Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Похоже, поиск наикратчайшего пути, которым можно соединить уцелевшие аккумуляторные банки, оказался чрезвычайно сложной задачей. Шеф начинает покрываться потом, проводит линию, чтобы тут же зачеркнуть ее. При этом он поминутно шмыгает носом.
Через кают-компанию продвигается Жиголо, балансируя большим ведром известковой побелки, которая плещется во все стороны. Она должна нейтрализовать серную кислоту, которая вытекла из аккумуляторов, чтобы не допустить выделения паров хлора. Я слышу, как Жиголо открывает дверь гальюна. Там внутри есть сливное отверстие умывальника, через которое известка попадет прямиком в трюм под аккумуляторными батареями.
— Давайте, шевелитесь! Быстрее! — орет шеф. Затем он нерешительно встает. Все еще держа в руках схему, он наклоняется над лазом в аккумуляторное отделение и отдает приглушенные команды человеку внизу — Пилигриму. Я не могу расслышать, что тот отвечает. Со стороны кажется, будто шеф вещает в пустоту. Из отверстия доносятся странный сдавленный кашель и стоны.
Командир в полный голос приказывает подать белый хлеб с маслом. Может, я ослышался: белый хлеб и масло? Сейчас? Он точно не голоден. Он старается показать, что на самом деле все обстоит нормально, что у командира разыгрался аппетит. А всякий человек с хорошим аппетитом не может по настоящему быть в беде.
Стюард, проделывая на ходу акробатические пируэты, доставляет огромный ломоть белого хлеба и нож. Откуда во всей этой неразберихе он ухитрился раздобыть хлеб?
— Хотите половинку? — предлагает мне командир.
— Нет, благодарю!
Он изображает на лице что-то вроде усмешки, затем откидывается назад и демонстрирует нам, как надо жевать. Его нижняя челюсть ходит туда-сюда как у коровы, пережевывающей жвачку.
Два моряка умудряются перебраться через отверстие в палубе, перехватываясь поочередно руками вдоль трубы, и видят вкушающего командира. Это значит, что весть о его трапезе облетит всю лодку — на что он, собственно, и рассчитывает.
Крошка Зорнер, подтянувшись, вылезает из трюма и снимает с носа зажим. С его обнаженного туловища капает пот. Он видит Старика, и его рот раскрывается от изумления.
Старик откладывает в сторону кусок хлеба и нож: представление окончено.
Снизу долетает раздраженный голос шефа:
— Черт побери! В чем теперь проблема? Зорнер, почему погас свет?
— Черт! — говорит кто-то.
Ясно, что им внизу не хватает рабочих рук. Я замечаю в углу кают-компании фонарь, дотягиваюсь до него, проверяю. Работает. Опираясь сзади руками и засунув фонарь за ремень брюк, я опускаюсь вниз. Шеф снова недоволен:
— Что, черт возьми, происходит? У нас будет когда-нибудь свет или нет?
И тут являюсь я как луч света в темном царстве — как Господь Бог в сиянии своей славы. Шеф встречает меня молчанием. Словно собираясь ремонтировать днище автомобиля, я вытягиваюсь, повернувшись на бок, на платформе тележки, ездящей по рельсам, проложенным под палубой. А здесь внизу — уютное местечко! Я надеюсь, что шеф не обманывает сам себя: если мы не оживим мотор, то все наши мучения окажутся напрасными. Даже я понимаю это. Забавно, что он не произносит ни слова. Рядом с собой я вижу его правую ногу, неподвижную, словно у мертвеца. Хорошо хоть, что я слышу его прерывистое дыхание. Вот он говорит мне, куда надо светить, и в луче света я вижу его покрытые маслом пальцы, то переплетающиеся, то расходящиеся, касающиеся друг друга и сразу разлетающиеся в разные стороны.
Я молча заклинаю его не останавливаться. Не суетись, не нервничай! Работай хорошо, не спеша. Все зависит от тебя.
Вдруг я вижу нас со стороны: картина, виденная уже тысячу раз — мужественные герои, перепачканные маслом и грязью, застывшие в живописных позах, киношные саперы с искаженными лицами и крупными каплями пота на лбу.
Вот потребовалась помощь и моей незанятой руки. Затянуть здесь потуже. Все нормально, я зацепился. Теперь осторожнее, чтобы гаечный ключ не соскользнул. Черт, слетел! Попробуем еще раз.
