Тьма в полдень - Слепухин Юрий Григорьевич (бесплатные полные книги .TXT) 📗
– Здорово? Там и риска внутри, норма, ровно сто грамм. Возьми его себе, Сергей. Хочешь? Нечего мне, брат, подарить тебе на память, возьми хоть это.
– Спасибо, я возьму, если разрешите.
– Бери, конечно. А сейчас подставляй... Вот так. Ну-с, твое здоровье...
Они выпили, закусили консервированной колбасой.
– Вы откуда сейчас, Александр Семенович? – спросил Сергей.
– Я откуда? – переспросил Николаев. – Да как тебе сказать. Из района формирования, скажем так. Меня ведь на корпус посадили. На еще не существующий.
– Ясно, – сказал Сергей, вертя в пальцах черную стопочку. – И много их, еще не существующих?
– Через год мы будем первой танковой державой мира, -сказал Николаев.
– Через год... Это надо было успеть сделать к сороковому.
– Что толку рыться в прошлом! К сороковому, к тридцать девятому... Этак дороешься черт знает до чего...
Сергей поднял голову, посмотрел на него и ничего не сказал. Николаев снова взялся за флягу.
– Почему не закусываешь? Ты, брат, ешь хорошенько, на голодный желудок не пьют. Послушай, ты, может, горячего хочешь? Можно подсыпаться к хозяйке, она мне о супе каком-то толковала...
– Нет-нет, что вы, Александр Семенович, – смущенно стал отказываться Сергей. – Колбаса что надо, а я без горячего вполне могу.
– Смотри, тебе виднее. Назначение получил уже?
– Еще нет. Вероятно, на Донской придется, сейчас почти всех туда шлют. Александр Семенович... вы правда уверены, что через, год у нас будет над немцами превосходство?
– Через год? Я говорил о другом. Через год у нас будет превосходство над любой сухопутной армией мира. А немцев мы уже превосходим, ты этого еще не понял?
Сергей, медленно жуя, пожал плечами.
– Не знаю... Что-то снизу этого пока не заметно, – сказал он.
– А ты присмотрись получше, – посоветовал Николаев. – И раз навсегда выкинь из головы эту чушь, что сверху, дескать, всегда виднее. Иногда виднее именно снизу. Понял?
– Не совсем...
– Ладно, выпьем. Не понимаешь сейчас – поймешь завтра. Своевременно или несколько позже.
– В чем же мы его превосходим, интересно? – сказал Сергей, переведя дыхание после обжигающей порции коньяка. – В мае на Юго-Западном у нас не хватало самолетов, танков, транспорта... Ну хорошо, сейчас вот «студебекеры» появились, может, хоть с транспортом теперь наладится. А в остальном... танки – вы сами говорите – пока в будущем, самолетов тоже что-то пока не особенно... К нам поступали раненые в июле, в августе – со Сталинградского, с Воронежского, – так то же самое рассказывают: летает, говорят, как хочет, долбает с утра до вечера – будь здоров. Бомбит так, что головы не подымешь... А с нашей стороны хоть бы один истребитель увидеть – одни кукурузники по ночам шмыгают, как мышенята. Наносят по врагу сокрушительные бомбовые удары!
– Ну, положим, – усмехнулся Николаев, – не следует впадать в крайность, дело обстоит не совсем так, как описывают твои раненые...
– Ладно, пусть они преувеличивают. Я знаю, как это после боя вспоминается. Но вы все-таки сказали, что мы его уже превосходим. В чем, Александр Семенович? В чем?
– В главном, брат. В решимости победить, вот в чем! А самолеты и все прочее – дело наживное. Сегодня их нет, завтра будут. Сегодня, наоборот, есть, а завтра – нет. Это, брат, весьма зыбкий фактор – техническое превосходство. Зыбкий, разумеется, когда речь идет о двух приблизительно равных потенциалах... Главное здесь совсем другое, и в этом главном мы немцев уже превосходим...
Сергей слушал, что говорил Николаев, и смотрел на его руки, лежащие перед ним на столе. Руки выглядели, пожалуй, еще страшнее, чем лицо. Впрочем, лицо генерала не казалось ему таким страшным теперь, когда он освоился с первым впечатлением. Красные пятна и рубцы, стянувшиеся на местах ожогов, покрывали нижнюю часть щек и подбородок; но в этом лице прежде всего обращала на себя внимание именно верхняя часть, глубоко запрятанные глаза и надвинутый на них объемистый лоб. А лоб почти не пострадал. «Бороду бы ему отпустить, – подумал Сергей, – такую партизанскую бородищу, и ничего не будет заметно». И носить перчатки тоже можно. Но вот так – на столе – эти сожженные руки производят страшное впечатление.
В том, что Николаев сейчас говорил, не было ни тени наигранного оптимизма. Фальшь в словах Сергей научился распознавать сразу и безошибочно. Он был искренен в своей непоколебимой вере, этот пожилой и, наверное, не такого уж крепкого здоровья человек, воевавший и в империалистическую, и в гражданскую, и с японцами, и с финнами, знающий о войне все, что о ней можно узнать на собственной шкуре. Как бы там ни было насчет воды и медных труб, а уж огонь-то он прошел. В самом прямом смысле слова. Вон они, следы! И этот человек воспринимает войну как-то совсем не так, как воспринимает ее он, младший лейтенант Дежнев. Может быть, с высоты генеральского звания все-таки виднее?
– Александр Семеныч, – сказал он, – вы можете все это говорить, потому что рассматриваете войну спокойно, как привычное дело. Ну а я не могу так! Вы к войне привыкали понемногу, приучались как-то, ну я не знаю, а нас в нее кинуло, как слепых кутят. И представляли мы ее себе раньше совсем по-другому, ничего похожего не оказалось...
– «Привычное дело», – усмехнувшись, повторил Николаев. – Я, брат, и сам не знаю, до какой степени можно назвать его привычным – для меня, скажем. Человек к этому привыкнуть по-настоящему не может. Привыкнуть, чтобы начать рассматривать ее спокойно, как ты говоришь. Человек – не может. Для этого нужно быть не совсем человеком, мне думается. Я смотрю не то чтобы спокойно, я смотрю трезво. И ты тоже рано или поздно к этому придешь, потому что иначе нельзя. Война признаёт только крайности: либо это предельная трезвость всех оценок, совершенный расчет, либо отсутствие каких бы то ни было расчетов, ставка на безумие. Это то, что у Гитлера и его генштабистов. Как ни странно, ставка на безумие иногда дает некоторые результаты. Впрочем, ненадолго. Ну, мы как – выпьем еще или не хочешь? Я тебя не спаиваю, решай сам.
– Да можно, по последней, – сказал Сергей. – За победу мы с вами забыли выпить.
