Семейщина - Чернев Илья (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Собравшись однажды вместе, они обсудили план посевной работы, выбрали председателем Егора, а заместителем Епиху… свезли в Егоров широкий двор все плуги и бороны, пригнали туда же всех коней…
— Большое хозяйство теперь у меня! — выходя поутру на крыльцо, сказал Егор Терентьевич. — Бо-ольшое! Как бы только не запутаться мне с ним: дело-то новее нового.
Во дворе уже шныряли конюхи, шорники, чинили сбрую. Викул отбивал в своей кузнице лемеха, — каждый получил сподручную должность…
Егора Терентьевича пугало: как справится он с таким количеством людей, — ведь у каждого артельщика в избе еще три-четыре работника. Епиха же, напротив, находил, что членов маловато и надо привлечь еще хотя бы с десяток хозяев, — тогда будет настоящий колхоз. Недурно было б, рассуждал он, уговорить одного справного уважаемого старика, — за тем народ посыпал бы валом. Вместе с Мартьяном Яковлевичем он заявлялся к тестю Анохе Кондратьичу, уламывал и его и Ахимью Ивановну, но Аноха только кряхтел, сопел да чмыхал… В конце концов Епиха отстал от тестя, препоручил дальнейшее уламывание дотошному Мартьяну.
Забегал Епиха и к Олемпию Давыдовичу, приступал к нему и Елгинье Амосовне:
— Ну, как, записываемся в артель, дядя Олемпий?.. Ждать — то — хорошего мало…
— Оно, знамо, мало, — скреб тот в рыжей своей бороде, — да вот пошто тесть-то твой Аноха… того… боится, што ли? Вот уж войдет, и меня тогда вписывайте.
— Думай, думай, Олемпий Давыдович! — говорил Епиха и шел дальше.
Однажды он навестил первого председателя Мартьяна Алексеевича, бывшего бешеного старосту, а теперь справного мужика.
— Все в колхоз идут, а ты что глядишь? — сказал Епиха. — Тебе-то уж стыдно… партизан, да еще какой! Да и председателем-то удалым был — лучше не надо.
— Эка что вспомнил, — отводя глаза куда-то в сторону, ответил Мартьян. — Когда это было… быльем небось поросло!
— А ты раскачайся… Хуже одному-то ведь будет.
— Хуже ли, лучше ли, — дай поглядеть. Вот погодим, посмотрим… — отозвался Мартьян тусклым, равнодушным голосом.
Все еще жила в нем обида на партию, — не ради ли нее у него вон руки в гладких пятнах и грудь такая же, а она, партия-то, билет у него отняла.
Епиха махнул рукой и побежал дальше.
Спирьку он застал во дворе: примерный хозяин загодя готовился к вёшной.
— Ладные у тебя плужки, Спиридон Арефьич, ладные… в артели бы с такими работать, — начал Епиха.
— Артель пущай сама по себе, — оборвал Спирька.
— Что так?
— А так… Покуда своими руками управлюсь.
— Всегда ли так будет — подумай хорошенько! Ты же ведь партизан бывший!
— Мало ли что партизан! И не проси лучше.
— Всегда ли так-то будет? — повторил Епиха.
— Поглядим. В случае чего скажем свое слово… не ручаюсь только — какое… Своим хозяйством я голь всякую в люди выводить пока не собираюсь.
— Вон ты какой! — Епиха строго смерил быстрым взглядом наросшего черной бородою Спирьку, но тот уже наклонился к плугу и начал ковыряться в нем, давая понять, что говорить больше не о чем.
В этот день Епиха побегал-таки из двора во двор…
— Заколодило, паря, — доложил он Егору Терентьевичу, — умаялся только. — Он устало сел на крыльцо, скрутил цигарку и, затянувшись, начал кашлять. — Многие бы не прочь, да еще сомневаются. Раньше, мол, поглядим, что у вас выйдет.
— Ну и хватит, — сказал Егор Терентьевич…
На той же неделе Епиха съездил в район, зарегистрировал устав, привез землеустроителя. Колхозу отвели на Богутое огромный, по числу душ, участок-массив — не земля, а пух, крепышам на зависть. Он вобрал в себя все пашни артельщиков, да и свободной землицы им еще прирезали.
— Вторая-то большевистская весна эвон что делает. В России, сказывают, больше половины хозяйств объединилось, разве можно отставать нам!.. Первую колхозную весну мы прохлопали, так эта будет наша! — горячо сказал Епиха землемеру, которого возил на Богутой.
