Ничего кроме надежды - Слепухин Юрий Григорьевич (книги онлайн полные TXT) 📗
Экая наглость, в самом деле, думал он с тягостным ощущением скованности, почти бессилия, пришел, сидит и ведет форменный допрос. Можно, конечно, выставить, да что толку? От них ведь так просто не отделаешься, в следующий раз пригласит к себе...
– Но согласитесь, Александр Семенович, что человек, у которого мать проходила в Германии научную стажировку, а дед в той же Германии окончил университет, – у такого человека с самого начала могло быть к немцам несколько иное отношение, чем присущее большинству наших людей инстинктивное, классовое отталкивание от всего не советского. Я не утверждаю сейчас, что оно было; но – могло быть?
– В принципе – могло, – согласился Николаев. – Но что так было у Люды Земцевой – не думаю.
– Не думаете, что было? Или уверены, что не было и не могло быть?
– Не думаю, – повторил генерал. – Я только никак не могу понять – в чем конкретно ее обвиняют? Если даже представить себе, что она кем-то завербована, то не проще ли ей было уничтожить все эти фальшивые документы и явиться к нам под своим настоящим именем?
– Ее пока ни в чем не обвиняют. Мы лишь пытаемся разобраться в очень необычном случае, когда советская гражданка, будучи насильственно вывезена в Германию, попадает там в какие-то совершенно особые привилегированные условия, ее чуть ли не удочеряет семья немецкого искусствоведа, а затем она вообще оказывается в центре крайне запутанного клубка, откуда тянутся нити – судите сами – к оппозиции внутри гитлеровской военной верхушки; к абверу; к военно-исследовательскому ведомству рейха; и, наконец, что самое серьезное – через ее любовника и его так заботливо спасенного союзниками друга – к американской военной разведке.
– М-да, действительно...
– Поэтому мы хотим знать о Земцевой все. Включая отзывы тех, кто ее знал до войны. Спрашивать Татьяну Викторовну по некоторым соображениям нецелесообразно, поэтому решили обратиться к вам, поскольку вы имели возможность общаться к тому же и с ее матерью...
Николаев и сам не мог понять, почему во всем этом деле ему почувствовалась вдруг какая-то ловушка. Такая же непонятная, впрочем, как и все «дело» Люды Земцевой. Непонятно, зачем им его мнение, они все равно будут основываться на своем собственном; тут что-то другое, их не так интересует судьба Земцевой (скорее всего, она уже решена), сколько его высказывания. Но почему? Так бывало на фронте, когда в ходе операции, разворачивающейся, казалось бы, вполне по плану, противник обнаруживал вдруг свой контрзамысел, непредвиденный и не принятый во внимание, и все вдруг повисало в неопределенности: исход операции, судьбы десятков тысяч ее участников начинали зависеть от того, успеешь ли разгадать хитрость противника, скорректировать свой план, пока не поздно, пока не случилось непоправимого...
– Александр Семенович, поставим вопрос в такой форме: позволяет ли тот объем информации, которым вы располагаете в отношении Земцевой Людмилы Алексеевны, утверждать, со всей уверенностью, что она, находясь в Германии, не могла совершить каких-либо действий, наносящих прямой или косвенный ущерб интересам нашей Родины? Иными словами, ручаетесь ли вы за нее в этом смысле. Или же – в принципе допускаете, что таковые действия могли быть ею совершены. Согласитесь, тут ведь либо одно – либо другое...
...Да, непоправимого, непоправимого и бессмысленного, потому что помочь ей он все равно уже не поможет, что бы ни сказал. Да и – строго говоря – что он, действительно, знает? Люди во время войны так меняются, попадают в такие переделки, что уверенным, конечно, нельзя быть ни в чем. Абсолютно уверенным. Тем более что донкихотство может обойтись слишком дорого. Не ему, а той же Татьяне, тому же Болховитинову, которого все равно придется вытаскивать, а кто сможет вытащить, если не он...
Николаев рывком крутнул кресло, встал и, выйдя из-за письменного стола, пересек комнату по диагонали.
– Ручаться, естественно, я за Земцеву не могу, – сказал он, не глядя на майора. – Нужным для этого объемом информации никогда не располагал. Думаю, однако, что...
– Благодарю вас, Александр Семенович, – тот тоже встал, держа папку перед грудью. – Не будем больше отнимать вашего времени, – сказал он с каким-то полупоклоном, и этот полупоклон, и писарским жестом прижатая к груди папочка – после того, что майор так бесцеремонно прервал генерал-полковника, не дав себе труда дослушать фразу, – показались Николаеву почти глумливыми; бледная поганка, подумал он, вот самое точное для него определение.
– Всего доброго, – сухо сказал он. – Будете проходить через приемную – пошлите ко мне порученца, он там сидит.
Майор вышел, тотчас вошел порученец, молодой подполковник Силантьев.
– Простите, что задержал вас, – сказал Николаев, – ступайте отдыхать. Татьяна Викторовна не звонила еще?
– Так точно, с контрольно-пропускного в Пирне, товарищ генерал-полковник.
– Встретили ее там, все в порядке?
– Встретили, так точно, скоро будут здесь. Я сказал, чтобы ехали через Фрейталь и Вильсдруф, там дорога лучше.
– Спасибо, Силантьев, можете быть свободны...
Еще год назад такое было бы невозможно. Не посмели бы. Да, это уже что-то новое. Не такое уж новое, впрочем. Скорее – хорошо забытое старое. Ничего, теперь напомнят...
Подойдя к шкафу, он достал початую бутылку и, налив полстакана, вытянул не отрываясь. Захотелось вдруг напиться до беспамятства, чтобы до утра мертвым сном; он так и сделал бы, если бы не племянница. Надо ведь встретить, спросить, как прошло свидание. Теперь придется постоянно врать, она время от времени напоминает – неужели до сих пор ничего не удалось выяснить насчет Люси. Не удалось и не удастся, глупо спрашивать, людей или нашли сразу, или они не найдутся никогда. Пропали, исчезли, нет их больше! Мало ли наших бесследно пропало здесь во время бомбежек или ушло на Запад, осталось там. Люсенька Земцева, подумать только. Он брезгливо дернул щекой, вспомнив слова майора – «вступила в половую связь с офицером вермахта», – и торопливо налил себе еще, словно пытаясь коньяком смыть привкус омерзения. Такая была примерная девочка, еще Татьяне обычно ставил ее в пример...
