Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович (книги полностью .TXT) 📗
Лученков мысленно представил себе разделанную тушу начальника лагпункта майора Хорошилова. Бр-ррр! Противно.
- Вот именно, что противно. Так же и убивать... неприятно.
Это в книжках всё красиво. Ткнул ножичком и всё. Клиент затих. А в жизни всё не так. Если резать не умеешь, так сопротивляться тебе будет. В такие минуты откуда только сила берётся. Кричит, кровища из него хлещет. Бывает, что измучаешься, пока отойдёт сердешный.
Лученков не унимался. Жгло любопытство:
- И не жаль убивать было?
- Чего жалеть! Человек, как свинья. Плодовит. Одного убьёшь — народятся сто.
- Что?.. И ночью к тебе не приходят?
- Не-е! Ни разу не видел, чтобы мертвяки оживали! Я, знаешь, в Бога-то верю, а в загробную жизнь — нет! Ибо сказано в писании: «На том свете нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания». А «жисть бесконечную, равенство и братство» это всё коммуняки придумали, после того, как половину России в кровушке утопили. Да ну тебя! Иди лучше спать, пока есть возможность.
Гулыга лег на спину и с головой укрылся шинелью.
Страшная философия приятеля потрясла Слученкова своей простой обыденностью. Страшная житейская явь обступила его, как неотвратимый кошмар. Он долго молча сидел в углу вагона, осмысливая и переживая услышанное.
Гулыга спал, вроде, как и не придав значения своим словам.
Эшелоны со штрафниками безостановочно шли к фронту. Каждая комендатура норовила отправить их как можно раньше. Штрафники, когда они вместе, - страшный, лихой народ. У них нет оружия, но уже и нечего терять. Мало кто рассчитывает вернуться обратно, и потому живут одним днём.
Эшелон шел несколько суток. Летел вперёд, на станциях заправлялся водой и углем, менял паровозы. И вновь мелькали русские города, сёла, полустанки.
В эшелоне более пятидесяти теплушек с людьми. Сколько таких эшелонов с каждой станции уходили в то время на фронт! Возвращались обратно уже с безрукими, безногими, покалеченными людьми. Сука - война!
* * *
...Вагон раскачивался, подпрыгивал. Иногда состав разгонялся, но чаще катился медленно, рывками, то ускоряясь, то притормаживая, то останавливаясь совсем. Во время одной из таких остановок за дверями снаружи, сначала издалека, а потом всё ближе и ближе, послышались голоса.
Большинство штрафников не спали, они подкидывали в буржуйку уголь, сушили у печи портянки, курили, дремали.
Голоса приближались, уже можно было различить слова, и вдруг в стенку чем-то ударили, как понял Лученков, прикладом винтовки.
- Чего стучишь? - Раздался в темноте хриплый, простуженный голос с вагонной площадки. - Не видишь воинский эшелон! А ну отойди. Буду стрелять! - Клацнул затвор винтовки.
- Начальник заградпатруля, лейтенант Сенин. Прифронтовая зона. – пробасил в ответ уверенный голос.
– Начальника эшелона ко мне! - Голос лейтенанта был слегка хрипловат и густо пропитанный махорочным духом.
Раздался свисток. Топот ног.
Поздно ночью, когда вагон затих, лежавший рядом с Гулыгой на нарах Клёпа прошептал ему в самое ухо:
- Петрович, давай топором пробьем пол или стенку и — айда! До утра не хватятся, а там...
Предложение вполне реальное. У Клёпы дикие горящие глаза:
Гулыга зевнул.
- Спи Клёпа. Не прокатит этот вариант. Слышал?.. Мы уже в прифронтовой полосе. Поднимут солдат, оцепят и как диверсантов шлёпнут при оказании сопротивления. Я ещё чуток пожить хочу. Давай немного повоюем, а там видно будет. Может, нарисуется шанс понадежнее.
* * *
Всю ночь шёл мелкий, с туманом дождь. Заложенное тяжелыми серыми тучами небо казалось низким и холодным.
В воздухе пахло лесной сыростью, влагой, сосновой хвоей.
Прибывшие ночью с маршевой ротой бойцы, ёжась и зевая, выползали из своих землянок, становились в строй.
Шинели сразу же напитались влагой и повисли мокрыми попонами. Сукно уже не впитывало воду, а пропускало ее к телу. Мокрая одежда прилипала к коже.
