В бурунах - Закруткин Виталий Александрович (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
Поглядел, значит, атаман на нас и говорит, в землю глядя: «Ступайте, мерзавцы, на свой хутор и бумагу мою до станичного атамана занесите, пущай делит землю, как все казаки согласны будут». «На этот раз, — говорит, — я вам уважил, но ежели вы, — говорит, — еще тут появитесь, так я вас, как собак, постреляю…» Поехали мы на хутор и радуемся, что землю народ получит. Михайла мне говорит: «Ничего, дескать, Парамоша, что морда у тебя пострадала, зато люди спасибо скажут…» Пришли мы на хутор, а нам говорят, что богатеи, пока мы ходили, землю успели засеять и никого к ней не допущают. Там потом такая свалка из-за этого пошла, что и не расскажешь…
— Ты про царскую войну расскажи людям, пущай послушают, — мрачно перебил Куркина здоровенный казак Рыжов, который лежал неподалеку от тачанки. — Им интереснее будет про войну послушать, как мы тогда воевали…
— Я и про войну сейчас расскажу, — согласился Куркин. — На войну меня забрали в августе месяце четырнадцатого года. Когда с хутора провожали, вой стоял по всем хатам. Попы коней наших святой водой покропили. Смотрят бабы, как поп Иван жеребцов да кобыл наших освящает, и одна, жинка Александра Козлова, голосит: «Ой боже ты мой! Кто теперь пятерых пупят кормить будет?» Тут сбоку стояла матушка Полина Карповна, она ласково обзывается до бабы: «Ничего, Химушка, на том свете золотой венец получишь». А Химка Козлова повернулась до нее и отвечает: «Иди ты, матушка, не до венца мне сейчас…»
— Хо-хо! Вот это правильно! — засмеялись казаки.
— По-настоящему отбрила!
— Ну, отправили нашу сотню в Одессу, и там есаул Гудков стал нас грузить на пароходы, Дарданеллы брать. Все нутро у пароходов выломали, конюшни для наших коней делали. Погрузились мы, покатали нас по морю туда-сюда, а потом выгрузили и послали на австрийский фронт под городок Луцк. Там мы и остановились, и в Карпатах потом были. Среди офицеров у нас было много трусов и собак таких, что ни во что не ставили людей. В конную атаку посылали на проволочное заграждение, червивым мясом кормили, а сами в карты резались в тылу да спирт пили…
В семнадцатом году, при временном правительстве, перебросили нас на румынский фронт, — там я уже был выбран в полковой комитет и стал офицерский состав чистить. Всех паразитов, которые на фураже наживались, выбросили к чертям, они от нас в Новочеркасск убежали. Потом прибыли мы с фронта в Ростов, а оттуда я со станичниками домой поехал. Заваруха только начиналась, и порешили мы биться вместе с большевиками, чтобы люди могли по-людски жить и сами свою судьбу строить.
Стали у нас на хуторе собираться фронтовики. Много их было из четвертого полка, который сразу за рабочих и крестьян пошел, эти все имели хорошую закваску. Офицеры, которые прятались по станицам, агитировали казаков и говорили, что вас, дескать, большевики с Дона сселят и что вы царя за галоши променяли и красным продались. Но мы все ж таки сформировали краснопартизанскнй отряд. Меня выбрали за командира. К февралю восемнадцатого года нас уже стало много, а дрались мы с беляками, аж дым столбом стоял, а у себя на хуторе целую крепость сделали. У нас там два попа были, так один из них, отец Иван, за белых все молился, а другой, отец Петр, сразу стал нашим партизанским попом и за нашу победу молебны служил. Генерал Мамонтов не раз к нам лазутчиков засылал, чтоб мы к нему перекинулись, но дураков на это не оказалось, потому что мы уже все понимали, что советская власть несет народу волю и землю…
Куркин опустил сивую голову и замолчал, должно быть вспоминая что-то тяжелое. Фонари на тачанке тускло освещали его согбенную фигуру, и казаки, дымя цыгарками, смотрели на него выжидающе.
