Рассказы о Чике - Искандер Фазиль Абдулович (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
Когда все уселись за стол, Чик старался исподтишка следить за тем, что будут делать другие, чтобы делать так самому. Он сразу же углядел в хлебнице аппетитную горбушку, но сдержал себя, не зная, в каком порядке в интеллигентных домах берут хлеб из хлебницы.
Вдруг все схватились за куски материи, лежавшие на столе, и, с треском раздергивая их, стали укладывать на коленях. Оказалось, что это салфетки! Чик видел в кино, как люди затыкают их за ворот рубахи, словно в парикмахерской, но он никак не мог представить, что взрослые, вроде детей, раскладывают салфетки на коленях.
Чик разодрал хрустящую, сопротивляющуюся салфетку и положил ее на свои голые колени. Он был в коротких штанах. И сразу же от этой салфетки у него ноги зачесались. Но чесаться было стыдно, и Чик терпел и, главное, боялся, что эта белоснежная тугая салфетка свалится на пол и от этого произойдет скандал. Проще было бы положить кусок фанеры на колени и обедать. Боясь, что салфетка свалится, Чик старался не шевелить ногами. Оказывается, когда стараешься не шевелить ногами, ужасно хочется ими пошевелить.
Ноги у него быстро одеревенели оттого, что хотелось ими пошевелить. Чик несколько завозился с салфеткой, то и дело уточняя симметричность расположения ее на коленях, и упустил очередность, с которой в интеллигентных домах берут хлеб из хлебницы.
Все получилось в один миг. Когда он поднял глаза, каждый взял себе кусок хлеба, а Славик, конечно, цапнул облюбованную Чиком горбушку. Чик потянулся за хлебом, стараясь не побеспокоить салфетку, как капризную кошку, готовую в любой момент спрыгнуть на пол.
Потом служанка стала разливать борщ по тарелкам, а сидевший рядом с вазой профессор передавал их дальше. Так как Чик сидел последним, он получил первую тарелку. Этот обычай передавать друг другу тарелки Чику понравился. Ничего не скажешь — хороший обычай. Чик был не такой дурак, чтобы, получив тарелку, сразу же наброситься на борщ. Он выждал, когда все получили свои тарелки, дождался, чтобы все взялись за ложки, и принялся есть.
Но при этом он ни на мгновенье не забывал о проклятой салфетке. Мало того, что ноги у него одеревенели и он все еще боялся ими шевельнуть, он к тому же сидел на цыпочках для полной горизонтальности салфетки на коленях.
Колени его все еще чесались в тех местах, где салфетка прикасалась к ним, словно салфетка была блохастой, хотя умом Чик понимал, что такая салфетка никак не может быть блохастой. Потом стало еще хуже. Ноги стали чесаться и в тех местах, где салфетка не притрагивалась к ним, как если бы блохи перепрыгивали с одного места на другое. Чик уже не знал, что и подумать.
Тем не менее с первым он неплохо справился и успел заметить, что хлеб из хлебницы, во всяком случае, со второго захода, берут не по старшинству, а кто как захочет. И теперь он с некоторым сожалением сообразил, что не было бы большой ошибки, если бы он ту горбушку сразу же потянул к себе.
В том же порядке раздали и второе: золотисто поджаренную картошку с сочными котлетами. Потом каждый взял себе в отдельную тарелку салат из помидоров, огурцов и всякой зелени. Все приступили ко второму. И тут, оказывается, Чик совершил крупную ошибку.
— Чик, запомни, пожалуйста, — сказала мама Славика, — вилку надо всегда держать в левой руке.
Чик был поражен, как громом. Салфетка упала на пол. Чик от смущения сначала наступил на нее, словно боясь, что она двинется куда-нибудь дальше, а потом поднял ее и опять положил на колени. Делая все это, он отчасти выигрывал время, чтобы оправдать свою ошибку.
— А я левша, — неожиданно для себя сказал Чик, — у меня правая рука вместо левой, а левая рука вместо правой.
— Ты левша?! — глупо удивился Славик, — вот уж не замечал?!
Мог бы промолчать этот Славик. Чик же не говорит его родителям, что они тут разводят китайские церемонии, а их сын, когда они на работе, в носках бегает по двору и даже в футбол иногда играет в носках. А может быть, Славик любит бегать по двору в носках, потому что ему надоедают эти церемонии?!
