Поворотный круг - Комар Борис Афанасьевич (онлайн книга без txt) 📗
— О, вы теперь выглядите совсем по-другому! — весело произнес следователь. — Сегодня, надеюсь, и разговор у нас получится. Садитесь, — кивнул он на диван.
Они сели.
— Та-ак, — скрипнул креслом Вольф. — Доставили вы мне хлопот, ох и доставили! Всю ночь не мог заснуть, целый день думаю, прикидываю, как бы лучше вам помочь. А еще проснулись во мне давние воспоминания. Вспомнил себя, когда был таким, как вот вы. Жил тогда в Лубнах, учился в гимназии. И до чего ж наивный был!.. Припоминаю, перед экзаменами ходил с одноклассниками в монастырь за корой со священного дуба. Слыхали про тот дуб?.. Наверное, слышали. Под дубом, рассказывали, молился константинопольский патриарх Афанасий Паттеллариа. Ехал домой из Москвы от царя Алексея, в дороге заболел, остановился в Мгарском монастыре, помолился под дубом и умер. Там, в монастыре, его и похоронили сидя — по обычаю константинопольских патриархов. Поэтому и прозвали его Афанасием Сидящим…
Откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу. Обхватил руками колено.
— Какой это был дуб! Толстущий, развесистый, только внизу почти голый: богомольцы поободрали всю кору. Носили ее при себе как талисман. Говорили, помогает от всяких болезней, а еще — будто бы человеку всегда везет, когда он ее носит с собой. И мы, гимназисты, верили. Старались во что бы то ни стало раздобыть хоть кусочек коры, чтоб на устных экзаменах положить за щеку, а на письменных — в чернильницу. Но достать ее было не так просто. Игумен испугался, что дерево усохнет, приказал монахам огородить его, посадил сторожа — старого чернеца, который выдавал себя перед богомольцами за слепого пророка. Сначала и мы думали, что он слепой, но однажды попытались тихонько пролезть через ограду и отковырнуть коры с дуба, да не тут-то было — враз заметил и прогнал…
Вольф умолк на минуту, убрал руки с колен, выпрямился, сел в кресло, принял прежнюю позу.
— Вот так было… Кора… К сожалению, в этом деле, — следователь похлопал ладонью по синей папке, лежавшей перед, ним на столе, — не поможет нам никакая кора, даже с самого священнейшего дуба. Вы, конечно, вчера после приговора не верили, да, наверное, и сейчас еще не верите, что можете остаться живыми. А напрасно! Вам невероятно повезло. Знали матери, к кому за помощью обратиться. Так вот, я хорошо ознакомился с вашим делом, все взвесил, прикинул, посоветовался с нужными в вашем деле людьми и совершенно серьезно заявляю: спасти вас еще можно. Как? Потом… потом… А сначала хотелось бы, чтобы вы правдиво рассказали историю с диверсией.
Он снова откинулся на спинку кресла, давая понять ребятам, что приготовился их слушать.
Прошла добрая минута, они молчали, опустив глаза.
Молчал в ожидании и следователь.
Гнетущую тишину нарушила одна из овчарок. Широко раскрыв пасть, она громко зевнула.
— Чего это вы? Испугались? Не бойтесь. Здесь нет свидетелей, никто не записывает наш разговор. Меня же нечего спасаться: я ваш спаситель.
Но ребята не отзывались.
— Гайдай, ты самый смелый. Начинай первым.
Борис отрицательно покачал головой.
— Не осмеливаешься?.. А ты, Сацкий?
Иван даже не пошевельнулся, словно и не к нему обращались.
— Да-а… Понимаю, понимаю… Напуганы. Конечно, напуганы. С вами в полиции слишком грубо, некорректно обращались. Не то чтоб ладком, по-доброму расспросить, объяснить — нет, сразу бить. Тьфу, ненавижу!.. Но меня вы не должны бояться. Ну, тогда, может, ты, Буценко, расскажешь?
— Что тут рассказывать? — пожал плечами Анатолий. — Мы уже не один раз рассказывали. Вон в папке все записано.
— Все, да не все. В папке такая путаница. Сначала на допросах вы вообще отрицали свою причастность к диверсии. Потом стали утверждать: совершили, мол, из озорства, по легкомыслию. Но факты расследования говорят: умышленная диверсия…
— Ложные факты, — буркнул Иван.
