Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
— Мы тут посоветовались насчёт досрочного освобождения тех членов бригады, которые достойно проявили себя, находясь в заключении. Не скрою — есть серьёзные возражения, и некоторые дела, очевидно, будут задержаны по особым обстоятельствам…
— Позвольте вопрос, гражданин начальник? — сказал Упоров.
Не привыкший к тому, что его перебивают, Лукин поморщился, однако согласился, продолжая игру в доступного народу человека.
Вадим кашлянул в кулак, прислушиваясь к зачастившим ударам собственного сердца.
— Верный ленинец, Никита Сергеевич Хрущёв, неоднократно подчёркивал — неисправимых людей нет…
Лукин благосклонно опустил ресницы серых, приятных глаз, мимолётом глянув в сторону Губаря.
— Он лично обращался к представителям преступного мира с призывом встать на путь. Многие откликнулись. Наша бригада — наглядный тому пример. Пять лет впереди идём…
У секретаря зарделись уши, он нетерпеливо поглядел на часы.
— Меня не надо агитировать. Существует специальное законодательство, на основании которого…
— Я же к вам не как к прокурору обращаюсь, — тихо и проникновенно произнёс зэк. — Как к представителю ленинской партии. Над нами вся Колыма смеётся. Работаем лучше других, не щадя себя, а освобождаться на общих основаниях. Непонятно людям. Дух слабеет от равнодушного отношения. Маяк, он ведь тоже горит не вечно…
Лукин был смущён искренней тревогой бригадира за судьбу дела и, потрепав зэка по плечу, сказал:
— По-человечески тебя понимаю, Упоров. Вы — активный авангард массы. Возьмём ваше дело под контроль. Главное — не падать духом!
Секретарь убрал руку с плеча, недовольно морща нос, обратился к Губарю:
— Много ещё в нашей работе формализма, но процесс очищения идёт бурно, и скоро мы выметем бюрократов из всех звеньев социалистической системы. Партийность и бюрократия несовместимы! Вот я, как впрягся с комсомола, второй десяток лет заканчиваю на партийной ниве. Работа наша, как у чекистов, незаметная. Но представь себе на мгновение фантастическую мысль — нет партии…
Лукин задержал дыхание, зэк послушно последовал его примеру.
— …Все рухнет, рассыплется прахом, ибо она — цемент общества, намертво спаявший нас в духовный монолит. Ваша бригада тоже родилась не на пустом месте. Верно? Вы поверили в партию, партия оценила ваше прозрение…
Упоров, продолжая поддакивать откровениям партийного секретаря, совершенно неожиданно задумался о нем как об активной пустоте, не обременённой тяжкой ношей совести, да и разум при нем был искусственный, заложенный в носящее человеческий образ хранилище чьей-то недоброй волей и ею же ограниченный. Он мог, наверное, развиваться только согласно спущенным инструкциям. Пустота… куда, при надобности, легко вложить любое содержание — от палача до мироносца.
Трудно даже заподозрить существование в нём души собственной, секретарь никогда не выкажет миру своего первородства. Он — ничто, а сыт от того, что пуст…
— …Скажи мне, Упоров, откровенно: как относятся в зоне к нашей партии? Откровенно — прошу! Почувствуй себя, так сказать, на одной ноге с хозяином района.
Вадим не спешил с ответом, хотя знал — придётся соврать. Прежде зэк закусил в раздумье губу, так, чтобы секретарь видел его внутреннюю сосредоточенность.
Нахмурился и сказал:
— Боятся, гражданин Лукин. И уважают, конечно. Некоторые, таких мало, ругают…
— Такие везде есть, Упоров. Особенно за океаном. Мы с тобой, дорогой, наблюдаем агонию частнособственнической психологии. Мир круто, болезненно идёт к социалистическому обновлению… Кстати, как ты отнесёшься к идее: создать из бывших заключённых такую же бригаду на свободе?
— Мы об этом думали, гражданин секретарь, — он попытался сделать плакатное лицо, — посторонними людьми себя не чувствуем. Стараемся следовать курсу партии, насколько нам позволяет наше положение. Многие сегодня переосмысливают свою жизнь…
— Вот! — Лукин поднял вверх палец и прошёлся с ним, как с факелом, по кабинету, — Слыхали, Остап Николаевич?! Вот о чём я буду говорить на следующем пленуме райкома. Глубинное оживление инициативы. Отклик на мудрую, дальновидную политику партии. Теперь конкретизируем разговор. Есть интересное месторождение. Сложное. Для настоящих энтузиастов.
