Пирамида - Бондаренко Борис (чтение книг txt) 📗
— Тринадцать.
— Мало, очень мало… Мы, откровенно говоря, уже решили укрупнить вас, перевести ваш сектор рангом выше, сделать его лабораторией. Как вы на это смотрите?
— Никак, — сказал Дмитрий.
— Хм, — задумался Александр Яковлевич. — Так-таки и совсем уж никак?
— Да. Жаль, но ничего более конкретного пока сказать не могу.
— Но вы подумаете об этом?
— Конечно.
— Видите ли, друг мой, я хоть и дал вам обещание не требовать от вас конкретного ответа — и от обещания этого не отказываюсь, — но войдите и в мое положение. Конец года на носу, надо утрясать планы будущего года, и хотите вы этого или нет, но вашей работе, в чем бы конкретно она ни заключалась, в этих планах должно быть отведено значительное место. Ждать еще год — просто преступление. Это вы понимаете?
— Да. Но поймите и вы меня. Если бы я мог что-то ответить, я сразу сделал бы это.
— Несомненно. Но, простите за назойливость, тая как я не сомневаюсь, чем закончатся ваши раздумья, то сделаем вот что: вы едете отдыхать и думать, а мы действуем так, словно вы уже дали согласие на руководство лабораторией, и, по возможности, планируем все необходимое для вашей дальнейшей работы… Я вижу, вам это не очень нравится?
— Да.
— Мне тоже. — Александр Яковлевич развел руками. — Я предпочел бы более конкретный ответ, но что делать? Деловая проза частенько входит в конфликт с нашими эмоциями. Вы можете предложить какое-то другое решение?
— Нет. — Дмитрий покачал головой. — Но и это мне не представляется удачным. Мне будет крайне неприятно, если я не оправдаю ваших надежд.
— Я думаю. И все-таки мы рискнем.
Дмитрий пожал плечами и промолчал.
На улице Дубровин предложил:
— Зайдем ко мне?
— Можно, — не слишком охотно согласился Дмитрий.
Они прошли в кабинет и несколько минут сидели молча. Наконец Дубровин спросил:
— Ты чем-то еще расстроен — кроме разговора о лаборатории?
— Вы думаете, этого мало?
— И не слишком много. Тебя ведь насильно никто не заставляет.
— Ну конечно, — Дмитрий усмехнулся. — Все выглядит очень даже мило. Ты можешь не соглашаться, но мы все-таки настаиваем. И попробуй откажись — сразу выйдешь дурак дураком и неблагодарной свиньей.
— Ну, это уже слишком.
— Ничего не слишком. Я не знаю, что вы говорили Александру Яковлевичу о моем… кризисе, но боюсь, что вы не слишком хорошо и сами понимаете, что это такое. Дело обстоит хуже, чем вы думаете. Я не стал особенно возражать Александру Яковлевичу, потому что это бесполезно, да и похоже, что лабораторию в самом деле надо создавать… Создавайте хоть целый институт, если моя работа стоит того. Но уж позвольте мне самому решать, смогу ли я принять участие в этой работе, а тем более руководить ею. Я сделал все, что мог, — и кончено на этом. А что дальше будет — увидим… И на вашем месте я не стал бы слишком рассчитывать на меня. Если я и выберусь… из этого кризиса, — Дмитрий криво усмехнулся, — то вряд ли скоро. А терять даже один год — это, как считает Александр Яковлевич, преступление. Если так — заранее ищите другого руководителя. Я наверняка ничем не смогу быть вам полезным… в ближайшем будущем по крайней мере. Я не только не могу сейчас ничего делать, но и не хочу, понимаете? Ничего не хочу. Я еле-еле закончил эту работу, и большего не требуйте от меня.
— Дима, — тихо сказал Дубровин, — успокойся, пожалуйста. Не будем больше говорить об этом. Поезжайте куда хотите и на сколько хотите. Жанне тоже надо как следует отдохнуть.
— Это уж точно. — Дмитрий поднялся. — Я пойду, Жанна будет волноваться.
Дмитрий стал одеваться, но вдруг хлынул такой дождь, что Дубровин решительно отобрал у него пальто, и они снова вернулись в кабинет. Дмитрий встал у окна и смотрел, как яростно сечет дождь тонкие голые деревья. Потом повернулся к Дубровину и спросил:
— Антонина Васильевна — его жена?
— Да. Непохоже?
