Все поправимо: хроники частной жизни - Кабаков Александр Абрамович (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
Женька разлил коньяк, выпили сразу, Игорь, по своему обыкновению, принялся закусывать, будто три дня не ел, а я, едва продышавшись от едкой дряни, никакой это был, конечно, не коньяк, а разведенный чем-то плохой спирт, начал рассказывать. Несколько раз то Киреев, то Белый пытались меня перебить, но я рявкал, и они затыкались.
Рассказ занял минут десять, не больше. Когда я дошел до того, как прятал банку из-под лечо, как рыхлая земля забивалась мне под ногти, а я спешил все закончить, пока не вернулся Ахмед, Игорь выматерился и механически схватился за бутылку, но она уже была пуста.
— Если я сейчас не выпью, помру, недослушав, — сказал он.
Я и сам был не против еще одного стакана хотя бы той же дагестанской мерзости, от собственного рассказа меня колотило, но взять было решительно негде.
— Молчи. — Женька ткнул Игоря в бок. — А ты рассказывай дальше… Потом, может, выпить найдем… Ну, и когда ты в последний раз проверял… ну, как сказать… когда на кладбище был?
— На кладбище я бываю регулярно, раз в месяца три-четыре, у меня там, между прочим, мать и дядька лежат. — Я закурил, сигарета в руке дрожала, странно, я не ожидал, что так разволнуюсь. — Ахмед, как и обещал, все кругом зацементировал, цемент, конечно, потрескался, но лежит на месте…
— Ну, и что мы будем делать? — Киреев ерзал на своем ящике, ящик уже покосился и вот-вот должен был рухнуть, но Игорь ничего не замечал. — Цемент долбить, чтобы все кладбище сбежалось? Если, конечно, ты, Солт, вообще все это не выдумал. Может, ты свихнулся, а? Мне, например, кажется, что свихнулся. Да не бывает в жизни бриллиантов, ты, предводитель дворянства! Ты же еще в школе много лишнего читал, а теперь и вылезло…
— Не ори! — Женька встал, и его ящик мягко повалился на землю. — Значит, так: сейчас едем ко мне. У меня, во-первых, есть что выпить, неприкосновенный запас, еще с канадских времен держу…
— Вот сволочь, — с чувством произнес Игорь.
— Заткнись! — Женька ногой сгреб в кучку следы нашего застолья, его аккуратность проявлялась автоматически. — Во-вторых, ты, Солт, там все на бумаге нарисуешь, вспомни все свои чертежные навыки, ты же профессор, в конце концов. В-третьих, придумаем, как вытащить…
— Дома говорить нельзя, — возразил я, — там телефон…
— Ну, это глупость! — Женька нетерпеливо топтался на месте, ожидая, пока Игорь вернется из-за кустов, оттуда слышался шорох падающей на листья мощной струи. — На всю жизнь ты перепугался, Солт. Никто сейчас никого уже не слушает, во всяком случае, если и слушают, то не нас, конторе теперь сил не хватает с неформалами воевать. Сам не понимаешь, что ли? Бандиты, что ли, подслушку устроили?
— Могут и бандиты. — Я настаивал из упрямства, понимая, что бандиты, конечно, организовать прослушивание Женькиной квартиры не могут, да, хоть бы и могли, не станут, не нужно им это, у них методы проще. — Ну, ладно… Сядем, как в прежние времена, на кухне, кран откроем на полную… Поехали.
От Женьки Игорь и я позвонили домашним, сказали, что уезжаем по делам на пару дней, Игорь для достоверности — все-таки прослушку до конца никто не исключал — убедительно соврал Марине, что летим на Урал. Просидели у Женьки до утра, прикончили его заначку джина, утром ненадолго разъехались — у каждого была своя задача в рамках общей подготовки к операции. Мне, в частности, надо было купить пару детских совочков, какими роются в песочницах, их можно было принести на кладбище в карманах, а Игорь поехал добывать рассаду подходящих для могилы цветов.
