Чудесный источник (Повести) - Герасимов Евгений Николаевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
— Если за картошкой идете, давайте до нас! — кричали они.
— Далеко тащить, — отвечал Василий Демьянович.
— Куда же это?
— На Украину.
— Чего?
— Свинью искать, которая с поросятами ушла к богатому мужичку.
Перебрасываясь шутками с работающими на поле бабами, Василий Демьянович весело подмигивал Киму: вот, мол, как, а мы-то с тобой боялись.
С тех пор он редко когда, разве уж если ему вовсе не до того, упустит случай подмигнуть Киму, как своему приятелю, с которым они знают кое-что такое, чего никто больше не знает.
— Значит, говоришь, контакт установил и связь будет? — заговорил он с Кимом, когда штабная кавалькада тронулась дальше и они пошли вслед за ней по лесной дороге.
Ким пожал плечами: какие могут быть сомнения, конечно, будет, не зря же он так задержался, что едва выбрался из города.
— Ну что же, хорошо, большое дело сделал, молодец, но я, знаешь, все-таки побаиваюсь за девчат. Как бы не провалились с листовками.
— Волков бояться — в лес не ходить.
— Так-то это так, но остерегаться надо… Ну, а как тебя девчата встретили, наверно, глаза вытаращили?
— Еще бы! — усмехнулся Ким. — Они же думали, что я в деревне, на дядиной пасеке сижу.
— А тут вдруг с автоматом являешься и из карманов гранаты торчат! На девчат это сильное впечатление производит, — сказал Василий Демьянович и подмигнул: — Чего уж там говорить, так ведь!
Скажи это кто-нибудь другой, пусть даже отец, Ким был бы больно задет, а перед Василием Демьяновичем, поскольку они отлично понимают друг друга, краснеть ему не приходится. Он может даже посмеяться.
И он посмеялся, покрутил головой, а затем сказал, что, конечно, Валя и Оля еще девчонки, в разведку их не возьмешь, струхнут, но чтобы листовку подбросить на базаре, на это у них духу хватит; а что касается Петруся, так тот ничего не боится, на седьмом небе от счастья, что будет держать связь с партизанами.
— А помнишь, как ты прорабатывал его за безыдейность? — спросил Василий Демьянович.
— Так она же у него только в стихах была, — сказал Ким. — Затмение какое-то на него нашло. С поэтами это случается. Ничего удивительного. А мы его давай чесать…
— Да, дали вы ему тогда чёсу!
— Дураки были, — решительно сказал Ким.
— Думаешь?
— А разве не дураки?
Василий Демьянович с любопытством поглядел на Кима. В школе Ким порой пугал его своими проработками ребят на собраниях, своей лозунговой прямолинейностью, а сейчас одно беспокоило Василия Демьяновича, не зарвался бы как-нибудь Ким по своему мальчишеству. И когда Ким между прочим упомянул, что видел, как Василий Демьянович прыгнул с лошади через забор в сад, тот сказал:
— И тебе тогда надо было сейчас же уходить из города. Зря задержался.
— Как это — зря? — загорячился Ким. — Меня же Петрусь ждал, я должен был с ним договориться!
— Зря, зря, — повторил Василий Демьянович. — Сам понимаешь.
И Ким почувствовал, что ему лучше замять этот разговор. Нет, не все он мог откровенно рассказать даже Василию Демьяновичу. И все из-за этой гадины Аськи, о которой он и вспоминать больше не хочет.
Дорога, по которой Василий Демьянович возвращался с Кимом в штабной лагерь, пересекает Подужинский лес от деревни Тутошино до Монастырской горы, что высится над Сугрой возле большого села Старая Слободка.
После войны, когда я летом жил в Городке, Василий Демьянович однажды повел меня по этой же дороге показать места боев, стоянок партизан и их могилы.
Мы вышли рано утром, чтобы к вечеру добраться до Монастырской горы, где возле развалин бывшего монастыря, разбитого немецкой артиллерией, осталось особенно много могил, а затем заночевать в Старой Слободке у кого-либо из бывших партизан, с которыми ему хотелось встретиться.
