Тюрьма - Светов Феликс (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT, FB2) 📗
— Неужто за сорок лет не захотелось отдохнуть, ноги вытянуть? — это я его спрашиваю.
— Бывало, есть у меня местечко недалеко от Москвы. Писатели живут. У одного из них. Однажды заглянул, а потом разочков пять приземлялся. Месяца три поживу и…
— В Переделкине?
— Ну. Знаменитый писатель. Старый. Живет один. Жена померла, дочка в Москве на квартире. А он круглый год. Воздух ему нужен, природа. Зимой котел топлю, летом сад обихаживаю. Цветочки. Месяца два-три выдерживаю. А потом… заскучаю.
— Ты ему, наверно, рассказываешь, а он — записывает?
— Кто его поймет. Хотя книг много, цельный шкап. И денег сколько надо.
— Тебе-то хорошо платит?
— Денег не дает. Кормить — кормит. И ночевать оставляет. Не попадайся, мол. А попался — твое дело.
— Хороший человек,— подытоживает Арий.
— Жадный. Хотя был случай… Утром встанет, выйдет на крылечко, продышится — и обратно. Откроет шкапчик, рюмочка серебряная, нальет, выпьет и запрет в шкап.
— Пишет, что ли?
— Может, и пишет, не видал. Спит, наверно. Раз в месяц приезжает дочка. Машина, шофер. Все про деньги. Ругаются. Он не дает. Она — в машину и обратно.
— Кто ж такой? — спрашиваю.
— Зачем тебе? Не надо. Скучная у него жизнь, я бы ни за что не променял. Передохнуть другой раз. А потом дождусь, когда уйдет погулять, у него вечером обязательная прогулка, открою шкап, налью серебряную рюмочку… Сколько есть опорожню, рюмочку в шкап — и пошел. Через год снова к нему. Не обижается, знает, мне пора было.
— Где же ты ходишь, Матвей?
— Везде. Я вам скажу, мужики, в Сибири — тыщи живут по лесам. Раз поймали, увели в тайгу. Как на грех, деньги в кармане. Пускай, говорят, еще шлют, а не пришлют — съедим.
— Ладно врать, Матвей.
— Тебя бы к ним.
— Ну и что дальше?
— Написал своему писателю в Переделкино… Так, мол, и так, выкупай. Они прочитали, поверили, что пришлет. Ждем.
— А ты-то верил?
— Время потянуть. Кому писать? У матери пенсия тридцать семь рублей.
— А чем кормятся?
— Как волки. Ночью придут в деревню, пошарят — и в тайгу: яйца, свиненка, картошку. Что найдут. Летом полегче.
— Как же ты ушел от них?
— Случай, можно сказать. Пошли как-то в райцентр. Одного не отпускали, с провожатым. А у него там баба с самогоном. Он к ней. Я говорю: на почту слетаю, может, перевод подошел, для понту. А ему зачем, чтоб я с ним к бабе?.. Что думаешь — лежит перевод. Стольник! Все ж таки, писатель. Взял деньги и рванул. Ушел.
— А в этот раз как залетел?
— На вокзале взяли. На Киевском. От него и ехал, из Переделкина. Я ее давно приметил — па-аскудная баба. В электричке с ней раз, другой. Тоже там живет. И она на меня, видать, глаз положила. Только вышли в Москве — она за свисток. Может, и отпустила бы, попугала или подписку взяла. А когда привели, она сидит за столом — следователь в вокзальном отделении, я на нее поглядел… Жалко, говорю, я тебя не спихнул, суку, в электричке, ничего, мол, еще встретимся. Короче, напросился. Оформила. Чего от них ждать…
Что же у нас за камера,, думаю, кого они сюда пихают? Один с особняка и другой всю жизнь по тюрьмам… В чем на сей раз кумовский замысел?
И Матвей подлил масла в огонь. Мне.
— Чудная камера. Смотри, писатель, не промахнись…
Ночью я проснулся от хохота. Пятеро через дубок от меня, на шконке у Мурата. Он у окна, рядом с ним лежит Саня. Арий, Гера, Матвей… Уселись подальше, чтоб меня не будить. Разговор о бабах. Арий и Матвей— в очередь, рассказ за рассказом. Пытаюсь заснуть. Наслушался… Саня вступает. Вроде бы, не его стихия?..
— От бабы,— говорит Саня,— можно чего хочешь ждать. Она, если что не по ней… К примеру, напьешься, не соображаешь, пожалела б, а ей надо… Она такое учудит…
Не уснуть, бьет в уши. Теперь исторический сюжет. В тюрьме о чем бы ни травили, все скушают… Наверно, притча, в подтверждение версии: «баба такое учудит».
— У царя Ирода,— начинает Саня,— жена Иродиада, а дочь Иродиадина. Одна другой старше на тринадцать лет. Одной тринадцать, а другой двадцать шесть…
— Рано начинали,— вставляет Гера.
— На юге всегда так,— говорит Мурат,— у нас…
— Молчи, Самарканд,— говорит Саня,— не про вас сказ. Живут они, царь Ирод и его бабы, во дворце, все чего надо, одного снегу нету, а так все. Но ведь всегда мало, особенно бабам, им того надо ,что у другого есть.
— А чего у нее нету? — спрашивает Мурат.
