Зарницы войны (Страницы воспоминаний) - Асадов Эдуард Аркадьевич (книги полностью бесплатно TXT) 📗
И тогда кто-нибудь, давясь от смеха, попросит:
— Кость, а Кость! А теперь, будь другом, старшину представь!
Кочетов незаметно оглянется, не стоит ли где-нибудь поблизости Фомичев, а затем, словно бы неохотно, спросит:
— Ну, а землянка какая-нибудь рядом есть?
— Есть, есть! — ответит ему сразу несколько голосов. — Смотри, вот тебе и землянка. И вход узкий, что называется, первый сорт!
— Ну ладно, — соглашается Костя и произносит голосом избалованной заезжей знаменитости:
— Дайте карабин!
Не глядя, он протягивает руку в сторону, и ему тут же услужливо вкладывают в варежку карабин. Он просовывает руку и голову под ремень и перекидывает карабин за спину. Приготовления закончены. И вот уже никакого Константина Кочетова нет. Под березой, надвинув глубоко на голову шапку и широко расставив ноги, стоит с невероятно озабоченным лицом «старшина Фомичев». Чуть прищуренные глаза его беспокойно осматривают небосвод: нет ли где-нибудь самолета? Слава богу, кажется, нет. Тогда «старшина» неторопливо начинает скручивать здоровенную «козью ножку». С такой же величайшей важностью черпает ею из кисета махру и величественно закуривает. Самосад, присланный из дома, продирает до души, и на лице у «Фомичева» блаженство. И вдруг лицо это начинает медленно вытягиваться, устремленные ввысь округлившиеся глаза останавливаются там, вдали, на какой-то, видимой лишь ему точке. Во всем облике панический страх.
— Воздух! Товарищи, воздух! — сильно окая, кричит он на весь лес.
И снова, уже чуть приседая:
— Воздух! Воздух!
Затем «старшина» срывается с места и, по-бабьи виляя задом и смешно перепрыгивая через сугробы, торопливо бежит к землянке. «Старшина» добежал до землянки. Но спускаться по ступенькам вниз некогда! Словно купальщик в воду, он ныряет вниз, в темное нутро землянки. Но висящий поперек его тела за спиной карабин застревает в проходе. Голова и плечи «Фомичева» внизу, а зад торчит на поверхности. Он отчаянно болтает валенками, пытаясь оттолкнуться и протиснуться туда, внутрь, в спасительное чрево землянки. При этом слышно, как оттуда, из темноты, снизу он продолжает теперь уже глухо выкрикивать:
— Воздух! Товарищи, воздух!
Хохот вокруг поднимается такой, что вороны и синицы испуганно шарахаются с веток врассыпную.
Насмеявшись всласть и вытирая на глазах слезы, командир взвода лейтенант Бесов говорит вылезающему из землянки «артисту»:
— Силен ты, Кочетов! Ничего не скажешь, силен! Но смотри, увидит старшина, он тебе яичницу пропишет!
Шмыгнув курносым носом и поправляя на голове ушанку, Кочетов задорно говорит:
— Ничего, товарищ гвардии лейтенант. Да ничего такого не будет! Чести не нарушат, дальше фронта не пошлют! А главное, он знает, что мы с ним друзья!
Война. Нет и не может быть двух мнений, что это самое великое и самое грозное испытание как для государства, так и для каждого человека в отдельности. И нигде так ярко и четко не проявляются все духовные качества человека, как на войне. И проступают они так же быстро и отчетливо, как краска через тонкую бумагу. Война беспощадно высвечивает все: и смелость, и трусость, и честность, и лицемерие, и настоящую дружбу, и подленький эгоизм.
Вот хотя бы тот же старшина Фомичев. И пусть мы заочно шутили над ним и острым словом проезжались на его счет, тем не менее относились к нему хорошо. Ибо человеком, несмотря на свою внешнюю скуповатость и излишнюю, как нам казалось, осторожность в бою, он был добрым и товарищем настоящим. И жизнь подтвердила, что относились мы к нему так не зря. Нет, не дожил наш славный «мстерский богомаз» до победного дня, не вернулся в праздничный день к многочисленному своему семейству, не изукрасил больше ни одной шкатулки удивительным своим мастерством. Он погиб 19 сентября 1943 года во время прорыва ленинградской блокады. И погиб как истинный солдат, смело и благородно!
В ту пору я воевал уже на 4-м Украинском фронте, и о гибели Фомичева рассказали мне мои товарищи много позже.
