Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим (книги без сокращений txt) 📗
А через несколько дней после того как доползли вести о бойне, исчез и Бубу.
Конечно, купцы первыми сообщили о событиях. Говорили, правитель погиб вместе со своим войском гибелью странною — от неведомых сил.
Естественно, никто не поверил в душе этим мифическим россказням. Потом еще один караван прошел, и купцы сообщили, что несчастные дети шакала оседлали гигантское облако пыли и обложили его в Тимнокалине в отмщение за старые пакости, которые он наслал на их племя. Однако мудрые пастухи говорили совсем иное. Начинали они свои занимательные рассказы с «металлического сундука», божились, что за налетом стояли джинны. Рассказывали, будто народ ожидал, что произойдет нечто подобное, но все их воображение не могло превзойти этого безобразия, поскольку шейх братства получил сундук в дар от одного из купцов. Все вспоминали разговоры о том, будто гадалка-предсказательница Тимит стоит за этим тайным подарком. Не исключалось, что золотой песок служил волшебным амулетом. Пастухи говорили, будто люди выдающиеся утверждают, что гадалка не нуждается в том, чтобы насылать на кого бесовские чары, поскольку самого золотого песка, как гласит древний закон, уже достаточно, чтобы вызвать нечистую силу. Оказывалось, будто люди думающие склонны к тому, чтобы скрывать истину от шейха, джинны были достаточно сильны и смелы, чтобы взять дело на себя и отомстить обидчику за то, что завладел он пригоршней праха, населенного духами, и нарушил договор.
После всей этой болтовни пастухов Бубу пошел прогуляться на воздух, подышать ароматом цветов испанского дрока, оставив одного вождя разбираться со старшим из них о причине трагедии племени и судьбе старейшин.
Он ушел незадолго перед закатом и вернулся, когда уже время клонилось к полуночи. Прислушался к дыханию лежавшего на земле шейха и понял, что тот не спит, а глядит на звезды во мраке. Он подошел к месту очага и развел огонь. Полазил по камням, нашел трюфель — тот был из вида красноземных. Он повертел его в свете пламени и долго разглядывал. Стащил полоску своего лисама с носа, понюхал, как тот пахнет. Сделал долгий глубокий вдох, наслаждаясь чудесным ароматом, не в силах от него оторваться и сомкнув веки. Потом заново принялся вертеть гриб в свете пламени. Произнес так, будто продолжал давно начатый разговор:
— На сокровище набрел, из тех, что и не снилось нам отыскать в этом угоду…
Шейх молча следил за ним спрятанными в полосках глазами, но не шевельнулся и ничего не ответил.
— Я приготовлю чай, — сделал предложение Бубу, не отрывая взгляда от своей редкой находки. — Я хотел, чтобы ты разделил со мной праздник. Я же наткнулся на трюфель, когда весна не отошла.
Вождь заворочался на спине, а Бубу продолжил:
— Жители Сахары не очень склонны питаться трюфелями весной, пока их осенние дожди не сдобрят. Так вот, найти трюфель во время года, когда еще осенних дождей не было, это, знаешь, как получить клад какой, безо всяких там заклинаний.
Шейх встал. Поправил линии лисама на лице и склонился над костром. Протянул руку, взял трюфель у Бубу. Повертел в руках, рассматривая его. Размеру среднего. Красного цвета с пепельным опенком. Весь изрисован смутными линиями, усиливающими его красоту и очаровательную таинственность. Внизу у него — выпуклый выступ, на который налипли крошки почвы и песчинки. Шейх поднес гриб к носу, вдохнул букет запахов. Смежил веки, пробормотал в восхищении: «Аллах! Аллах!»
— Облачко бродячее проходило здесь прошлой осенью, — проговорил он, не открывая глаз, подняв голову к небу. — Облачко бродячее наделило тебя сокровищем.
Бубу поставил чайник на угли, сказал неожиданно:
— Нынче никто тебя не остановит. Можешь добираться до своей геенны, когда захочешь.
Они обменялись быстрыми взглядами. Вождь не ответил. Продолжал бормотать себе под нос что-то о таинственном плоде, словно ребенок, получивший забавную игрушку.
— Можешь отправляться себе на волю, в геенну свою, — продолжал подстрекать его Бубу.