Вольф сделал вид, будто ничего не услышал, и продолжал дальше:
— А еще вы утверждали, что, мол, не было у вас руководителей, которые подговорили вас совершить диверсию.
— И на самом деле не было. Вышло все случайно, — ответил раздраженно Анатолий.
— Ну кто вам поверит? Зачем такое говорить? В том, что вас кто-то подговорил или заставил, никто не сомневается. И самое первое тому доказательство — ваш возраст.
Снова Анатолий хотел что-то возразить, но Вольф остановил его:
— Не надо, не надо горячиться. Вот послушайте, что я скажу, потом вы и решайте, стоит рассказывать мне всю правду или нет. До вынесения приговора вы, по-видимому, считали, что поступаете правильно, не выдавая своих главарей. Думали: во-первых, вам не предъявят обвинения как членам подпольной большевистской организации, поскольку ее, мол, не существует; во-вторых, надеялись, что вам поверят, будто вы не имели намерения совершить диверсию. Вот святая наивность!.. Из-за нее вы чуть не поплатились жизнью. Именно в том, что вы не выдали зачинщиков, и скрывается самая большая ваша ошибка во время допроса. Почему? А потому, что этим самым вы взяли всю вину, всю ответственность за злодеяния на себя. Полиции во время допроса не удалось выявить ваших руководителей, но время идет, надо же ей как можно быстрее и как можно строже наказать кого-то за диверсию, вот она и обвиняла вас как главных и единственных виновников. Если бы вы выдали их, то самая большая вина пала на них. Конечно, и вас не обошли бы, какую-то кару и вы понесли бы, но кто знает, может, незначительную. Сделали бы скидку на возраст, на то, что вас ввели в заблуждение или, возможно, насильно принудили большевистские агенты. Пока еще не поздно. Повторяю: вам очень повезло… Благодарите бога и своих матерей… Если даже теперь назовете руководителей, чистосердечно покаетесь, то сами себе жизнь спасете. Я не обещаю, не гарантирую полного прощения, но твердо убежден: казнь будет отменена.
Следователь снова умолк. Внимательно и выжидающе смотрел на ребят.
— Ну хорошо, — поднялся с кресла Вольф, — я вас не тороплю. Сейчас пойдете, подумаете еще. Но не советую долго раздумывать. А если полиция сама нападет на след ваших руководителей? А она серьезно взялась за это дело и, поверьте мне, скоро все-таки разоблачит. Нам же это невыгодно. Тогда, если даже вы и признаетесь во всем, боюсь, будет поздно… Подумайте!..
Иван Сацкий жил неподалеку от Осовцов. Надо было только перейти ложбину — и Нижний Булатец.
Когда Анатолий и Борис вошли к нему во двор, Иван кормил кроликов травой.
— Привет вольным хлеборобам! — попытался улыбнуться Борис, но улыбки у него не вышло. — Принимай гостей.
— Это ты точно сказал, — ответил Иван, поздоровавшись с товарищами. — Теперь, наверное, мы будем свободны от всего. Нас «освободят» и от хлеба, и от сала, и от школы…
Устроились на клетке с кроликами, принялись обсуждать новости. А новости были неутешительные: после Полтавы фашисты захватили Киев, подошли к Харькову. Ребята по-взрослому вздыхали, Иван сплевывал.
— У вас немцы бывают? — поинтересовался Анатолий.
— Только тогда, когда гонят через село пленных. Возле Оржицы их берут. Попали там в окружение и никак не вырвутся. Вот гитлеровцы их и хватают.
— Но есть же такие, кто вырвался? — отозвался Борис.
— Конечно. Окруженцы больше идут от Пирятина, из-под Золотоноши и Яготина. Здесь их много прошло через наше село. Днем прячутся в копнах и скирдах, а ночью к фронту пробираются. Позавчера вечером пошел я с сестрой за соломой. Только приблизился к скирде, а из нее сразу человек двадцать вылезло. Мы даже испугались. И то еще не все, там их было как шмелей в гнезде. Обступили, расспрашивают дорогу, выпытывают, где есть фашисты, где их нет… Да этим что, этим можно сказать, повезло. А вот пленные… Страшно смотреть! Оборванные, грязные, почти все босые, едва держатся на ногах от голода и усталости… Давайте дойдем на дорогу, скоро уже погонят, — сказал Иван, глянув на солнце, — может, подкинем им чего-нибудь.
— Давайте, — согласились ребята.