— Содержание, гражданин начальник?
— Тридцать, тридцать пять граммов на куб.
— Фролихинская терраса.
На этот раз секретарь райкома удивился по-настоящему и, похоже, был сконфужен.
— Читаете мои мысли? Как это понимать?!
— Любознательность не чужда каторжанам. Там подвесной пласт. Необходимо снять метров десять торфов.
— Золотоносных.
— Именно. Снять и промыть только тогда, когда доберёмся до настоящего золота. Страна не должна терять ни грамма драгметалла.
— Интересно! Интересно!
Он что-то записал в блокноте и смотрел на Упорова, наконец-то опознав в нём своего человека. Оба лукавили. Для одного ложь была работой, для другого — мостиком, по которому он надеялся выбежать на свободу.
Каждый рассчитывал поменять ложь на искренность.
«Ловко я ему базакенбасил! — радовался подготовленный Ольховским по всем перспективным месторождениям каторжный бугор. — Только бы проглотил, не подавился».
Он же знал — затея с Фролихинской террасой при выигрыше сулила району стабильную золотодобычу, что и заставляло работать воображение партийного секретаря. Зэк тоже отдавал себе отчёт в полной никудышности замысла с точки зрения технического решения и чудовищной опасности для людей. Шёл обмен словами, за которыми не последует дела, а потому можно обещать, соглашаться, брать обязательства. Одним словом, делать все, как делают они.
— Простите меня за неловкость выражений, но мне кажется — вам вместо свидетельства о рождении следовало сразу выдать партбилет.
Секретарь оценил комплимент с полной серьёзностью:
— Коммунистом надо родиться. Здесь ты, пожалуй, прав, Вадим.
— Смею вас заверить, товарищ Лукин, — уловив потепление в голосе секретаря, вмешался в разговор полковник Губарь, — кроме этой бригады золото на террасе не возьмёт никто.
Но тут оказалось — Остап Николаевич нашёл не лучшую форму выражения своего мнения. Лукин ещё надеялся поразмышлять, взвесить, а лучше сказать — попонтоваться, сыграть в партийную мудрость. Полковник все испортил. Зэк подметил огонёк досады в глазах секретаря райкома. Впрочем, к этому он отнёсся равнодушно. Главное — хозяйский взнос за его будущую свободу сделан. Хозяин не испугался.
«Дважды! — отметил про себя Вадим, ощущая приятную дрожь в замлевшем от долгого стояния теле. — Теперь ты знаешь, на кого можно рассчитывать, а кого следует побудить к молчанию».
Лукин похрустел жирноватыми пальцами, должно быть, соображая, как ему поступить. Затем несколько вынужденно ответил на счастливую улыбку заключённого и так же неохотно протянул ему руку:
— Держитесь прежней линии, Вадим Сергеевич.
— Наша линия с вашей не расходится, гражданин секретарь.
Лукин перестал улыбаться. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, и Упоров изо всех сил старался выглядеть идейным соучастником секретаря.
— Кто у нас следующий?! — строго спросил Лукин полковника Губаря.
Заключённый шёл по коридору, прикидывая в уме сроки приезда комиссии с правами Верховного Совета.
О ней говорил Голос, а Соломон Маркович попусту словами не сорит. В нем есть определённость тихого хищника, и он вполне надёжен, когда заинтересован. Три месяца, пусть полгода. Можно на нервах пережить, не дав никому совершить пакость и похоронить твою свободу.
«Как напугать Морабели? Жестокий человек всегда трус. А если ещё и есть что терять… Пусть эта усатая пропадла не держит тебя за безрогую овцу. Парторгом заделаться хочет. Очень хочет! Ништяк, мы ещё поторгуемся. Может, и сговоримся…»
Грохочущий звук опрокинутого самосвала не отвлёк зэка от начала работы над планом будущих действий.
Сомнения и суета бесполезных переживаний осыпались, прилив скрытой энергии заботливо укротил неуверенность. Он стал прислушиваться к тому, что диктовал трезвеющий разум, понимая: будущий скользкий путь — путь терпения.