Произошло это, как я уже говорил, в сентябре 1943 года на промежуточном пункте, где заряжались боевые установки. Иначе мы еще называли такие места предогневыми позициями. Шла подготовка к новому наступлению наших войск. Быстро зарядили боевые машины, и они ушли на огневую позицию. На поляне оставались лишь три транспортные машины да несколько человек народа. Внезапно откуда-то из-за вершин деревьев вынырнули вражеские самолеты. Заметили стоящие на поляне грузовики и, развернувшись, начали бомбить. Все, кто на поляне был, естественно, попрыгали в укрытие. И вот, когда самолеты почти уже заканчивали бомбежку, произошло самое скверное. Рядом с машиной, доверху груженной снарядами, стоял хозяйственный «газик» старшины. В нем, кроме обычного батарейного имущества, находились два ящика со взрывателями «ГВЗМ», предназначенными для ракетных снарядов, ящик с противотанковыми гранатами и два ящика с бутылками самовоспламеняющейся жидкости «КС». Бутылки эти, так же, как и гранаты, находились там постоянно, на случай прорыва фашистских «тигров» или «пантер». И вот в один из ящиков с горючей жидкостью и ударил осколок немецкой бомбы. Жидкость разлилась по кузову и моментально вспыхнула. Сразу же загорелись брезент и промасленная ветошь, предназначенная для протирки спарок боевых машин. От нестерпимого жара начали лопаться другие бутылки с горючей жидкостью. Стали тлеть ящики со взрывателями. Подходил самый трагический момент.
От пламени должны были грохнуть взрыватели, от них сразу же рванули бы все противотанковые гранаты, а за гранатами непременно бы сдетонировали снаряды, находящиеся на соседней машине. И тогда на несколько километров вокруг было бы уничтожено все живое. Как только занялся пожар, первым к машине подбежал выскочивший из укрытия старшина Фомичев, а вслед за ним молоденький шофер «газика». Дело в том, что с первых же дней войны на видавшем виды «газике» старшины всегда и везде ездил опытнейший водитель ефрейтор Лоханов. Но уже весной 1943 года, в связи с тем, что шофер одной из боевых установок Каширин был ранен, знаменитый «непромокаемый и незамерзаемый» ефрейтор Коля Лоханов был переведен на боевую машину. На «газик» же к старшине посадили совсем еще молоденького и необстрелянного паренька из пополнения. Когда начался пожар, он вслед за старшиной подбежал к горящей машине. Фомичев мгновенно оценил обстановку. Прежде всего нужно было срочно же отогнать горящий «газик» от машин со снарядами. И, собираясь перемахнуть через борт в горящий кузов, он скомандовал шоферу:
— Быстро заводи! И отгони машину! Ну, скорей, скорей!
Но языки пламени уже лизали кабину, и парнишка, подбежав к дверце, в нерешительности затоптался на месте. Он никак не мог заставить себя открыть дымящуюся дверцу кабины. И то ли старшина пожалел паренька, то ли решил, что справится лучше сам, а вернее всего то и другое вместе, но Фомичев решительно оттолкнул шофера и мгновенно оказался в заполненной дымом кабине. В дыму, почти не глядя, завел мотор, включил скорость и выжал сцепление. Дал газ, и полыхающий грузовик с места на третьей скорости вырвался на дорогу. И самое неожиданное было в том, что за рулем старшину Фомичева никто и никогда не видел. Умел ли он водить прежде или действовал что называется «стихийно», никто впоследствии об этом так и не узнал. Горящую, как огромный факел, машину старшина отвел примерно метров на триста. Затем выскочил из кабины, задыхаясь от кашля, и в затлевшей шинели стал кататься по болотистой влажной траве. А еще через минуту, погасив на себе огонь, Фомичев уже вскочил на колесо и перевалился через борт грузовика. Сразу же открыв оба борта, он начал выхватывать из пламени ящики и утварь и швырять их с машины вниз. Кашляя в дыму и обгорая, он пробивался сквозь пламя и дым к взрывателям. Ухватил один из горящих ящиков и крикнул подбежавшему шоферу:
— На, принимай! Загаси огонь!
Подал второй ящик, затем ящик с гранатами. Спасать остальное было уже поздно. Машина горела, как гигантский костер. С обгоревшими бровями и ресницами, весь черный и грязный от копоти, старшина спрыгнул вниз. Зачерпнул из лужи воды, чтобы остудить нестерпимо пылающее лицо, и не успел.