Он подошел к шейху поближе, так что вождю уже было нельзя отвернуться от испытующего взгляда.
— Первое, чему мы научились у братства, — произнес Бубу дрожащим голосом, — это — читать язык символов. Ты знаешь, что значит получить единственный для поры года трюфель, когда они вообще не родятся?
Он придвинул голову еще ближе, так что их чалмы коснулись друг друга, прошептал:
— Это — знак конца. Конца нашему братству дервишей. Ты конец усматриваешь в жизни внутри этой сахарской геенны, а мы…
Не докончив фразы, он отодвинул голову.
А утром — скрылся.
16
На обратном пути он проезжал Сердалис. Там шейх оазиса поведал ему, как дервиш Бубу осуществлял освобождение духа из заточения в суфийской экстатической пляске зикр, в которой состязались одержимые на ножах, а мюриды — ученики и последователи обменивались ударами в сердце — якобы высвободить его из плена. В том кругу Бубу оказался единственным победителем. Шейх рассказал, что тот умудрился будто бы одним ударом извергнуть сердце из груди, не пролив из него ни единой капли крови — и показать все так, что все одержимые убедились в этом воочию при свете костра!
Шейх отвел гостя в молельный уголок аль-Кадирийя. На фасаде домика Адда увидел знамя, символ общины кадиритов, оно было перевернуто, и он не понял, то ли это было в знак скорби по мюриду Бубу, то ли по еще большей потере братства…
Глава общины вышел приветствовать их на широкую площадь, осененную листвой трех пальм с очищенными стволами и длинными красивыми ветвями. Он предложил обоим присесть в тени, а один из мюридов-послушников принес очаг и посуду для чая. Шейх общины долго занимал их речами о торговле, голодухе, южном ветре, вероломстве племени шакалов, божией любви, обычаях магов, изгнании и… об Аллахе! Однако, до рассказа о ходе побоища он так и не дошел, стараясь обойти тему смерти. Когда Адда уже надумал откланяться, шейх этой общины извинился и попросил гостя остаться с ним наедине. Вечный властолюбивый палач небес к тому времени повернул свой ход долу, его адский диск в наметившейся агонии устремился к своему извечному убежищу за горизонт.
Шейх общины сказал:
— Не добьется искры огня и не одолеет пути непременного тот, кто не стерпел угля в лоне своем.
— Не понимаю, — произнес Адда после некоторого молчания.
Шейх общины продолжил речь так, будто именно подобного ответа он и ожидал от собеседника на свою таинственную головоломку:
— Я в своей речи не использую двусмысленностей дервишей и их секретов. Поверь мне. Я хотел сказать, что ты стойко претерпел испытание свое и Аллах вернул тебе племя.
— Да, вернул… Пух и прах, вдов и сирот…
— На господа уповаю! Во всякой беде мудрость есть. В ущербе — прибыль, а в презренном — благо и радость.
— Однако… Подожди. Я вижу, ты не разделяешь мнение твоего верховного шейха, несмотря на то, что шейх местной общины кадиритов.
Шейх улыбнулся прежде чем ответить:
— В каждом братстве — две противоположности. Жизнь нас всех обучила видеть, ничто в мире не существует без своей противоположности. Аллах наделил жизнь законом противоречий, мужским и женским полом. И наше братство также благосклонностью пользуется, поскольку есть в нем грани.
— Правду сказать, я пренебрег аль-Кадирийей, когда повидал верховного шейха, который вызвался нас на праведный путь свободы вывести и обещал нам, что вернет нас к истокам веры и вдруг — обратился к мирской власти, словно султаны османского племени. В чем же разврат, о господи, — в людях или в учении?
И в том, и в другом. В душе, и в месте. И расхождение мое с верховным шейхом не в понятиях его, а в душе его, подвластной злу. Знай, о шейх Адда, что правитель и благоустроитель не встречаются в одном сердце. Потому что весь власти тяжелее и сильнее. Перед истинным добродеятелем путь один — пещера. Пустыня. Уединение. И если поддастся он искусу однажды, и покинет свою пустыню, выйдя к людям, то впадет в заблуждение, потому что шайтан перехватит инициативу и поведет дело.
