Не моя война - Миронов Вячеслав Николаевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
Я поворачиваю голову в сторону Витьки. Он смотрит на меня. Его взгляд ничего не выражает. Видимо, мой тоже. Мы с ним тупо переводим взгляд на Гусейнова и его банду. Предводитель бандитов-освободителей сразу становится суровым.
— Вы сами сделали свой выбор. Подполковник Модаев, расстрелять их!
Серёжа, потупив голову, выходит мимо нас из зала. Ничего не сказала Золотая рыбка, махнула хвостиком и скрылась за дверью.
Нас с Виктором отцепляют от спортивных снарядов, ведут наружу. На улице вечер. Солнце висит над горизонтом, почти зашло за горы.
Читал в книгах, что перед смертью проносится вся жизнь. У меня ничего не проносится. Просто я замедляю шаг. Распрямляю плечи, насколько позволяет боль в боку. А на улице-то как хорошо пахнет! Свежий воздух пьянит, неяркое солнце слепит после подвальной темноты и неярких электрических лампочек. Я думаю о ребёнке, который ещё не родился. По всем признакам должен быть сын. Горло перехватило, я дышу глубже, стараюсь запрокинуть голову назад, воздуха не хватает. Я рву скованными руками куртку на груди.
Больно в боку, но разве это боль. Нам предстоит пройти ещё шагов пятнадцать.
Один… Прости меня, Сын, что не я буду тебя растить! Прости! Два… Прости, Ирина, я поломал твою жизнь! Не надо было выходить тебе за меня замуж. Прости! Слезы душили меня. Я уже не стыдился их, они капали у меня из глаз, я ничего не видел вокруг, просто шёл и плакал. Семь… Прости, мама, прости, папа! Вы никогда не узнаете, где я похоронен, не придёте ко мне могилу! Простите! Мне очень жаль себя, я иду и плачу.
Я иду, смотрю под ноги. Как обидно! Твою мать! Как обидно умирать молодым! Я же ещё такой молодой! За что?! Твою мать, уроды гребанные! Такой молодой, и под стенку расстрельную. Ни суда, ни приговора, ни адвоката, — к стенке. Больно!
И тело все болит. Все чешется. Господи! А как я воняю! Да плевать! Обидно. Я сейчас ещё могу и обделаться! Главное не обделаться до расстрела, а там пусть нюхают и убирают моё дерьмо, засранцы хреновы!
Понимаю мозжечком, что надо думать о чем-то большом, высоком. Ни хрена не получается, кроме собственной жизни меня не интересует больше ничего! Не хочу умирать! Мне страшно! Очень страшно! Конец! Финиш! За что! Боже. За что?!
Но как обидно умирать! Слезы жалости к самому себе текут и капают. Сопли тоже потекли из носа. Закованными руками вытираю одним движением и то, и другое. Затем о свою куртку. Невольно замедляю шарканье, один из конвоиров толкает примкнутым магазином в спину. Я падаю на землю. Больно, сука! Ребра сломанные болят, мешают передвигаться!
Козёл! И так больно! Ты ещё, скотина, пихаешься! Куда торопишься, гад? Дел у тебя много? У меня их уже нет! У меня уже ничего нет. Только несколько шагов осталось в этой жизни. Господи, но как больно! Как земля здорово пахнет! Ничего, я теперь все оставшееся время буду только её и нюхать! Господи. Но как я воняю! Раньше не замечал. Пытаюсь встать. Никто не помогает. Ничего, я торопиться не буду. Все остановились. Ждут.
Витя помогает мне подняться. Два ослабевших, грязных, измученных жизнью и боевиками мужика идут на расстрел. Лицо у Вити распухло от побоев и слез. От него тоже воняет не меньше, чем от меня. Глаза сумасшедшие, толком ничего не видят. Я сам, наверное, не лучше.
Но как не хочется умирать молодым! Хочу жить! И почему я не волшебник?! Господи! Я хочу жить! Я так мало пожил! За что, Господи!
В голове ни с того, ни с сего сама собой всплыла песенка «Гуд бай, Америка!» Блин, в такие минуты нормальные люди вспоминают что-то великое, светлое, самые счастливые минуты своей жизни. А у меня эта песенка застряла. И маты! Только маты и песенка!
Жалость закрыла все вокруг. Господи! За что?
Одиннадцать! Все — дальше хода нет.
Я плачу и смотрю себе под ноги. Подвели Витьку. Смотрю на него. У того тоже текут слезы, и беззвучно капают на его грязную, окровавленную куртку и на землю.
Я уже ничего не вижу и не слышу. Все, жизнь кончилась. Тупик! Стена! Какая-то тупая бетонная стена станет последним, что я увижу в этой жизни. Не родные лица, а эта гребанная стена!