Вскоре со станции, из Завода, прибыло несколько подвод с семенами. Тут уж и вовсе от зависти лопались крепыши.
— Семян-то чо понавезли Егоровой артели! — зашипели они из улицы в улицу.
8
Мартьян Яковлевич норовил приходить к теще в обеденную пору: тогда все в сборе — и старик, и сама, и девки. Мартьян запросто, по свойски, садился за стол и начинал обхаживать Аноху Кондратьича. Разговор обычно начинался издалека.
— Ну и кормишь ты, теща, — раздвигал Мартьян в улыбке рябые щеки. — Куда с добром кормишь. Всем бы так!
— На всё работа, — польщенная, откликалась Ахимья Ивановна, — день-то не присядешь. Походишь рабой — за стол сядешь госпожой…
— Особливо летом, — поддакивал Аноха Кондратьич.
— Да, да, летом — главное! — горячо перебивала Ахимья Ивановна. — Все запасы от лета, у нас их завсегда до петровок почти хватает. Постоянно летом помню, да и девок своих учу: зима придет — всё приберет.
— Как-то напрок удастся тебе запасы скопить, — подзадоривал Мартьян, — одноличников-то, видать, нынче подожмут.
— Нас уж и так поджали куда лучше, — отзывался Аноха Кондратьич. — Товару нету, все эти годы товар только и дают на заготовку.
— Что об товаре толковать. Нету — так будет, — гнул Мартьян на свою стежку.
— Это верно. Счас не о товаре разговор, — соглашалась Ахимья Ивановна, — об артели…
— Артель! — чмыхал Аноха Кондратьич. — Далась им эта артель! — но будто кто невидимый брал его за шиворот, он разом осекался, но потом лукаво щурился на зятя. — Как у вас там, а? Не запутались еще?
— Пошто же запутаться! — с сознанием неизмеримого превосходства над одноличниками улыбался Мартьян.
Аноха Кондратьич до того забывался, что совершал величайшее неприличие — ставил локти на стол, тянул круглое лицо свое к Мартьяну:
— Как ты думаешь, паря Мартьян, чо это будет? Не пойдешь в артель — кругом разорят. Лани хлеба не так много взяли, зато в вёшную коров велели сдавать, масло… мало ли што… Берут, значит в колхоз велят идти… толкают… Не пойдешь — разорят… Так уж лучше будет вписаться, а? Может, в сам деле жить слободнее… а? Вот нынче одноличнику-хозяину семян дали самую скудость — недосев получится. Хэка, паря! К тому ведут, чтоб в колхоз. Раз уж власть захотела, видно, так надо. Чо поделаешь? Хэка, паря!
Аноха Кондратьич смахивает с носа капельку пота, — не часто доводилось ему произносить столь длинные речи.
Мартьян как ни в чем не бывало пожевывает кургузую свою бороду, молчит и думает: «Ага, клюет, кажись, клюет потихоньку!» Он молчит долго, посмеивается глазами в сторону застывшего в ожидании ответа Анохи. Как лучше разом, короче ответить на все вопросы и сомнения старика, когда ему, Мартьяну, и самому-то многое неясно, и он говорит:
— А мы пахать, сеять начнем сообча — живо вёшную прикончим!.. Семян много ли вам дали, а нам вот отсыпали — куда тебе! Потому первая в деревне артель. Мы первые зачали… И машины нам дадут, и хлеба меньше после страды заберут…. Советская власть и партия сказали: переделка сельского хозяйства. Раз так, надо, все перестраивать, переломить себя…
Старики согласны с этим, и долго-долго плетется тугая нить беседы. Никогда так в жизни не приходилось работать Анохе Кондратьичу головою, — до чего трудна работа! — аж в затылке ломит…
Слова Мартьяна Яковлевича падали на небесплодную почву. Однажды вечером, укладываясь спать, Ахимья Ивановна шепнула старику:
— Надо бы, батька… взойти к ним… што ли?
Аноха Кондратьич покряхтел и после муторного молчания, будто на какие-то свои думы, откликнулся:
— Народ-то ничо собрался… ничо… Да вот как управятся-то Егор с Епихой? Хозяйство весть — не спину скресть…
— Зря тогда Самоху послушали: двенадцать голов зарезали… богатство-о! — тоже на свои думы отозвалась Ахимья Ивановна.
9