— Потом мамонтовцы захватили наши семьи, — глухо сказал Куркин. — Жену мою и дочь Зину тринадцати лет расстреляли, а курень сожгли и золу по ветру развеяли… В ту пору поставили наш отряд оборонять донской мост возле станицы Чирской. Были мы в окружении у белых, а нам помогали Ворошилов и Щаденко, который организовал тогда Громыславский полк. И доводилось мне не раз встречаться с товарищем Ворошиловым и говорить с ним про всякие боевые дела. После героического восстановления донского- моста мы, как отряд особого назначения, перешли в десятую армию Ворошилова и воевали под Царицыном, за что товарищ Сталин благодарил красных казаков и одобрение свое высказывал… Я видел товарища Сталина в штабе десятой армии и разговор с ним имел…
Когда закончилась гражданская война, вернулся я к себе домой и вскорости организовал артель «Красный Дон». Четыре года был я председателем этого колхоза, высокий урожай получал, людей учил. Семью я себе новую, значит, создал, сынов своих трех воспитал так, что не стыдно за них старику: один ученый агроном, другой артиллерист, а третий летчик!
Сам я в тридцать первом году вступил в партию и работал в районе. А когда пришла война, созвал стариков и говорю им: «Что ж, односумы, пора идти на помощь нашей власти и нашему народу». И пошли мы все в военкомат — Ярохин Николай, ему седьмой десяток стукнул, Степан Сухарев, Никулин Павел Иванович — у него три сына на фронте были, два брата Котовские, Усачев, Прокопенко и еще много других стариков. Пришли мы в военкомат, а военком бубнит нам, что, дескать, на войне трудностей много и старикам лучше дома сидеть. Стукнул я кулаком по столу и военкома того обматюкал. Дали нам колхозных коней, пошили седла, и пошли мы воевать…
Куркин поднялся на тачанке, обвел глазами притихших казаков и закончил:
— Вот и все. Как эти старики воевали, вы знаете. Николай Павлович Ярохин геройски погиб на высотке. Усачев орденом награжден. Я тоже награжден и думаю, казаки, что мне перед смертью не стыдно будет за то, как я прожил свою жизнь и как вам про нее рассказал. И рассказывал я не для того, чтобы учить вас, а для того, чтобы помнили все, как мы власть в свои руки взяли и как стали править государством. И если немцы теперь хотят подмять нас под себя и власть советскую уничтожить, так я скажу вам, что это напрасно, потому что у них все равно ничего не получится…
В темную декабрьскую метельную ночь донские и кубанские казаки прорвали основную оборонительную линию немцев, захватили Ага-Батырь, Сунженский, Иргакли и, расширяя прорыв, устремились к реке Кума.
Над песчаными бурунами, исхлестанными гусеницами танков и колесами телег и машин, черным облаком плыл дым пожарищ, и хлопья пепла падали на снег. Все степные хутора, очищенные от врага, были разрушены, искромсаны, сожжены немцами. На дорогах валялись трупы немецких солдат, припорошенные серым от пепла снегом. Одинокие степные колодцы были так завалены падалью, что негде было поить коней. Из хуторских и станичных развалин выползали истощенные, чудом уцелевшие жители. Они плакали от радости, встречая казаков, и долго глядели им вслед, и долго кланялись, благодаря за спасение.
Третьего января тысяча девятьсот сорок третьего года войска генерала Масленникова штурмом взяли Моздок.
Левое крыло Клейста, сбитое с основных оборонительных рубежей, дрогнуло. Один за другим покидали вражеские полки свои насиженные зимние позиции и бежали на запад, к Минеральным Водам.
— На Дон! — кричали казаки, преследуя противника.
— На Кубань!
Неотразимой лавиной, кроша лед и разбрызгивая воду, неслась многотысячная казачья конница через реку Куму. Теперь под казаками были добротные кони. В лохматых черных бурках, с развевающимися по ветру башлыками, мчались казаки вперед, рубя клинками немецких гренадеров, а наши тяжелые танки, следуя за конниками, давили немецкие блиндажи, вминали их в мерзлую землю, разворачивали в лоск вражеские окопы…
Рано утром, на берегу Кумы, генерал Селиванов пропускал несущиеся вскачь гвардейские полки. Он стоял на подножке покрытого инеем и грязью «штейера», широко расставив ноги, маленький, сухой, в расстегнутой шинели, с неизменным стэком в руках. Казаки выхватывали клинки и салютовали своему генералу, крича что-то в радостном возбуждении, а он, прикладывая к губам платок, на котором виднелись красные пятна, махал нм затянутой в перчатку рукой, и в его холодноватых, всегда таких спокойных глазах блестели слезы…
