Семейщина - Чернев Илья (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Егор Терентьевич вошел в сенцы, осторожно потянул к себе скобу двери, чтоб не шуметь, не будить ребятишек… переступил порог — да так и обомлел от радости: за столом, у самовара, сидел Гриша…
4
Дмитрий Петрович признал положение больного тяжелым, хотя кровь унять удалось ему тотчас же: по приказанию фельдшера Епиха глотал кусочки льда. Грунька поленом посшибала потеки сосулек на крыше амбара, наковыряла пальцами ледяных корок в лужах, — льду сколько хочешь.
Епиха, с потным, горячим лбом и блестящим взглядом, лежал на койке, время от времени ловил неверными пальцами льдышки с тарелки, стоящей возле изголовья на табурете.
Артельщики уже разошлись, остался лишь кузнец Викул да, не зная, что говорить, что делать, топтался у кровати Аноха Кондратьич. Лампея и Грунька, растерянные и жалкие, глядели на фельдшера, проворно, впрочем, выполняя его распоряжения.
— Прежде всего покой, — сказал Дмитрий Петрович. — не вставать, никуда не выходить. Горячей пищей не кормить два-три дня, а то снова кровь горлом хлынет, и тогда будет плохо. Кормите его молоком, маслом, яйцами, сметаной — все холодное. Боже упаси давать горячего чаю… А когда через несколько деньков подымешься, Епифан Иваныч, придется тебе взять себя в руки: водки не пить, табаку не курить…
— Вот то-то и я говорю, — поддакнул Аноха Кондратьич. — Пуще всего, однако, табак…
— Доведется бросить, — еле слышно сказал Епиха.
Вскоре изба опустела — Аноха Кондратьич и Викул Пахомыч пошли провожать фельдшера, остались только свои, Грунька принялась прибирать со столa, заваленного объедками, ломтями хлеба, уставленного посудой, недопитыми лафитниками. Лампея присела к мужу на кровать.
— Допраздновался… нечего сказать, хорош праздник выдался, — грустно молвила она. — Этого сурприза никто от тебя не ждал.
— Ничего, — с трудом выдохнул Епиха, — ничего… подымусь. Он взял Лампею за руку, да так и не отпускал ее до рассвета, не сказал больше ни слова… Под утро оба забылись в неодолимом сне, — Лампея калачом притулилась в ногах больного мужа.
Солнце стояло уже высоко, когда Епиху пришла проведать Ахимья Ивановна.
У ворот ее встретила старая Алдошиха.
— Что с Епихой-то приключилось! — огорченно заговорила Ахимья Ивановна. — Экая бедынька! Старик ночью от вас пришел, обсказал… Неужо ж помрет?
— И-и… не говори, Ивановна! — ответила Алдошиха. — Что без него делать станем? Заместо сына он мне… — Глаза ее заслезились.
— Может, господь не попустит, — ободрила старуху Ахимья Ивановна. — Не токмо ты с Лампеей, что вся артель без него… куда пойдет?
— Господь не попустит… дивья бы, — покачала головой Алдошиха, — нынешние-то не очень в бога веруют… Намедни, в четверг, пошептался наш-то с Лампеей, да и говорит: «Матка, порешили мы с бабой иконы убрать». — «Как? — говорю. — Чем они вам помешали?»— «Не помешали, а нам это ни к чему. Ты как хочешь молись, твое дело старое, а мы не станем… Вынесем всех святых с богородицей девой в горницу». Чтоб, дескать, обиды мне не было, молиться чтоб. Ну, что я перечить буду, раз такое дело? Поплакала втихомолку, — вам, мол, виднее… Он и оголил передний угол — грех-то какой!
— Еретик! — возмутилась Ахимья Ивановна, но тут же вспомнила: — В избу пойдем. Как он там?
— Пойдем… Чо ж не еретик… Вот я и говорю: не рассердилсй бы господь за такое богохульство, не отказал бы в своей вышней помощи…
Старухи вошли в избу. Епиха лежал на кровати — освеженный сном, помолодевший, повеселевший. Лампея мела пол.
Взметнув хвостом сарафана, Ахимья Ивановна перекрестилась, кивнула степенно черной домашней кичкой:
— Ну, здоровате. Давненько я у вас не бывала.
— Здорово, теща! Проведать пришла? Ну, и молодец ты у эвон звон откуда прибежала, — весело приветствовал ее Епиха. — Раньше всех…
— Ну, уж и молодец! А солнце-то где, поглядел бы! Зато уж ты и впрямь молодец: ни Спаса, ни Миколы, все повыкидал!