Капли дождя, словно душевые струйки, тоненькими бороздками стекали по усталым, испуганным лицам. Солдаты выглядели как-то странно. На них были пилотки без звёздочек, телогрейки и необмятые шинели без погон. На ногах вместо сапог, ботинки без обмоток. На спинах горбились тощие вещмешки.
Это была бойцы «шу-ры», штрафной роты.
Уже под самое утро их прямо с марша привели в какой-то лес. Накормили холодной кашей, приказали размещаться в землянках.
Пригнувшись в тесном дверном проёме Слученков протиснулся в сырую полутьму земляного жилища, где на земле вместо пола лежали мохнатые сосновые лапы. Негромкий властный голос приказал располагаться на нарах из сосновых неошкуренных бревёшек, слегка стесанных с той стороны, на которую укладывались люди.
Кончался холодный слякотный день осени 1943-го года.
Каждый из штрафников думал о своем и находился под тяжестью ожиданий плохого и даже очень плохого.
Лученков засыпал и просыпался, и опять пытался заснуть, слыша, как из притемненной глубины, там, где лениво догорали дрова в ржавой буржуйке без дверцы, доносились слова молитвы: "Боже милостив, Боже правый, помилуй нас, грешных, требующих твоего заступления, сохрани нас, от всех видимых и невидимых врагов".
Несколько часов до рассвета под шум дождя и грохот недалёкой канонады.
Утром бойцы разглядели, что находятся в лесу.
Где-то совсем недалеко ревели танковые моторы. Потом они стихли и стали слышны далекие глухие удары.
На земле, в непролазной грязи, следы от танковых гусениц.
Возле землянок находился стол, грубо сколоченный из свежих досок.
Перед строем промокших бойцов, стоял невысокий, слегка кривоногий офицер.
Его плечи и голову прикрывала плащ-накидка — прямоугольник из тонкого брезента защитного цвета.
В стороне стояли несколько командиров, тоже в накинутых на плечи плащах.
Потянуло дымком полевой кухни. Голодные штрафники, в ожидании горячего варева, хмурились, переступая с ноги на ногу в размокших, тяжелых ботинках.
- А это что за хер с бугра по нашу душу? - Толкнул сгорбившегося Лученкова, стоящий рядом долговязый штрафник в поношенной короткой шинели и стоптанных ботинках.
Словно услышав, вопрос офицер объявил:
- Я оперуполномоченный контрразведки «Смерш» армии, старший лейтенант Мотовилов. Согласно Директиве наркома внутренних дел Советского Союза товарища Берии от 18 июля 1941 года, уполномочен вести беспощадную борьбу со шпионами, предателями, диверсантами, дезертирами и всякого рода паникерами и дезорганизаторами.
Моё чекистское чутьё и совесть коммуниста подсказывают, что я должен рассматривать каждого из вас только через прорезь прицела.
Потом, скосив глаза в сторону разговорчивого соседа Лученкова, переступающего с ноги на ногу, резко сменил тему и сжав квадратные, как у бульдога челюсти резко бросил:
- Кто такой? Три шага вперёд!
Боец вышел из строя.
- Красноармеец Сизов!
У Сизова совсем не бравый вид. Холод, сырость, промозглая туманная влажность и грязь превратили его в какое- то пугало.
Он худ, но шинель почему-то нелепо выпирает на животе. Пилотка, нахлобученная на голову, не имела ни малейшего сходства с форменным головным убором.
- Красноармеец?.. — Недоверчиво переспросил офицер.
Сизов промолчал. Въедливость офицера и его тон не предвещали ничего хорошего.
Офицер повернулся к роте. При этом посаженная на короткую шею голова повернулась по-волчьи со всем туловищем, и это вызвало общую насторожённость.
Его слова, обращённые к строю, падали, словно тяжёлые кирпичи:
- Запомните все. Вы не красноармейцы. Вы все говно! Самая обыкновенная штрафная мразь. Трусы и предатели Родины!
Красноармейцем станет тот, кого завтра убьют. Или ранят. Это как кому карта ляжет.
Но до тех пор, пока вы не смоете свой позор собственной кровью, вы все штрафники. Бойцы переменного состава. Золотая рота... Всем ясно?
В строю раздался невнятный шум.
