Прощай, Германия - Прокудин Николай Николаевич (читать хорошую книгу полностью txt, fb2) 📗

Следующим утром в полк примчалась комиссия из округа и ретиво принялась «выкручивать» руки всем, но Эдику особо. Начпо собрал офицеров, положил фуражку на стол, выразительно повел глазами в её сторону и сам же первым положил в нее червонец. Политотдельцы поняли, не маленькие. Эдуард бросил двадцать рублей, но его заставили добавить еще пятерку.

Застолье, конечно, вряд ли бы спасло Громобоева от скорой расправы. Выручило эхо войны — догнал третий орден «Красной звезды», который свалился, как снег на голову. В канун празднования Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота СССР из управления кадров сообщили о награде и велели вручить в торжественной обстановке, пригласить школьников и армейскую прессу. Опять повезло!

В клуб собрали весь полк, Громобоев пригласил бывшего подчиненного, Героя Советского Союза сержанта запаса из своего батальонного разведывательного взвода Юрку Жукова. Проверяющие политуправленцы были как раз на месте и старенький полковник, кривя губы, бормоча что-то дежурное, лично вручил Эдуарду орден и даже обнял.

— С тебя причитается, капитан, — пробормотал ненавязчиво проверяющий, пожал руку и похлопал по плечу.

— Служу Советскому Союзу! — ответил Громобоев, сказал несколько слов благодарности Правительству и сел на своё место. Героический сержант запаса Жуков тоже немного поведал о том, как воевал батальон, ему долго хлопали, особенно бурно старались солдаты, а потом полчаса фотографировались с Героем. Затем торжественная часть плавно перешла в неофициальную: командование и заслуженные боевые офицеры полка отправились в полковую столовую на банкет. Эдуард решил проверяющих к застолью не звать, чтоб не давать повода наутро снять с должности за пьянство.

В офицерском кафе командир полка налил полную кружку водки, положил в неё новенький орден.

— Пей, капитан! До дна!

Громобоев вздохнул, выдохнул, хорошенько отхлебнул и отставил кружку.

— Я же сказал — до дна! — не согласился полковник Плотников и велел допить. Пришлось подчиниться. Затем пошли тосты сослуживцев, и далее было всё как в тумане. Завершилось мероприятие полным провалом памяти.

Таким образом, орден подоспел вовремя, снятие с должности начальники приостановили, вернее сказать, отложили до лучших времен…

Глава 5. Сумасшедший Новый Год

Глава, в которой Эдик в очередной раз убедился, что армия — это большой сумасшедший дом.

До чего же тяжёлый день второе января! Хуже любого понедельника! Да как же ему не быть тяжёлым, ведь двое суток подряд население страны беспробудно пьёт, чревоугодничает и безумно веселится: взрослые, словно дети малые, загадывают желания, совершают глупые поступки, шалят и чудят. Но затем бурное веселье сменяется унынием с подсчётом убытков и размышлениями, как дотянуть до январской получки. Каждая семья идёт на заметные траты: ведь накануне 31 декабря народ приобретает подарки родственникам и друзьям, сметает с прилавков магазинов всё съестное, а затем поглощает за праздничным столом годовую норму дефицита. Съедаются примерно полмиллиона тонн салата «оливье», миллион тонн колбасы и мяса, полмиллиона тонн мандаринов и столько же яблок, выпивается двести миллионов бутылок шампанского (сначала одну бутылку под бой курантов, а вторую ближе к обеду первого января — ожить, опохмелиться), примерно столько же вина и коньяка, а водки употребляется — тройная норма. Если слить горячительные напитки, выпитые за сутки в один водоём — наверняка получится приличное озеро!

Эти нехитрые вычисления Эдик производил на листе бумаги, сидя за столом в батальонной канцелярии, подсчитывал на спор с начальником штаба, доказывая тому, почему весь остальной год — триста шестьдесят четыре дня в Советском Союзе (за исключением номенклатурных спец. распределителей), пустые прилавки и повальный дефицит. Громобоев умножал в столбик количество населения и примерный расход продуктов исходя из рациона своего новогоднего стола, принимая его за среднестатистический показатель. Эти бессмысленные вычисления, делались, чтобы отвлечь от похмельных страданий майора Шершавникова, а также для поддержания разговора и ради пустого время провождения. Какой дурак будет работать второго января? Просто убивали время, курили, болтали.