— У нее то есть, чего у тебя нету… Живут они во дворце, а в пустыне поселился отшельник святой жизни. Царь к нему за советом: начинать, к примеру, войну или не начинать? И другое разное. Нужный человек для государства. Выкопал отшельник нору, вроде как Матвей в Сибири, жует кузнечиков, запивает водичкой из родника — хорошо, ничего не надо!..
— Как не надо?
— Спроси у Матвея, надо ему или он так обходится?..
— Давай лучше про отшельника,— говорит Матвей.
— Я и рассказываю, а потом ты про себя — было похожее или нет?.. Мать с дочерью повадились к нему— у него-то в наличности, чего во дворце, хоть и пища не на тридцать семь копеек, а не сыщешь. Мать утром, а дочка по ночам. Или наоборот, не в том история. Кто из них засветился— мать или дочка, или время спутали, столкнулись, история умалчивает. Короче, друг про дружку узнали. Матери куда деваться — старуха, у них к тридцати годам, считай, бабушка, а дочка бесится — старуху предпочел! Не понять, дурехе, отшельнику без разницы, налопался кузнечиков, кто ни залезет в нору, в темноте не видно. Ну, дочка думает, держись, Ваня! А тут пир во дворце у Ирода, гостей полна хата. Поели, вылили, закурили. Спляши, говорит царь дочке, если угодишь мне и гостям, что ни попросишь— твое. Сплясала. Они тогда не так плясали, не наши курочки, не шейк-брейк. Тринадцать лет стерве, а у нее все, что положено в натуре. Гляди, рванина, завидуй! Гости по потолку ходят. Всех зажгла. Царь сопли утирает, хоть и дочка, а ногами сучит.Что хочешь, говорит, все исполню! И гости кричат: «Заслужила!» Ну, говорит царь, надумала? А она и не думает стерва: дай, говорит, мне голову Ивана-Крестителя на блюде…
Я не выдерживаю, больше не могу — зарежьте меня!
— Что же ты несешь, сволочь! — кричу я, как во сне.— Художник, Сезан-Лентулов! Что у тебя в душе?.. И я уши развесил, поверил тебе! Если ты на такое способен, готов изгадить, чем только и спастись можешь, ты на все…
— Вадим, Вадим,— говорит Арий,— держи-ка язык…
— Не могу с вами! — кричу,— все равно куда…
— Ты что, Вадим? — Саня вылез к дубку.— Может, я чего спутал, но читал и… Картина есть, живопись…
— Что ты читал?! Что ты мелешь? Какая живопись? Скоты! Что с вами будет, если вы готовы…
— А с тобой? — у Матвея лицо строгое, глаза колючие.— С тобой что будет? Ты за себя думай. На кого кричишь?.. Каждый по себе судит и называет. Не о себе ли раскричался? Неужель ничего за жизнь не изгадил? Никого не обездолил?.. Тюрьма учит — никого нельзя судить. Он сделал. А ты?.. Из-за бабы, парень… Один за бабу другому глотку вырвет, а другой себя погубит. Когда на воле, ладно, с жиру бесятсй, начудили. А когда в тюрьме?..
Я сбит с толку. Всегда виноват, когда не сдержишься.
— Да вот вам история, вчера, можно сказать,— говорит Матвей,— на больничке. Я десять дней косанул, давление у меня, очень мне в камеру не светило. Жрать нечего, подкормлюсь перед дорогой. А тут приходит… Да не приходит, приносят. Не фраер, три ли четыре ходки. Бывалый. Морячок. Инфаркт у него. За месяц до сего. Потащили с осужденки на этап, а его прихватило. В реанимацию — куда еще? Есть такая больница, я знаю, лежал. Отгородили пол коридора решеткой, поставили вертухая, врачи вольные и сестры — вольные. Не тюремные, короче. Кормят с больничного котла, вроде как санаторий. Само собой, от смены зависит: один власть показывает, другому — хоть водку трескай, с сестрами в жмурки. Можно лежать… Отвалялся морячок в реанимации день-другой, поднимают наверх. Конвой гавкает: раздевайся догола, халат… А халаты без пуговиц, без завязок, до колена. Чтоб не ушел. А куда уйдешь— решетка, как в тюрьме, вертухай. Но — положено. А морячок уперся, не дам трусы снимать, издеваться над человеком нет у вас права. Когда начинаешь качать права, известно, с конвоем разговор короткий: хочешь трусы, наденем наручники. Надевайте! А у него инфаркт. Приходит врач с обходом, зав.отделением, тюрьмы не нюхал, ему в новинку: крик, шум. Сняли наручники, с вертухаями провели беседу, чтоб помнили — не тюрьма, больница. Короче — послабление. Подфартило, сестрички спирт таскают — житуха! Наш морячок выбрал ночку потемней, шлепнул с вертухаем банку спирта, а когда тот закемарид, трусы ему в пасть, связал, снял сапоги, штаны, гимнастерку, натянул на себя, ключ вытащил, дверь открыл — и ушел… Но это ладно. Ушел и ушел. Я бы не стал рассказывать. Невидаль. А он куда ушел — в тюрьму! Баба у него на больничке, вот я к чему. Старшая сестра; Зверюга, говорят, кумовская блядь, морячок с ней давно, у них из-за того с кумом война — кто кого, вся тюрьма знает… Пришел морячок ночью на вахту, открыли ему, а он повалился…
