Семейщина - Чернев Илья (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— А тебе что за дело! Кто ты такой? — надвинулся он на патрульного.
Бурят защелкал затвором.
— Ах, ты так!.. — Хвиёха схватился за дуло и выдернул берданку из рук пьяного. — Думаешь, напялил средь лета шубу, так и задаваться можешь. Нет, шалишь!..
Бурят понял, что ему несдобровать, и кинулся со всех ног вдоль улицы. Хвиёха выстрелил. Бурят скрылся в темноте.
Хвиёха опомнился — что же он делает? Но некогда было рассуждать. Заскочив к себе во двор, он оседлал коня и с берданкой помчался в степь.
По пятам гнались за ним какие-то вершники, и ночь раскалывалась от хлестких выстрелов.
Хвиёха слышал за собою матерные крики Спирьки…
Сам того не подозревая, Хвиёха увел своих преследователей совсем в другую сторону от покоса, где прятались артельщики; он спасся сам и других выручил.
За Тугнуем, будто спотыкаясь о сопки, погромыхивал ворчливый гром.
И опять бессонная ночь, и опять трескоток выстрелов в улице, и далекая гроза… Ахимья Ивановна, пригорюнившись, сидит на кровати у ног засыпающего Анохи Кондратьича. Ему хорошо, он-то положился на волю божию, а она не может, — нельзя сейчас не думать, не терзаться…
В кого стреляли? Добежала ли Фиска, успела ли? Целы ли артельщики? Вернется ли Изотка когда-нибудь в родную избу?..
— Кабы знатье! — шепчет она.
Весь день шпыняли ее соседки, жены крепышей, выговаривали насчет артели, а как узнали, что Изота арестовали, так и вовсе глаз не кажи…
«Сколь злости у людей, не приведи господь!»
Бессонная маятная ночь впереди. А что сулит, — какие печали и радости, — грядущий день?
11
Пришло утро, омытое легким ночным дождем, — сверкающее, росное утро.
Никольцы стали сбираться на дальние покосы, — к полудню трава подсохнет, время терять нечего, надо поскорее убраться сеном да за страду приниматься. И без того нынче сенокос затянулся…
Главари мятежа выглядели обескураженно: тает в деревне народ, разъезжается по своим делам, будто и нет старосты Астахи и генерала Самохи, будто ничего и не случилось. У них было муторно на душе, с похмелья болели головы: вечером Митроха, сосед Домнича, он же сиделец винной лавки, разрешил на радостях взять из лавки в сборню три ящика водки.
— Наша взяла, почему не выпить, — говорил Митроха. — Ответу мне за выпитое не держать.
У Митрохи двойная радость: красных вышибли да одежонки эвон сколько к себе приволок он. И Андрону и Мишке весело, — всем досталось, все поживились от беглых артельщиков.
Уставщик Самоха не разделял этой радости: Спирька и Листрат вернулись со степи злые, артельщиков нигде не нашли, с Хонхолоем никакого сообщения, мобилизованные потихоньку разбегаются, народ, видимо, плюнул на его, Самохину, затею… Водку хлобыстать да чужую лопатину делить — это не штука! Надо что-то сделать, что-то придумать, разорвать какой-то заколдованный круг. Но что именно должен он делать, Самоха не знал.
С утра он тайно от других выпил: увидят — осудят; выпил, чтоб залить тоску свою… После этого он долго сидел в мрачной неподвижности и наконец приказал Астахе:
— Ломай все запоры… столы, шкаф. Все бумаги, все списки советские пожгем… Все наши видувальные налоги…
Через полчаса в запущенном дворе сельсовета пылал костер. Вороха бумаги скрючивались в том костре черными трубками, разламывались, рассыпались, и вокруг, чернея, выгорала трава.
Это была все же деятельность, хоть какая-то деятельность, не бессмысленные поиски выхода из тупика… Почуяв, как хмель ударил ему в голову, Самоха засуетился, закричал на подручных, — теперь-то уж, казалось ему, он выпрыгнет из антихристова заколдованного круга.
Вскоре во все концы деревни разлетелись конники — тормошить народ, стращать непокорных, зазывать на всеобщий сход.
Спирька явился к вернувшейся два дня назад из города учительнице Марье Антоновне.
— Генерал Самоха требует… чтоб немедленно! — крикнул он с лошади в окно.