Начальник штаба был ещё тот выпивоха, меры в питье абсолютно не знал и мог самостоятельно, за один присест употребить пусть не ведро водки, но отхлебнуть как минимум примерно четверть. И теперь майор, у которого «горели трубы» и массивный нос распух, словно слоновий хобот, а опохмелиться, и сбить головную боль и повышенное давление было нельзя (служба!), стоял второй час подряд у приоткрытой форточки, и охлаждал ноющий лоб о наледь на стекле, мечтая о банке прохладного и пенного пива.

Ох, тяжко было Ваське, в принципе не ему одному, полстраны мучились общей болью. Ну, а если второе января выпало как в этом году ещё и на понедельник, и передышка будет не скоро, аж в субботу, то Шершавников пребывал в настроении вдвойне пакостном, и ощущения испытывал крайне тягостные.

— И почему второе января не выходной день! Кто удумал заставить огромную страну имитировать работу? — бубнил, держась двумя руками за виски, Василий. — За что нам такое наказание? Нет бы, опохмелить население, подойти к людям с душой и по-хорошему. Эх, сейчас бы два-три стакана водочки скушать, с селёдочкой, да с солёным огурчиком, да под хрустящий груздочек! И запить рассолом!

— Не пробуждай желания! — нахмурился Громобоев.

— Какого хрена лысого, я должен сидеть в канцелярии и рассматривать ваши гнусные физиомордии…, — продолжил стонать Василий.

— Отвернись и не смотри, или закрой глаза и не гляди, — буркнул зампотех Изуверов. — Мне твоя рожа сегодня тоже не нравится, но я, же мирюсь с тем, что вынужден тебя опухшего и синюшного лицезреть.

— А не могу! Едва глаза закрываю — у меня всё в голове кружится и вертится, и я невольно начинаю терять равновесие. Это какая-то инквизиторская пытка. И какая же мерзкая сволочь и изуверская тварь придумала второго января выходить на службу.

— Не склоняй, пожалуйста, мою фамилию! — строго сказал зампотех и продолжил. — Это всё партия и правительство придумали, будь они не ладны, — пояснил Изуверов, встав рядом с приятелем-собутыльником и тоже приложившись лбом к холодному оконному стеклу. Глаза у зампотеха заплыли, и для обзора остались лишь тонкие щелочки. — Во всём виноваты гадкие замполиты! — Ехидный зампотех скосил глаза на Громобоева, но Эдик не захотел лишний раз открывать рот и парировать выпад, поэтому решил промолчать, тем более, что сам пытался отвлечься от мигрени, занимаясь дурацкими подсчетами.

— Ты тоже в этой партии, — буркнул Эдик после долгой паузы и погрозил кулаком.

— Я не по велению души, а волею обстоятельств! Для должности…

— Тогда сиди в клетке и не чирикай!

Начальник штаба в очередной раз схватил графин с водой, жадно отхлебнул половину и громко заорал:

— Дневальный!

Солдат примчался на зов и заглянул в канцелярию.

— Принеси ещё живой водицы!

Боец метнулся в умывальник и принёс полный графин. Васька снова хорошенько отхлебнул и приложил графин ко лбу.

— О, горе мне, горе! Зачем же я пил вчера с Изуверовым?!

— Мне тоже тяжело, но я ведь не выступаю, — продолжил беззлобно переругиваться зампотех, поняв, что замполита раздразнить не удастся. Изуверов обнял Шершавникова за плечи.

— Терпи! Я молчу как настоящий военный! Стойко переношу тяготы и лишения военной службы и тебе советую не бубнить. На мозги отрицательно действуешь. Сейчас посидим часик и рванём опохмеляться.

Громобоев слушал их речи, ехидно ухмыляясь и даже злорадствуя. Вчера он не усердствовал, ограничился, выпил в обед лишь несколько бокалов шампанского, а вечером бутылку сухого вина, потому был более менее свеж. Конечно, чувствовал себя не как огурчик, но терпимо.