Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
В маленьком блиндаже, похожем на могильный склеп, Гитлер словно бы выпрямился — стал казаться выше ростом, у него появилась спокойная, властная осанка, во взгляде — привычная самоуверенность.
Гитлер приехал в Смоленск, чтобы лично руководить вторым, "генеральным" наступлением на Москву, назначенным на следующее утро. В своем блиндаже он выслушал доклады о готовности армии к этому наступлению и, как всегда разгорячась, произнес слова, которые вошли в приказ по группе "Центр" и 16 ноября, когда началось наступление, стали известны во всем мире.
— Я приказываю, — прокричал Гитлер, — любой ценой рассчитаться со столицей Москвой!
…Между тем среди высших офицеров ставки шел горячий спор о сухостойной сосне, оказавшейся невдалеке от блиндажа Гитлера. Все, кто руководил строительством блиндажа, уверяли, что они никогда, даже в ветреные дни, не слышали поблизости скрипа дерева. Встал вопрос: что делать с сухостойной сосной? Одни предлагали: свалить ее немедленно! Другие спрашивали: а нужно ли это делать? Да, фюрер услышал и обратил внимание на скрип дерева, но ведь он ничем, ни единым словом, ни единой черточкой своего лица не выразил в связи с этим своего недовольства. А не потревожит ли фюрера, спрашивали они, треск и грохот падающей в молодняк огромной сухостойной сосны? Не лучше ли, говорили они, подождать немного; ведь у сухостойных деревьев часто бывает так: поскрипит, поскрипит без всякой видимой причины и вдруг, даже при ветреной погоде, замолкнет, точно окаменеет…
После долгих споров решили подождать.
Наступила ночь, на земле по-прежнему было тихо, но сухостойная сосна — нет да нет — все поскрипывала и поскрипывала уныло, нудно и жалобно: с болезненной навязчивостью твердила всему лесу о своей старческой немощи…
XVI
В тот час, когда Гитлер поселился в железобетонном блиндаже под Смоленском, в частях немецко-фашистской армии, действующей на Центральном фронте, состоялись полевые богослужения: пасторы читали проповеди и благословляли солдат на новые воинские подвиги.
Вся подготовка к наступлению была закончена. Солдаты Гитлера видели, какая огромная сила сосредоточена для разгрома Москвы, и верили в успех своей армии.
Но вскоре после богослужения в полку старого и незадачливого полковника фон Гротта произошло чрезвычайное происшествие, о котором немедленно стало известно даже в ставке Гитлера. Происшествие было необычным для немецко-фашистской армии тех дней.
…Старший солдат Отто Кугель, линотипист из Лейпцига, вернулся с богослужения молчаливым и угрюмым. Никто из взвода, даже обер-сержант Иоганн Брюгман, ярый наци, строго следивший за состоянием духа солдат, и тайный агент гестапо солдат Генрих Эльман не обратили внимания на это обстоятельство. Все были возбуждены страстной проповедью пастора, шумно мечтали о предстоящей победе, наградах, трофеях и веселой московской жизни. Когда же было обращать внимание на Кугеля? К тому же всем было известно, что Кугель в последние дни часто жаловался на головные боли и недомогание.
После ужина, почистив оружие и приготовив боеприпасы, все солдаты принялись писать письма и дневники. Один Брюгман, выпив лишнего, никак не мог успокоиться — все болтал и болтал о новом наступлении. Он то ложился на нары и всхрапывал, как лошадь, то вскакивал, должно быть пробуждаясь от своего храпа, ошалело осматривал подполье крестьянского дома, заселенное солдатами, и кричал:
— Ага, молчите? Да, да, пусть кто-нибудь скажет, что наша авиация не сделает завтра отбивную из Москвы, и я тому подлецу выбью все зубы! А ну, кто может доставить мне такое удовольствие? Ха-ха! Может быть, кто-нибудь думает, что менее сотни километров, которые остались до Москвы, мы не пройдем за неделю? Любопытно бы знать, у кого ослабли ноги? Ха-ха! Нет, через неделю мы будем гулять, черт возьми, в московских кабаре, как гуляли в Париже! Помните? Да, да, черт возьми, на каждого будет девушка!