Учительница отказалась прийти.
— Жить тебе до вечера… так и знай! — заорал пьяный Спирька и пришпорил коня.
Самоха послал на Тугнуй с десяток вершников:
— Пригоните артельных коней.
Но и это не удалось: кони ушли далеко в степь, и вершники угорелые носились по Тугную за невесть чьими лончаками, — пугливые жеребята бросались из стороны в сторону.
— Эх, даже коней колхозных сыскать не могут, не токмо самих артельщиков, — посмеивались на деревне.
Нет, все это было не то!.. Самоха понимал: нет у него ни авторитета, ни власти. Учительница, баба беззащитная, и та приказу воспротивилась, наверное смеется над всеми ими…
Самоха заглянул в кутузку, там сидели шестеро парней.
— Самуил Иваныч, — смело сказал Изотка, — за что нас держат? Ни жрать, ни пить! Да и клопы чисто съели.
Увидав тещина приемыша, Самоха смутился.
— Бить их, сволочей, комсомолов, надо, а… не только что клопы! — брякнул дежурный.
— Отпусти ты нас, Самуил Иваныч, а то матка не знай что подумает… Мы же безоружные все, дома будем сидеть.
Самоха засопел.
— Разве что дома, — выговорил он строго. — Ну, идите… да чтоб!.. Выпусти их…
Нет, не годится он в генералы, в вожаки, — слабина его в лапах держит, слабина, трусость…
— Ну! — грозно кинул он разинувшему рот дежурному.
Недовольно ворча, тот загремел засовом.
Изотка вышел из совета и спокойно пошагал домой. Другие-то ребята бросились со всех ног, а он — будто бы и не спешил, поглядывал на окна с торжествующей, победной улыбкой. Ему нисколько не было страшно, он не мог удержать улыбки, и во всей его походке чувствовалось, словно бы вдохнул в него кто-то новую неведомую силу.
Ахимья Иановна стояла за воротами и еще издали заметила медленно идущего сияющего Изота.
Пожелтевшая от бессонной тревожной ночи, она выглядела измученной. Когда он подошел к ней, она улыбнулась ему доброй своей улыбкой:
— Я уж Грипку сбиралась посылать… Идем в избу… поешь. Соседки выпялились в окна:
— Им-то всё, — как с гуся вода.
— Знамо, которые и нашим и вашим…
Изотка с жадностью набросился на щи, на яишню, — все это ранее припасла для него заботливая мать.
— Чо слыхать? — спросила она.
— Всё то же… Толкутся, голову потеряли. Уставщика, видать, поджимает… Народу-то они говорят, что и город и Завод восстали, и Красная Армия за них, мол, вся, только еще один полк будто не сдался… — Он улыбнулся синими своими глазами. — Один полк! Сорока им на хвосте принесла. Откуда знать все это?.. Другим-то говорят, а сами не верят… Я и то заметил… Слышал я: Листратка кричал мужикам, будто эти новости учительница привезла. Вкруг Самохи какие-то ламы крутятся… У них то же самое: артельщиков стреляли, старика Цыдыпа с племяшом не то убили, не то изувечили…
Дверь стремительно распахнулась, и через порог в избу бомбой влетела Фиска. Зеленоватые глаза ее сияли.
— Вернулась! Нашла их? — спросила Ахимья Ивановна.
— Задами я, чтоб никто не видал… Живы, все живы! — выдохнула Фиска. — Изотку-то отпустили?… Живы, мамка! А до чего оголодали. Весь мой харч, по кусочкам пошел… Сегодня ждут…
— Радости-то, радости! — заулыбалась Ахимья. — И ты и Изотка… все дома… И там… К Лампее надо бы, утешить ее. Поди убивается.
— Отдышусь и слетаю…
— Радости-то, радости! — приговаривала Ахимья Ивановна, и непрошеные слезы текли у нее по впалым щекам.
12
Артельщики всю ночь скрывались в лесочке.
Солнце было уже высоко, когда Епиха залез на высокую сосну. Сквозь изумительно прозрачный воздух он устремил взгляд через весь лежащий перед ним, будто отдыхающий, широкий Тугнуй, — далеко-далеко по тракту клубилась цепочкой пыль и с невиданной быстротою что-то неслось к Никольскому. Это не кони, нет… так и режут, так и режут степь, поспевай только глазами.