Василий Демьянович захватил с собой большую, свернутую в трубочку карту-схему боевых действий отряда в Подужинском лесу, вычерченную им самим уже дома и красочно разрисованную его младшим сыном. Недавно вернувшийся домой из госпиталя с плохо зажившими ранами на обеих ногах, сын его пока только тем и занимался, что помогал отцу оформлять разные схемы для задуманной им книги, которая должна была служить для школьников путеводителем по боевому пути партизанского отряда Деда.
На старательно оформленной карте зеленый массив леса, вытянувшийся по берегу Сугры с юга на север, пересеченный синими нитями ее притока Подужи и мелких ручейков, впадающих в Подужу, был изображен в ярко пылающем костре горящих танков, автомашин и мостов. С трех сторон зеленый массив пронизывали стрелы — направления немецких атак, и весь он был испещрен разноцветными условными знаками.
В лесу Василий Демьянович часто останавливался, опустившись на одно колено, раскатывал карту на земле и, подняв на лоб очки, показывал мне что-нибудь на карте, а йотом, опустив очки на глаза, оглядывался вокруг и показывал это же на местности.
Он уже многих, и своих школьников, и разных приезжих людей, интересовавшихся партизанскими местами, водил сюда на такие же экскурсии. В Подужинском лесу еще можно было подорваться на мине, и один Василий Демьянович знал, где и какие они была натыканы партизанами и куда лучше не соваться.
На дороге встречались следы боев — расщепленные снарядами, посеченные осколками деревья, патронные гильзы, гусеничные траки, колеса автомашин со снятой резиной, но следов этих оказалось меньше, чем Василий Демьянович ожидал. Кое-где он долго шарил в кустах орешника или под лапами придорожных елей, думая найти хоть какую-нибудь железку, оставшуюся от недавно еще стоявшего здесь остова горелого танка. Ничего не найдя, он досадливо говорил:
«Ну и черти же, всё до последней гайки растащили».
Ему хотелось, чтобы все эти подорвавшиеся на партизанских минах немецкие танки и автомашины, обозначенные у него на карте, хранились в лесу как музейные экспонаты, но окрестные колхозники считали их своими трофеями, разбирали и перетаскивали к себе в деревни: в разоренных войной крестьянских хозяйствах каждая железка могла пригодиться. Подсмеиваясь над собой, Василий Демьянович говорил, что рухнули его надежды — не быть Подужинскому лесу партизанским музеем.
До первого домика лесника мы шли, не сворачивая с дороги, которая тут, стиснутая стенами старого ельника, подымалась в гору, словно ущелье, и выходила на поляну, где среди пышного разноцветия стояло несколько дубов. Здесь нас встретила рослая овчарка волчьей масти, радостно запрыгавшая, норовя кинуться в объятия к Василию Демьяновичу, а затем появился и ее хозяин — маленький старичок в русской защитной пилотке и сером немецком кителе, поздоровавшийся с нами с чисто генеральским достоинством, коротко, без слов и улыбки, подняв руку к пилотке.
Василий Демьянович уже рассказывал мне об этом старом леснике, бывшем помещичьем егере, всю жизнь прожившего в лесу бобылем — Олеге Пантелеевиче, в избушке которого подужинские партизаны были частыми гостями, пока немцы не спалили ее, к счастью, уже после того, как сам он перебрался в отряд. На первых порах он был очень полезным для Василия Демьяновича проводником, когда тот ходил по своему хотя и родному, но еще полному для него тайн лесу, намечая наиболее выгодные месторасположения застав, дозоров и караульных постов.
Мы немного посидели на скамеечке возле новой избушки лесника, стоявшей у дороги одиноко и голо, не огороженной, лишенной каких-либо хозяйственных пристроек, не имевшей ни крыльца, ни приступка, послушали его жалобы на начальство, которое после войны стало давать разрешения на такие порубки, что идут уже против всякого закона, — послушали, и Василий Демьянович, видимо не желавший поддерживать этот разговор, поднялся и сказал:
— Ну что же, Олег Пантелеевич, мы пойдем, хочу показать товарищу наши первые землянки. Может, проводишь?
— А чего там от них осталось! Охота вам попусту ноги бить, — поворчал немного лесник, но проводить не отказался.
Зайдя в избушку, он взял палку с острым стальным, как у пики, наконечником и зашагал с нами, сердито втыкая ее в землю. Овчарка побежала за нами, но он, стукнув палкой, велел ей остаться сторожить дом.