Сам Женька остался дома, чтобы созвониться и договориться о встрече с дальним знакомым, который мог быть связан с платежеспособными людьми, интересующимися камнями. Дальний этот знакомый, армянин, работал в металлоремонте на Разгуляе, а подпольно ремонтировал дорогую старинную ювелирку и даже брал заказы на новую. Был он хорошо известен среди московских актрис и вообще богатых дам с художественными претензиями умением переделать непарную запонку, оставшуюся от деда, в модный большой перстень, починить хитрый замок в прабабкиной изумрудной сережке, запаять тончайшую цепочку, порвавшуюся в какой-нибудь лирический момент… Но ходили также слухи, что есть у него и серьезные заказчики, каким-то боком фигурировал он даже в пересказывавшихся шепотком историях о бриллиантах Гали Брежневой… Естественно, по телефону Женька ничего говорить не станет, да и при первой встрече только прощупает ситуацию. Когда же клад окажется у нас в руках, надо будет действовать с максимальной осторожностью и не торопясь — налетев на стукача, за такую операцию вполне можно огрести срок на всю оставшуюся жизнь, а могут и покупатели просто прихлопнуть в момент передачи. Стоимость полотняной колбаски, закатанной в полулитровую банку, мы пока даже не представляли себе, но предполагали, что и за десятую часть найдутся желающие расплатиться тремя пулями. Женька собирался при первой встрече с армянином — знали его все как просто Вартана — узнать цены, сказав, что у приятеля случайно завалялся крупный камушек, в дальнейшем же иметь дело только с самим Вартаном как с посредником, получающим хороший процент, вплоть до половины всей суммы, и встречаться обязательно один на один где-нибудь за городом, чтобы мы с Игорем страховали издали. Более подробного и безопасного плана мы придумать за ночь не смогли и потому согласились, что исключить риск совсем не удастся, а действовать через армянина казалось наиболее разумным — в конце концов, до сих пор никто из его клиентов не был убит…
Моя проблема оказалась серьезнее, чем предполагали: в «Детском мире» на Дзержинского я не нашел ничего, половина секций вообще была занята коммерческими магазинами, в которых продавались самопальные брюки мешком, сшитые по последней бандитской моде из пальтового букле, да поддельные джинсы, предварительно скрученные в жгуты и вываренные в отбеливателе какими-нибудь подольскими рукодельниками. Я метнулся на «Щербаковскую» и там в магазине «Малыш», занимавшем весь первый этаж длинного дома напротив метро, нашел-таки необходимое. Совочки были хилые, тонкая крашеная жесть приколочена двумя гвоздиками к деревянной ручке, но я решил, что вечером мы этот инструмент усовершенствуем и укрепим.
Времени до назначенного срока возвращения к Женьке еще оставалось полно, почти весь день. В сияющей пустоте неба плыло над городом одинокое светлое облако, на солнечной стороне проспекта Мира припекало. Бабки и хмурые прилично одетые женщины стояли шпалерами от выхода из метро аж до кафе-мороженого «Белый медведь», предлагали кефир, масло в размякших пачках, прогибающиеся под собственным весом толстые дубинки вареной колбасы в ярко-красной синтетической оболочке…
Я побрел в направлении косо впившегося в небо космического обелиска, перешел дорогу — и через полчаса оказался перед хороводом золотых девушек, кружащимся в сухом бассейне выключенного фонтана. На ВДНХ было пусто, как обычно в середине буднего дня. Редкие бездельники вроде меня пересекали бескрайние асфальтовые площади и углублялись в мертвый город, какой мог бы нарисовать мечтательный пионер. Вокруг миражами поднимались резные дворцы, гигантские каменные колосья, бетонные истуканы шахтеров, колхозников и ученых, застывших с символами своего труда — отбойными молотками, серпами и микроскопами — в руках, аллеи вели к дальним полянам, откуда-то долетал теплый запах хлева, зеленой шелковой тряпкой, брошенной среди деревьев, лежал пруд, а за ним стояла высокая ограда из частых тонких прутьев, отделявшая выставку от Ботанического сада.
Я заметил скамейку, которую неведомые могучие безобразники уволокли с аллеи в глубь кустов, продрался сквозь колючие ветки и сел, вытянув во всю длину ноги и широко раскинув руки по скамеечной спинке. Закрыв глаза, я закинул голову. Я чувствовал, как под солнцем сохнет и нагревается кожа на лбу и на щеках, как яркий свет пробивается под веки.
Впервые за многие месяцы я мог не думать о текущих делах — все уже закрутилось и шло своим чередом, ничего нельзя было изменить, я принял решение, и мы двинулись по единственно возможному пути.