Плевать на все! Жизнь кончена! Я вспомнил слова отца: «Не верь! Не бойся! Не проси!»
Помню, где-то вычитал, как умирал Гумилёв в застенках Лубянки. Весело курил папироску и улыбался своим палачам. Вот это человек!
Хотя, кому какая разница, как я умру? Кого это волнует? Блин, но как все же обидно! Главное, чтобы не было больно. Желательно — в голову сразу, чтобы потом не добивали.
Ясно представилось, как мозги разлетаются желтовато-серыми комочками по двору. Внизу живота все сжалось, из желудка стала подниматься волна, подкатываться к горлу. Ещё не хватало, чтобы я от страха и волнения облевался тут перед этими уродами. С трудом проглатываю комок, загоняю его внутрь. Ладно, смотрите, как умирает Олежа Маков — настоящий офицер!"Гуд бай, Америка!" Как меня достала эта песня! Как жалко себя! До слез жалко!
Я разворачиваюсь. Лицо перекошено от слез, перехваченного дыхания и побоев.
— Лицом к стене! — слышится крик Серёжи.
Ну уж нет, козёл, смотри, как будут умирать твои сослуживцы. Которых ты, гнида, предал!
Виктор повернулся тоже лицом к расстрельной команде.
— Прощай, Олег!
— Прощай, прости!
Сказать хочется что-то ободряющее Виктору, но не могу, да и что говорить, это всего лишь слова, а нас сейчас убьют. Сейчас будет все! Почему я не сошёл с ума?! Господи, почему я не сумасшедший? Им так хорошо жить! Ну почему я такой здоровый, молодой, сильный должен подыхать под этой стеной!
Отделением первой роты командует Модаев. Стоим напротив солнца. Господи! Как хорошо, как красиво! Расстреливать полагается на рассвете, чтобы потом могилку-ямку выкопать и похоронить. Но, судя по этим рожам, что стоят напротив нас, сытым, начищенным, наглаженным, вряд ли они будут копать. В лучшем случае заставят этим заниматься крестьян, в худшем — кинут нас в какое-нибудь ущелье. Благо их в окрестностях много.
Буду лежать и вонять! Будут меня собаки и звери жрать! Бр-р-р! А не по хрену ли мне уже будет? По хрену. Но обидно! Очередной прилив жалости душит меня.
— Есть последнее желание?
— Дай закурить, — шепчу я сквозь перебитое дыхание и разбитый рот.
— А ты?
— Выучить китайский язык! — Виктор пытается острить, но получается это у него не очень хорошо.
— Чего? — мужик не понимает шуток.
— Ничего! Дайте сигарету.
— Ты же не куришь? — я удивился.
— За это время хочу чему-нибудь научиться!
Витю бьёт озноб. Это нервное. Он говорит что-то, сам смеётся своим шуткам.
Нам засунули в рот по сигарете, дали прикурить. Какая вкусная сигарета! Красивая природа, вкусная сигарета, что ещё человеку надо! Я жадно смотрю на все вокруг, стараюсь запомнить все, что вижу, что слышу, что ощущаю. Все унесу в своих глазах!
А запах, какой неземной запах плывёт над землёй! И сама земля как вкусно пахнет! Раньше я этого не замечал, занимался всю жизнь какой-то ерундой! Текучка заела!
Я курю не спеша, делаю маленькие затяжки. Смакую их, подолгу задерживая дым в лёгких, ждал, когда никотин впитается в них и выпускал лёгкое облачко дыма! Господи! Как хорошо!
Витя закашлялся. Ничего, бывает!
Сигарета кончается очень быстро. Все хорошее так быстро заканчивается! Начал тлеть фильтр, обжигая губы, я тяну до последнего, пока можно терпеть, терплю эту боль. Да разве это боль?! Вот сейчас будет боль! Потом с сожаленьем бросаю окурок к ногам.
Гусейнов нетерпеливо переминается с ноги на ногу:
— Ладно, давайте быстрее!
К нам подходят двое из команды и пытаются завязать глаза.
— Не надо! — Витя отстраняетсяся от повязки.
— Мне тоже не надо! — эх, не получится из меня Гумилёва. Не могу корчить из себя героя.
— Оставьте их!
— Командуйте, подполковник! — голос Гусейнова.
Вот он стоит за спинами расстрельной команды. Внимательно смотрит на нас. Не буду я плакать, просить о пощаде. Не дождёшься, сука! Я даже не смотрю на своих убийц. Я смотрю на небо. Смотрю на солнце, которое уже почти перевалило за гору. Значит, чуть правее — Россия! Жаль! Все жаль! А себя больше всего!