— Да, левша, — подтвердил Чик, — но я никому об этом не говорю и стараюсь жить, как правша. Я уже так натренировал свои ноги, что мне все равно, где правая, где левая… А руки еще не дотренировал…
Чик в самом деле во время игры в футбол одинаково бил что правой, что левой ногой, но получилось это как-то само собой, без всякой тренировки. Вообще-то Чик несколько навязчиво преувеличивал значение того, что обе его ноги бьют по мячу с одинаковой силой.
— Левше тем более удобней вилку держать левой рукой, — сказала мама Славика, — так что запомни, Чик.
Чик взял вилку в левую руку и почувствовал адское неудобство есть левой рукой. Особенно когда приходится думать о салфетке, которая лежит на коленях. Когда за долгие годы твоей одиннадцатилетней жизни все, что попадало в рот, попадало при помощи правой руки, оказывается, невероятно неудобно переходить на левую руку. Кажется, легче было бы зажать вилку пальцами ноги и есть. Тем более, там ему было все равно, что правая, что левая нога.
Профессор, видно, все это понял и решил помочь Чику.
— Сделаем для левши исключение, — сказал он и подмигнул Чику, -можешь есть правой рукой.
Чик сразу понял, до чего этот человек добрый и скрытно веселый. Не успел он досказать свои слова, как вилка сама перелетела с левой руки Чика в правую. Чику сразу стало легко, легко, и даже ноги под салфеткой вдруг перестали чесаться.
Вообще Чик терпеть не мог всякие там китайские церемонии. Он считал, что за едой нельзя сморкаться, чавкать, рыгать. Почему? Потому что другому это может быть противно, и от этого у него может испортиться аппетит. Но почему у другого человека испортится аппетит, если ты вилку держишь в правой руке? Глупо, глупо! Но Чик на этом не останавливался, он шел дальше. Он даже считал, что за едой можно и чихнуть, но при одном условии — что твой чих строго направлен в твою собственную тарелку, а не в чужую.
Так размышлял Чик, лежа на берегу моря на горячей гальке. Вдруг он почувствовал, что к его голой спине прикоснулось то ли перышко, то ли еще что-то и скользнуло по ней. Ощущение было необыкновенно приятное. Приятность была такая сладостная, что Чику захотелось, чтобы она длилась, длилась и длилась.
По тихой усмешке, которая сопровождала это прикосновение, Чик понял, что это Ника так шутит. Она сидела рядом. Такой сладкой шутки Чик никогда в жизни не испытывал. Но ведь она вечно так не может проводить перышком по моей спине, подумал Чик. Скоро ей это надоест, и сладость исчезнет. Что бы такое сделать, чтобы она долго-долго проводила перышком по моей спине, подумал Чик. Только он так подумал, как Ника сама подсказала ему, что надо делать.
— Он спит, а у него мурашки ходят по спине, — шепнула Ника Соньке, и они обе тихо захихикали.
Ах, они думают, что я заснул? Пусть думают. Но если я никак не буду давать о себе знать, ей это быстро надоест, и она перестанет проводить перышком по моей спине. Надо как-то поощрить ее…
— Мухи проклятые, — сонным голосом пробурчал Чик и, продолжая лежать ничком, вывернул руку и шлепнул ею по спине.
Девочки снова хихикнули, а Чик сделал вид, что снова заснул.
Теперь и Сонька какой-то палочкой стала водить по его спине, и две волны сладости растекались по ней. Чик внимательно прислушался к своей спине, чтобы определить, какая из сладостей слаще. Но оказалось, обе одинаково сладостны. Чик очень удивился. Ему нравилась Ника, а не Сонька, хотя он и ценил ее преданность. А спине, оказывается, все равно, она с одинаковой благодарностью принимала обе сладости.
— Мухи проклятые, — бубнил Чик время от времени и шлепал, якобы сонной рукой по спине. Девочки тихо хихикали и снова брались за дело. Такая игра обеспечивала длительность блаженства. Девочки все ждали: когда же Чик догадается, что это не мухи его беспокоят? Да никогда не догадается!
Блаженствуя, Чик уносился мечтами в будущее. Сейчас он хозяйственно думал, кого бы приспособить почесывать ему спину. Хотелось регулярности в этом сладостном деле. А как быть, когда станет взрослым?
