Послесловие к подвигу - Семенихин Геннадий Александрович (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
8
Стрелка вошла в палату, поставила на стул поднос с завтраком и объявила:
– Легкораненые уже собрались в нижнем холле и ждут команды. – Она выглядела крайне усталой: осунувшееся лицо, припухшие вздрагивающие веки. Тонкие пальцы беспокойно скользнули в карманы застиранного халатика:
– Их поведет старшина Беглов. Позавчера у него сняли с правой руки гипсовую повязку.
– Нет, – резко возразил Нырко, – он их не поведет. У Стрелки вопросительно расширились глаза.
– Тогда кто же?
– Вы поведете их на восток, Лиза. Она развела руками:
– Да ведь я же не имею права покидать свой пост.
– Это приказ, Лиза, – сухо выговорил Нырко, – а приказы не обсуждаются.
Девушка растерянно опустила руки. Нырко взял ее холодную ладонь, нежно погладил и тотчас же отпустил.
– И еще есть одна причина, Стрелка, заставляющая принять такое решение, – понизив голос, улыбнулся он.
– Какая же? – робко спросила медсестра.
– Наклонись поближе, – попросил Нырко и почти в самое ухо сказал: – Всякое бывает на этой земле. Не хочу, одним словом, чтобы какой-нибудь фашистский ублюдок целовал тебя своим поганым слюнявым ртом. Ты красивая, Стрелка. Кончишь медицинский институт, светилом терапии станешь… словом, иди, выполняй мой приказ.
Девушка выпрямилась и нерешительно произнесла:
– Федор Васильевич, у нас же две подводы есть… может, и вас в одну из них как-нибудь?
Но он решительно покачал головой.
– Ты же видишь, Стрелка, – покосился он на забинтованную ногу, – куда я с этой кувалдой… мы с Аркадием Петровичем будем надеяться на лучшее, – кивнул он на примолкшего Птицына. – Ты скажи, гранаты в госпитале есть?
В его черных глазах под сведенными бровями она прочитала горькую решимость и отрицательно покачала головой:
– Ни одной, Федор Васильевич… взвод охраны еще вчера сняли на передовую. На весь госпиталь только одна винтовка СВТ. У дежурного на вашем этаже.
– Тоже хорошо, – криво усмехнулся Нырко. – Спасибо и за такую информацию. А теперь иди. Выводи раненых лесом вдоль шоссе, на само шоссе не вздумай и показываться, слышишь, как бомбят. Прощай, Стрелка.
– Прощайте, Федор Васильевич, – всхлипнула девушка. – Я верю, что подполковник Коваленко скоро вернется за вами.
Она вышла из палаты тяжелой разбитой походкой.
На пороге остановилась и обернулась. Прямой ее рот болезненно покривился.
– Прощайте, Федор Васильевич, – повторила она.
– Ладно, ладно, не торопись меня отпевать, – грубовато ответил Нырко. – Я еще после нашей победы над фашистами на тур вальса тебя приглашу.
– Вот мы и одни остались, – упавшим голосом произнес интендант Птицын, когда дверь за медсестрой со скрипом затворилась.
Нырко промолчал. Он не любил бесполезных утешений, тем более когда утешать надо было и самого себя. Он чутко прислушивался к тому, что происходило за стенами госпиталя. От вчерашней вечерней тишины и следа не осталось. Шоссе теперь грохотало. По нему беспрерывным потоком проносились автомашины с набитыми доверху кузовами, передвижные радиостанции, зеленые «санитарки» с красными крестами, лишь привлекающими внимание фашистских летчиков, походные кухни. Затем, после небольшого интервала, потянулись автотягачи с прицепленными пушками и мрачно сидевшими в кузовах красноармейцами, вперемежку меж этим потоком скрипели подводы, и было слышно, когда затихал рев моторов, как цокали по твердому асфальту подкованные копыта лошадей. Весь этот нескончаемый поток устремлялся не на запад, к линии фронта, а к Москве, и было столько скорби в его движении, что напоминал он невольно огромную похоронную процессию. С утра хлюпал мелкий осенний дождик, и небо низко-низко висело над землей, но к полудню солнце развеяло облачность, ярко заблестело над лесом, и тотчас же появились над автострадой вражеские самолеты. Где-то, уже значительно восточнее, чем утром, повторенные эхом, раздались частые бомбовые взрывы, и Нырко машинально про себя отметил: «Значит, фашисты перенесли огонь в тыл. Бомбят уже далекие от линии фронта объекты». С шоссе донеслись отголоски кем-то поданной протяжной команды «ло-о-жись!», и тотчас же хрупкий и чистый октябрьский воздух вспорол тонкий пронзительный визг чужих авиационных моторов.
– Это «мессершмитты». Шоссе штурмуют! – громко сказал Нырко. – Аркадий Петрович, уберите к чертям, пожалуйста, занавеску, в окно хочется заглянуть.
Птицын послушно проковылял к подоконнику и отдернул занавеску, а майор, с трудом приподнявшись на вытянутых руках, сумел увидеть дальний лес и дымные взрывы над шоссе. Неожиданно в вой немецких моторов ворвался совсем иной звук.
– Это наш «ишачок»! – воскликнул Нырко. – Где же он?
В голубом квадрате неба, доступном обзору, майор увидел, как зеленый короткокрылый истребитель, войдя в крутое пике, яростно настигал уходящий от него белый двухкилевой «Мессершмитт-110». И вдруг, почти над самыми верхушками сосен, «ишачок» врезался в дюралевый фюзеляж фашистского самолета. Обе машины тотчас же взорвались, и, как второе солнце, полыхнул над осенней землей клубок огня.
– Вечная ему память, этому парню, – глухо сказал майор и опустился.
– Да-а, коротка жизнь, – испуганно пробормотал Птицын, – и как, наверное, не хотел смерти этот парнишка.
– А кто же ее хочет, Аркадий Петрович, – невесело отозвался Нырко, подумав про себя: «Бедный интендант, уже и места себе от страха не находишь!»
К обеду поток автомашин, двигавшихся на восток, стал редеть, а вскоре и совсем прекратился. Его сменили колонны отступающих частей. Угрюмо, без песен и шуток шли красноармейцы и командиры. Лица их были серыми от горя и усталости, шаг тяжел и неровен. Заплечные вещевые мешки с нехитрым солдатским имуществом делали их горбатыми. На сапогах, к которым давно уже не прикасалась щетка с мазью, тяжелым слоем лежала горькая пыль отступления. У некоторых полы серых шинелей были с подпалинами от дыма: видать, совсем рядом вместе с разорвавшейся миной или снарядом прошла мимо такого бойца смерть. В безветренную погоду далеко от шоссе разносился их глухой шаг. Интендант Птицын отошел от окна и сел на кровать.