Никто не слушал болтовню пьяного Брюгмана. О предстоящем наступлении солдаты уже наговорились вволю. Теперь они сидели вокруг железной печки, раскаленной докрасна, около вонючих сальных плошек, едва освещавших подполье, и сосредоточенно занимались своими делами. Лишь Отто Кугель иногда слушал Брюгмана, мрачно сдвигая черные брови и вонзая в обер-сержанта темный взгляд…
У Отто Кугеля жила в Лейпциге только мать; отец, рабочий типографии коммунистической газеты, после прихода Гитлера к власти умер в концентрационном лагере, старший брат совсем недавно погиб под Ленинградом. Отто Кугель беспокоился о несчастной матери и писал ей часто. Но сегодня письмо к ней никак не получалось: вместо ласковых слов к матери на бумагу ложились резкие, гневные слова о проповеди пастора. "Вы, немецкие солдаты, — говорил пастор, — избраны богом на тяжелый путь войны и должны, если это будет нужно, дойти до горького конца…" Экий мерзавец! Отто Кугелю хотелось ударить Брюгмана по пьяной морде, а всем сказать несколько крепких слов о гнусной проповеди пастора.
Отто Кугель решил сделать сначала очередную запись в дневнике, а потом, когда успокоится, соберется с мыслями и вспомнит все ласковые слова, взяться за письмо к матери.
Но и запись в дневнике делать не хотелось. О чем писать? Самое большое событие сегодня — проповедь пастора. Но разве можно писать о том, как именем бога пастор посылает на смерть? Самая большая весть сегодня весть о новом наступлении. Но разве можно высказывать какие-либо мысли по этому поводу в дневнике? Отто Кугель всегда вел записи очень осторожно, стараясь собрать в дневнике, как в копилке, больше фактов и меньше мыслей.
Не зная, как сделать запись, Отто Кугель начал бесцельно перелистывать дневник. Взгляд его схватывал отдельные фразы и слова. Летние записи были большие — в них встречалось много такого о войне, что сейчас бы Отто Кугель не пожелал держать в своей копилке. Странно, каким он был наивным в начале похода в Россию. Осенние записи становились все короче и короче: оказывается, в последнее время требовалось совсем немного бумаги, чтобы описывать жизнь немецкого солдата на войне.
Незаметно Отто Кугель стал перечитывать свои записи полностью…
"…23 о к т я б р я.
Сегодня исполнилось двадцать дней, как началось наступление. Сначала дело шло так хорошо, что мы думали быть в Москве к ноябрю, а 7 ноября маршировать там на самой красивой площади. Когда шли разговоры о Москве, у многих текли слюнки… Черта с два! Не дошли!
Русские все больше и больше удивляют нас: они проявляют невиданное, неслыханное, дьявольское (нет слов!) упорство. Несколько дней подряд наш батальон дрался за небольшую деревню. Результат: похоронная команда сделала в России еще одно немецкое кладбище.
Для всех ясно, что дальше мы не можем идти. Говорят, что до Москвы осталось меньше ста километров. Осталось!
Грязь. Холод. Неужели скоро зима?
25 о к т я б р я.
Какое счастье! Наш полк отвели в тыл, на отдых. Заняли деревню. Всех жителей выгнали. При этом наш обер-сержант Брюгман действовал беспощадно: застрелил старика, который отказался покинуть родной дом. Да, у него не дрожит рука…
За двадцать дней все мы так обовшивели, так обросли грязью, что описать невозможно. Целый день мылись в маленьких черных русских банях и в домах. В колодцах не хватало воды. Наконец-то получили чистое белье, но зимнего обмундирования все нет и нет! После бани стало особенно холодно в шинели. Так бы и сидел всю жизнь у огня!
На нашем участке фронта затишье, а где-то севернее не стихает грохот артиллерии. Впрочем, может быть, и стихает иногда, но в ушах всегда гудит, как гудело двадцать дней.
26 о к т я б р я.
Получил письмо от мамы.
Она пишет: "Мы здесь чувствуем войну с русскими, как не чувствовали никакой другой. У нас только одно желание: кончилась бы она скорее… В городе появилось много калек. Представь себе, им даже завидуют…"
Бедная мама! Зачем она пишет такие письма?
