графа Скулы, и хихикаешь, кривляешься, как шут.
— А ты, как индюк, надуваешься и важничаешь, — сказал Матросов.
— Ну и что же! — заносчиво усмехнулся Брызгин. — Мои рисунки на городскую выставку взяли. Могу стать художником. Не то что некоторые…
Матросов сжал кулаки. Он боялся, что не сдержится и набросится на обидчика.
В обостряющийся разговор вмешался Виктор Чайка:
— Ты не очень-то задавайся, — строго сказал он Брызгину. — Чего нос дерешь? Эти ребята еще хорошими дружками нам будут!
— Я и не задаюсь, — понижая тон, ответил Брызгин.
— Вот и помирись с ними, — потребовал Виктор, — не то и я с тобой перестану дружить. Понял?
— Ладно уж, — нехотя согласился Брызгин.
Благодарный за поддержку, Матросов повернулся к Виктору Чайке, стал разглядывать его баян:
— А ты, наверно, музыкантом хочешь быть?
— Хочу лекальщиком, но не возражал бы стать и композитором, — улыбнулся Чайка. — Мне Лидия Власьевна сказала, что я мелодию здорово чувствую. Я танец маленьких лебедей из балета «Лебединое озеро» без ошибки играю.
— Ты тоже не очень хвастай, — заметил теперь Брызгин. — Подумаешь, только и вызубрил одно любимое местечко. А кому было сказано: «Учеба, учеба или — ничто»?..
— Важно, говорят, не кем быть, но каким, — с расстановкой сказал Матросов.
— Эге, правильно сказал, — одобрил Чайка, догадываясь, чьи слова повторил Матросов.
Матросов заметил, что и другие ребята с удивлением взглянули на него и, видно, подумали о нем: «Парень башковитый»… Вот что значит сказать умное слово!
— А у меня, ребята, психика раскалывается, — засмеялся Еремин. — Я вот и токарем хочу и не прочь стать великим артистом… Я наизусть всю «Полтаву» знаю. Ну-ка, проверьте меня! — Подняв рябое скуластое лицо, он с шутливой важностью стал декламировать:
Чайка и Еремин были рады, что Матросова потянуло к ним, и старались, чтоб ему было хорошо. Им по душе пришелся этот паренек с ясным, прямым взглядом и трудной судьбой. Чайка, подмигнув ребятам из хорового кружка, развернул баян. Ребята под аккомпанемент баяна запели:
Матросов каждый раз, когда слышал хорошее пение, вспоминал, как самозабвенно пели его мать и бабушка. По песне, грустной или веселой, он узнавал, какое у них настроение. «С песней и горе легче терпится», — говорила бабушка. Помнит Сашка и слова ее про деда, который, подвыпив, шутя говаривал: «Так люблю песню, что за нее и душу черту продал»… Песня жила в семье как самый дорогой душевный обычай; она рано стала потребностью души и у Сашки. Увлекался он пением в детдомовском хоровом кружке, часто пел охрипшим, простуженным голосом на своих трудных путях и перепутьях. С годами ему все дороже становились песни, которые напоминали про деда, мать и бабушку. Он мог, кажется, и человека полюбить за хорошее пение.
Матросов подтягивал сначала тихо, вполголоса, потом не вытерпел и стал петь во весь голос. Но вот беда! Раньше он пел альтом, теперь легче было петь тенорком, но неокрепший голос его порой срывался.
Вот он, увлекшись пением и забыв про все невзгоды и распри, всем на удивление, взволнованно обратился к певцам:
— Постой, ребята! Тут же надо терцией… Тут же задушевнейшая терция… Ну-ка, Еремин, ты вторь, а я первым… попробуем.
Но на самом высоком взлете у Матросова голос вдруг сломался.
— Как у неоперившегося петуха! — засмеялся Брызгин.
— Ничего, ничего! — поспешил Чайка. — Зато как чудесно получается! Саша, а ты фальцетиком, тихонько. И ты, Еремин, и все — тихо. Ну, начали, три — четыре…
Матросов глядел на Виктора пристальными влюбленными глазами: «Да, парень — что надо». И сам не знал, за что больше полюбил Чайку — за то ли, что тот первый согласился помочь ему, или за песню, — а может, за то и другое.
Когда последние звуки песни растаяли, Чайка, будто охмеленный пением, громко заявил:
— Эх, хлопцы, вот эту бы на музыку записать:
Потом взял Матросова под руку, отвел его в сторону:
— Вот, Саша, мы, кажется, и спелись. Ну, прямо всю душу выворачиваешь… Хочешь, и тебя научу?
— Ой, страсть как хочу!.. — И, потупясь, тихо, сокровенно спросил: — А ты мне вот что скажи… На цеховом собрании, когда все отказались от меня, почему ты согласился работать со мной?
— Вот чудак! Что ж тут такого? — засмеялся Чайка. — У меня, видишь ли, правило: помогать товарищу в беде. А ты разве не помог бы?
— Не знаю, — Матросов покраснел.
— Ладно, не беспокойся, — сказал Чайка, — у нас дело пойдет.
Матросов не знал, что ему сказать. Хотелось побыть одному, чтобы скрыть свое волнение. Он вышел из клуба. Развешанные вдоль аллеи электрические лампочки раздвигали темноту ночи. В сквере свежий воздух был насыщен запахами распустившихся, еще липких тополевых листьев, цветущей жимолости. Он посмотрел на далекие синие звезды.
«Только бы не попасть на глаза Кравчуку и Клыкову!» — думал он.
В общежитии он долго лежал на койке с открытыми глазами. До хруста выглаженные и пахнущие мылом и почему-то снегом простыни и наволочки приятно холодили. Кто их стирал и гладил? Почему такие люди, как учительница Лидия Власьевна, старик-мастер, воспитатель Кравчук, так настойчиво и неутомимо возятся с ним? Казалось бы, получил свою зарплату — и ладно, а они стараются, ночи не спят из-за него. Да кто он им всем — родной, что ли?.. «А я для кого и для чего живу? — раздумывал Сашка. — И что из меня выйдет? Ни богу свечка, ни черту кочерга, — как говорил дед Макар…»
Утром он вовремя вышел на работу. Томясь у верстака, с тревогой ждал мастера, с которым еще не говорил с тех пор, как самовольно убежал из цеха. Что-то скажет мастер? Может, с позором выгонит его?
Наконец мастер появился в цехе, хмурый и недовольный. Поодаль Брызгин и Чайка, поглядывая на Матросова, о чем-то спорили. Мастер подошел к ним:
— В чем дело?
Теперь Матросов слышал, как Брызгин, кивнув на него, ответил мастеру:
— Таких разгильдяев надо в тиски покрепче зажать!
Матросова бросило в жар от этих слов. Опять сами собой сжались кулаки.
Но мастер внушительно ответил Брызгину:
— Помочь ему надо, а не отталкивать. Товарищеским словом подбодрить… Виктор правильно поступил, что согласился работать с ним…
Матросов замер. Нет, оказывается, не придира, а душевный человек этот мастер.
И когда мастер подошел к нему и спросил, почему он не работает, Матросов, волнуясь, тихо сказал:
— Вас поджидаю, Сергей Львович. Хочу это… извиниться. Хочу сказать… буду стараться…
Сергей Львович понял и оценил его волнение, и седые усы мастера шевельнулись от отеческой улыбки.
