Прыжок в темноту (Из записок партизана) - Прохоров Николай Николаевич (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗

Каратели не заставили себя долго ждать. На дороге вскоре появились две открытые грузовые машины, набитые солдатами, и одна легковая. Мы залегли в бурьяне.

Машины остановились на том месте, где произошло наше столкновение. Вероятно, каратели заметили трупы, но задерживаться не стали, быстро покатили вниз по дороге, к селению.

Мы же продолжали двигаться в другую сторону, теперь почти в противоположную от партизанских отрядов. Время было около часа дня. Длинной и темной осенней ночи — вот чего мы хотели теперь больше всего. И если до наступления темноты мы уцелеем, увернемся от столкновения, тогда даже вражеский полк не страшен. Шли мы очень осторожно, полусогнувшись, чтобы фашисты не смогли нас заметить. Главное — выиграть время, дождаться темноты.

Заметив впереди перелесок, мы устремились к нему.

Мы, возможно, и добрались бы до леса незамеченными, если бы вдруг нас не заметил фашистский самолет «Фокке-Вульф» — неуклюжий двухфюзеляжный разведчик. Он появился внезапно, потому что шел низко. Заметив нашу группу, самолет сделал крутой вираж и стал набирать высоту, открыв огонь из пулемета. Мы хотели было дать залп по нему, но Дроздов категорически запретил.

— Сбить его трудно автоматом, — сказал он, — а патроны надо беречь. Они нам, как видно, скоро потребуются. Фашист ведь тоже не рассчитывает поразить нас огнем. Он стреляет, чтобы показать карателям, где обнаружил нашу группу.

Так и шли мы в сопровождении «Фокке-Вульфа», который непрерывно вел огонь короткими очередями. Лес оказался довольно обширным. Вокруг него к тому же было много кустарников. Дроздов просто в восторг пришел от этого урочища. «Здесь мы повоюем!» — сказал он.

Огромной подковой лес обнимал Думинино — тихое, опрятное селение. Все дома были крыты тесом, и почти около каждого из них возвышались могучие старые осокори, на которых чернело множество грачиных гнезд.

Воздушный разведчик не зря кружил над нами. Скоро мы увидели, как луговой дорогой мчались два знакомых грузовика, мелькая между ракитами и молодым ольшаником. Самолет еще раз сделал над нами круг, резанул воздух пулеметной очередью и скрылся. Через несколько минут солдаты строем вышли из деревни и двинулись к лесу. Приблизившись, они открыли бешеный огонь из пулеметов, автоматов, даже слышались редкие взрывы снарядов. Вероятно, по нашей группе бил ротный миномет.

— Психическая атака, — с иронией сказал Дроздов, улыбаясь.

Этот иронический тон и спокойная улыбка командира в такой момент очень дороги солдату. Она ободрила людей, вселила уверенность.

— Если бы они шли по лесу молча, без выстрела — вот тогда страшно, — заметил командир. — А сейчас сразу видно, что и сами они трусят.

Мы отошли в глубь леса. Карателей было не менее сорока. Не прекращая огня, они двигались развернутой цепью, но всего леса, разумеется, охватить не могли. И мы учитывали эту слабость нашего противника.

Когда фашисты прочесали более половины массива, мы еще не были обнаружены. Но дальше пятиться было уже опасно, потому что лес сужался. Мы залегли у самой опушки, рассчитывая пропустить вражеский отряд. Из укрытия мы уже видели движущихся солдат и мысленно радовались, что вот-вот фашисты покажут спины. И вдруг где-то рядом рявкнула овчарка. Пес рычал, извивался на задних ногах, порываясь броситься на нас. Солдат с трудом удерживал его на сворке, а сам пятился назад, в испуге глядя на нас и не решаясь стрелять.

Поняв, что мы обнаружены, и зная, как опасна для нас овчарка, командир выстрелил по ней. Собака завизжала, раненый ее поводырь огласил лес пронзительным криком. И тут же послышался резкий, отрывистый голос фашистского офицера. Отряд немедленно повернулся и стал нас теснить к опушке. Мы залегли и стали отстреливаться.

— Пропа-али! — неожиданно тягуче простонал боец Заплаткин.

— Молчать! — рявкнул Дроздов, повернув в его сторону дуло автомата.