Если бы только мы могли пошевельнуться. Здесь тесно, как в горняцкой галерее, только вместо того, чтобы пробивать штольню, мы орудуем ключами, плоскогубцами и контактными перемычками. Уже почти нечем дышать. Господи, не дай шефу потерять сознание! Он зажал гаечный ключ во рту, словно индеец, изготовившийся к прыжку — свой нож. Он уполз вперед на добрых три метра. Я следую за ним по пятам, попутно обдирая себе обе голени.
Я представления не имел, что аккумуляторная батарея под пайолами, по которым мы ежедневно ходили, такая большая. Я всегда представлял себе «аккумулятор» как что-то намного меньших размеров. Этот похож на сильно увеличенный вариант автомобильного аккумулятора, но какая часть этой громадины сохранилась в рабочем состоянии? Если в носке дырок больше, чем вязки, то это уже не носок, а тряпье. А мы сейчас имеем дело с развалиной — эти ублюдки превратили всю лодку в груду металлолома.
Воздуха! Ради бога, дайте хоть немного воздуха! Стальные тиски насмерть сдавили мне грудь.
Вверху показывается голова. Я испытываю невольное желание вцепиться в нее. Я не могу узнать лицо, потому что оно перевернуто на сто восемьдесят градусов: трудно опознать человека, стоящего на голове.
Шеф подает мне знак. Нам пора выбираться отсюда. Нам протягивают руки, готовые помочь. Я дышу резкими, прерывистыми глотками.
— Ну что, замудохались? — спрашивает кто-то.
Я смутно слышу его голос. Нет сил даже ответить «Да!». Не хватает дыхания. Легкие поднимаются и опускаются внутри меня. По счастью, для меня находится немного места на койке шефа среди его чертежей. Слышу, как кто-то говорит, что сейчас два часа. Всего лишь два?
Шеф докладывает Старику, что нам нужна проволока. Оказалось, что перемычек не хватит даже на эту половину батареи.
Внезапно складывается такое впечатление, что наша главная задача — не подняться на поверхность, а раздобыть проволоку: шефа предлагает решить все наши проблемы одним куском проволоки. К поискам подключается даже второй вахтенный офицер.
В наших торпедных аппаратах, в носовом отсеке и даже в хранилищах на верхней палубе поблескивают превосходные торпеды стоимостью двадцать тысяч марок каждая — а вот куска старой проволоки нет! Нам надо ее всего лишь на пять марок. У нас полным-полно снарядов — но не проволоки… Впору засмеяться! У нас навалом боеприпасов к дурацкой пушке — и бронебойных, и зажигательных! Но она лежит сейчас еще глубже, чем мы, отмечая собой то место, где сейчас были бы мы, если бы Старик не ринулся к югу. Меняем десять бронебойных снарядов на десять метров проволоки — вот это сделка!
Боцман исчез в носовом отсеке. Одному богу ведомо, где он собирается искать там проволоку. А если боцман все перероет, но не найдет ее, и второй вахтенный не отыщет, и штурман, и помощник по посту управления — что тогда?
До меня доносится:
— Вырвите электрические провода, — и потом. — Скрутите их вместе.
Этого, пожалуй, хватит не на много. Проволока должна быть определенного сечения. Допустим, мы сплетем вместе много проводов. Весь вопрос в том, сколько времени у нас уйдет на эту длительную операцию.
Наша корма ощутимо тяжелеет. Докладывают, что кормовой торпедный аппарат ушел под воду уже на две трети. Если мотор затопит, то вся эта суматоха из-за проволоки потеряет весь смысл.
Какое сегодня число? Календарь пропал со стены. Сгинул, как и мои наручные часы. «Краток срок отпущенной нам жизни…»
Еще несколько минут, и кают-компания становится невыносимой. Я преодолеваю снятые пайолы, чтобы перейти на пост управления. Все мое тело гудит от гимнастических упражнений. Такое ощущение, словно промеж лопаток вонзили кинжал, и ноющая боль растекается вдоль всего позвоночника. Даже зад — и тот болит.
На пайолах, рядом с кожухом перископа, валяется барограф, сорванный с шарниров, на которых он был закреплен. Оба его стекла разбиты вдребезги. Пишущая стрелка изогнулась наподобие булавки для волос. Всплески и падения прочерченной ею на барабане линии закончились резким прыжком вниз и жирной чернильной кляксой. Меня подмывает оторвать бумагу от рулона, чтобы сохранить ее. Если нам суждено выбраться отсюда, я повешу ее в рамке на стену. Гениальный, документальный шедевр графического искусства.