— Не повыкидал, а только в горницу отнес.
— Все единственно! Не нами это уставлялось, не нами и отменяться должно, — наставительно сказала Ахимья Ивановна. — Я-то думала, он и в самом деле на смертном одре, заполошилась, как дура, побегла, в словах её звучала нескрываемая радость: далеко Епишке до смерти, — а он лежит себе кабаном, посмеивается… Так бы все хворали!
— А тебе как же надо? — улыбнулся глазами Епиха. — Чтоб корчило меня, что ль?
— Лежи уж, лежи… Это тебе господь первую вестку подал за его святые образа…
— Да ну?!
— Посмейся еще! Пошто Трехкопытный, на что уж коммунист партейный, и тот не посмел тронуть их? Хотел было, но Домна окончательно уперлась: «Моя изба, сымешь, со двора сгоню…» Так его приструнила, лучше не надо. И думать перестал о том. А тебя, видно, приструнить некому… Да и ты хороша, — повернулась Ахимья Ивановна к дочери, — до этакого срама допустила. Что ты, не могла, скажешь, как Домна, застоять? Могла, ежели б на то твоя воля! Всё в ученые лезете! У нас, мол, не все как у людей. Кичку ты раньше прочих на деревне кинула, так и образа выносить раньше людей надо? Ни у кого этакого-то пустого места в переднем углу, ни у кого!.. У тебя одной! — Ахимья Ивановна дала волю своему гневу: не так уж болен Епиха, что нельзя и покричать на несусветную его выходку.
Лампея приподняла слегка брови, в черных ее глазах метнулея злой огонек:
— Теперь что же, обратно их несть?
— Дак и несть!
— Хватилась Маланья, когда ночь прошла! — отрезала Лампея.
Ахимья Ивановна так и присела на лавку от неожиданности и оскорбления.
Епиха завозился на кровати, тихо засмеялся.
— Вот роди их после этого, — обернулась Ахимья к Алдошихе. — Ни одна еще так-то мне не выговаривала.
— Мамка, мамка же… — остыла вдруг Лампея, — Никто и не выговаривал, не думал…
— Не думал! Да уж ладно…
Епиха продолжал смеяться над резвым ответом жены, над мужицкой оскорбительной поговоркой, невзначай слетевшей у нее с языка.
— Похохочи у меня! — подошла к нему Ахимья Ивановна. — Когда подняться-то думаешь?
— Подымусь вот на неделе… Фельдшер приказал вылежаться, говорить много не велел.
— А ты хохочешь!
— А как не развеселиться, ежели баба у меня с гвоздя.
— С какого такого гвоздя?
— Ну, молодец… Остроязыкая!
— Да уж и молодец — матке этакое слово брякнула. Это все ты виноват.
— Винюсь. И что складень велел убрать, и что Лампею тебе спортил — во всем винюсь, — потешно развел руками Епиха..
— Леший! — засмеялась Ахимья Ивановна. — С тобой и поругаться-то нельзя как следует!
— А давай поругаемся.
И оба рассмеялись пуще прежнего. Глядя на них, заулыбались Лампея и старая Алдошиха.
— Что с него возьмешь! — сказала Ахимья Ивановна и стала собираться домой.
5
Дмитрий Петрович навещал больного председателя артели ежедневно. Всякий раз, вздев оловянные очки на лоб, он ставил ему под мышку градусник, сидел, балагурил. А вынув градусник, он покачивал головой, неопределенно хмыкал.
— Неважны наши дела, хозяин, — говорил он, — температура держится. Надо еще лежать, Епифан Иваныч.
День ото дня отодвигал Дмитрий Петрович срок, когда председателю можно будет встать на ноги, приступить к делам. Епиха ворочался с боку на бок на неуютной, ему казалось, койке, скучал от безделья. Приходили и уходили артельщики, знакомые, иногда забегал председатель райисполкома или начальник Полынкин, изредка приезжали с Тугнуя, из улусов, медлительные буряты-знакомцы. Все желали ему поскорее выздороветь, говорили одни и те же слова ободрения, известные слова, которые обычно в этих случаях произносят люди. Дольше всех засиживались у его изголовья Василий Домнич и Корней Косорукий, он ценил их заботу и любовь… Правленцы держали его в курсе всех дел, советовались с ним, устраивали у его постели небольшие заседания.