Дроздов распахнул стеганку и судорожно оборвал верхнюю пуговицу гимнастерки. Видно, минутная трусость товарища бросила его в жар…

Около получаса усиленным огнем мы сдерживали противника. Пуля ранила нашего командира в голову, он положил на рану перчатку, плотно придавил ее шапкой. Перевязывать рану было некогда. Такого напряженного боя мы долго выдержать не могли, потому что запас патронов скоро бы иссяк. К тому же часть фашистов уже проникла по обеим сторонам к окраине леса. Еще минута — и мы окажемся в мешке.

— Отходите прямо в деревню, только вразброс! — приказал Дроздов, и мы немедленно бросились туда, петляя в редколесье.

Триста метров, отделявшие от нас Думинино, мы проскочили мигом. Кое-кто уже залег у крайней избы, щелкали затворами, как вдруг беззвучно ничком упал несколько отставший Афанасий Гусаров, радист нашей группы. Разрывная пуля угодила ему в затылок.

Немцы не выходили из лесу, но отчаянно стреляли по деревне.

— Не робей, ребята! — спокойно говорил Дроздов. — Скоро начнет темнеть, и мы оставим их с носом.

На огонь карателей мы отвечали теперь редко, короткими очередями. После минутной передышки решено было перейти на другой конец деревни. Поэтому, не видя укрывшихся в лесу немцев, мы все же стреляли, чтобы создать впечатление, что залегли в обороне надолго.

Отходить начали по одному. Осторожно перебирались от дома к дому. На улице не было ни души. А немцы продолжали обстреливать.

Через полчаса мы все собрались на другом конце деревни. Держа автоматы наготове, ложбинкой, между кустов шли к лесу, к тому месту, где входили в него каратели. И вдруг…

— Стойте! Стойте!.. — закричал кто-то сзади.

Из деревни верхом на мохнатой карей лошаденке к нам галопом мчался мальчик. Лошадь была пузатая, и короткие ноги мальчишки почти горизонтально лежали на ее крутых боках. С каждым взмахом коняги маленький всадник вскидывал локтями, словно крыльями.

— Там засада, немцы полицаев оставили с пулеметом, — сообщил он, подъехав. — Идите лучше вот в эту сторону, здесь не опасно.

Мальчику было не более десяти лет. Шмыгая носом, он говорил горячо, торопливо, боялся, как видно, что ему не поверят.

— Вон у тех ракит пулемет. Честное пионерское, дядя!

Мы, конечно, не сомневались, что он говорит правду. Осведомленность сельских ребятишек в военных делах нам была хорошо известна. В прифронтовых районах это были самые информированные люди. Впрочем, сообщение мальчика тут же подтвердилось: только мы, изменив направление, прошли шагов пятнадцать-двадцать, как из ракит донеслись выстрелы, вокруг нас засвистели пули. Но расстояние было большое, пули ложились неточно.

— Вот видите! — с торжеством сказал мальчик и, ударив лошадь, с места поднял ее в галоп.

Я шел последним и вдруг услышал, как заржала лошадь. Обернувшись, с ужасом увидел, что она бьется на земле, а маленький седок лежит рядом. Подстреленный конь придавил ему ногу. Подбежав, я приподнял животное за гриву и помог мальчику освободиться.

— Не ранен?

— Нет, только коленку ушиб… немножко.

— Как тебя зовут?

— Кеша.

— А фамилия?

— Да вы бегите скорее, дядя, а то они быстро перережут вам путь. Я знаю, они в клещи хотят вас зажать.

Выдернув ногу, он повернулся и быстро побежал от меня, прихрамывая.

На опушке у леса мы остановились, прислушиваясь, не приближаются ли к нам враги. Но кругом неожиданно все стихло. Сумерки плотно ложились на землю. Стрельба прекратилась, все насторожилось. В сгущающейся темноте постепенно стали расплываться предметы: с лугов куда-то исчезли кустарники, на отдаленных полях выровнялись холмы. Дома, осокори в Думинино потеряли свои очертания. Небо кругом затянуло тучами, и только на юго-западе ярко выделялся чистый бирюзовый квадрат.

— Напоролись бы мы на пулемет, кабы не мальчонка этот, — нарушил молчание Дроздов. — Подпустили бы они нас шагов на двадцать и всех покосили.

Чей он, этот мальчик, откуда узнал о засаде, как отважился предупредить нас прямо на глазах у полицейских? Сам он решил или кто из взрослых научил?