— Почему же…
— У них такая история — хоть роман пиши. Знакомы они с детства, но в гражданскую потерялись, несколько лет искали друг друга и не нашли. Он женился на другой, она вышла замуж, пошли у обоих дети, — в общем, у каждого своя жизнь. А в сорок седьмом, когда им уже по пятьдесят было, случайно встретились на улице и, представь себе, сразу же узнали друг друга. Как оба уверяют — только по глазам. Проговорили один вечер, другой — и решили, что расставаться им не надо. Дети у обоих были уже взрослые. Она ушла от своей семьи, он — от своей, и вот с тех пор и живут вместе.
— Давно вы его знаете?
— Лет двадцать.
— Я все-таки пойду, Алексей Станиславович…
— Дождь-то еще не кончился.
— Он, похоже, до самой зимы не кончится.
— Тогда возьми зонт.
Домой Дмитрий пошел не сразу. Остановился под узким карнизом закрытого магазина, плотно прижался спиной к его прозрачной стеклянной стене. Закрыл зонт, закурил, долго смотрел на пустую, чисто вымытую дождем улицу. Волнение, пережитое при разговоре с Александром Яковлевичем, казалось уже чем-то далеким, теперь спокойно думалось: ну вот, все кончилось самым благополучным образом, уверенность в своей правоте не подвела тебя и на этот раз, работа оценена на «отлично» — и что же дальше? Ответ может быть вроде бы только один: работать и работать. Прав Александр Яковлевич: работы этой не на один год, и кому же, как не ему самому, возглавить ее…
Но он знал, что не сможет больше работать. Ни сейчас, ни позже. И спасительное стандартное утешение, что все это временно, естественная реакция на чрезмерные нагрузки, не помогало. В конце концов, усмехнулся он, жизнь — явление тоже временное. Глупая, пошлая «философия» — все так, но вот беда: то, что глупо и пошло, еще не означает, что это неверно… А, к черту… И он пошел домой. Ольф тоже был у него, и, судя по всему, они заждались его.
— Виноват, ребятишки, — улыбнулся им Дмитрий с порога. — Великие дела требуют великого времени… — И, не дожидаясь их расспросов, сказал: — В общем, все верно, можете меня лобзать и поздравлять… Ну, что же вы?
Жанна обняла его. Дмитрий, поглаживая ее по плечу, посмотрел на Ольфа и тихо сказал:
— Как хорошо, что вы есть, ребятишки…
Потом Ольф заставил его рассказать все подробно, восхитился Александром Яковлевичем: «Могучий старик!» — и, подумав, сказал:
— Знаешь, что мне пришло в голову? Что нам очень везет с учителями. Сначала Ангел вытягивал нас, потом Дубровин, а теперь вот — Александр Яковлевич… И все за-ради так, наших прекрасных глаз для? И противников-то у нас, по существу, не было, один пунктиром наметился, да и то уничтожился, стопроцентным джентльменом оказавшись. А где же пресловутая борьба нового со старым, новаторов и консерваторов?
— Подожди, будет тебе еще борьба, — пообещал Дмитрий.
— Ну, когда-то еще будет, а до сих пор почти не было. Все нас приветствуют, все идут навстречу, — вот только чепчики в воздух не бросают. Это мы такие везучие — или так быть должно?
— Наверно, и то и другое.
— Да? — Ольф скептически посмотрел на него. — Ну ладно. А раз уж зашел об этом разговор — позволь мне покаяться.
— В чем?
— Я был неправ тогда, поддерживая Валерку, — уже серьезно сказал Ольф. — До меня только сейчас по-настоящему начинает доходить, в чем тут дело. И Ангел, и Дубровин, и Александр Яковлевич помогают нам, конечно, не ради наших прекрасных глаз…
— Я думаю, — улыбнулся Дмитрий.
— Просто, наверно, так надо. И мы перед ними в долгу, который, очевидно, придется возвращать другим. Я, по своей несознательности, не понимал, что время возвращать долги уже настало…
— А сейчас понял? — насмешливо спросила Жанна.
— Сейчас — да, — серьезно сказал Ольф.
74
В Долинске стояла унылая бесснежная зима. Дмитрий и Жанна приехали вечером, и через полчаса Ольф уже заявился к ним. Открыла ему Жанна; Дмитрий слышал, как Ольф о чем-то тихо спросил ее и потом встал в проеме двери и оценивающе прищурился:
