Горькая доля - Голестан Эбрахим (читаем книги бесплатно TXT) 📗

Подошел Джафар, сказал, что извозчик ждет, можно ехать.

– Так он в доме призрения? – спросила мама. Бабушка пробормотала:

– Нет Бога, кроме Аллаха.

– Вы-то сами не могли хоть раз послать к нему! – еле сдерживаясь, сказал отец. – Разузнали бы хоть, жив он или помер, где работает, что с ним.

– Хозяин, лошади ждут, – вмешался Джафар. Тетка расплакалась, а через минуту ей уже вторили

Симин и Мехрангиз. Они плакали тихо. Зарин глядела на них во все глаза, словно собираясь что-то сказать, и молчала. Снова раздался голос отца. Теперь он кричал:

– Позорище! Бессовестный, подлая скотина, опозорил нас! И все по вашей милости!

То есть по маминой.

– Этот идиот попрошайничать стал – вот его и забрали. Старик отработал свое – так могли бы позаботиться, проследить, все ли в порядке. У меня не сто голов, чтобы самому о всякой чепухе думать!

Потом он крикнул:

– И нечего реветь!

И вконец разозлившись, ушел из дому. Когда он вышел за порог, тетушку словно прорвало и слезы хлынули рекой.

– Будет тебе, Эфтехар Шарийе, о чем ты плачешь? – сказала бабушка. Потом повернулась к маме. – Не принимай близко к сердцу, детонька. Сказал словцо да ушел. Забудь – и ладно.

Мама перестала плакать. Зарин налетела на тетку:

– Это все вы со своими слезами, из-за вас отец расстроился, и вообще вечно из-за вас достается.

Я почувствовал, что больше не выдержу.

– Пойду погуляю.

– Куда ты? – сквозь слезы спросила Симин. – Сегодня же четверг.

Тетка, плача и всхлипывая, проговорила:

– He дай Бог зависеть от кого-то, хоть бы даже и от брата родного.

– Нет Бога, кроме Аллаха, – опять начала бабушка.

– Бедная дядюшкина жена! – подхватила Мехрангиз.

– А при чем тут дом призрения? – спросил я.

– Какой позор! – сказала мама. Зарин крикнула:

– Рогайе, собери посуду!

Тут зазвонил телефон. Мама сняла трубку. Это был Баха Султан. Он сообщил, что Мешхеди Асгар в настоящее время находится в доме призрения. Он распорядился его отпустить, поскольку дядюшка задержан ошибочно, но кто-то должен поручиться, сегодня, правда, уже поздно, завтра тоже – пятница, выходной, ничего не выйдет, значит, в субботу, с утра, но уж обязательно, непременно.

В тот день погода к вечеру испортилась, набежали тучи. Мне было грустно. Перед приходом роузехана я сбежал на улицу и простоял там, пока чтение не кончилось. Отец вернулся очень скоро – ожидались гости, был как раз его черед принимать друзей. Мама рассказала ему про звонок майора. Отец сказал:

– Я знаю. Он сам вечером будет. Теперь надо о старике позаботиться.

И пошел звонить дяде.

(Дядя – это был дядя Гулям, мамин нестареющий младший брат. Когда фабрика дяди Азиза еще строилась, Гуляму подошло время служить в армии. Но дядя Азиз нашел ему место ординарца бригадного генерала, и Гулям взамен строевой подготовки и муштры вначале просто отсиживался дома, а потом все-таки стал ходить в гарнизон на штабную работу. Но по вечерам всегда возвращался. За все время солдатской службы он даже волос не остриг, так и проходил с длинными. Когда два года службы истекли, его приняли на новую фабрику – как брата дяди Азиза и любимца генерала, который ценил Гуляма за расторопность и ловкость. Генерал сам был одним из держателей акций фабрики – ходили слухи, что члены-учредители компании во главе с дядей Азизом сделали ему солидный подарок. Генерал из осторожности, страшась наговоров и тегеранского начальства, целиком препоручил свою долю дяде Гуляму, и через несколько лет, попав в немилость, а потом и в тюрьму, лишился ее – бывший ординарец попросту прикарманил его деньги. Гулям поселился у дяди Азиза, в новом доме с садом, за железными решетчатыми воротами.)

Гуляма не было дома, отец сказал в трубку:

– Когда вернется, передайте – сегодня у нас все друзья собираются, мечтают повидаться, пусть непременно к нам пожалует.

В пасмурных закатных сумерках я молча обдумывал, с чего это дядя произведен отцом в друзья. Настал вечер, и появились приятели отца.

Эти еженедельные сборища в канун пятницы совсем не походили на выезды за город по весне или в летнюю жару. Тут был терьяк, были сласти и фрукты, хлеб и сыр, орехи, но никакого веселья, сплошные разговоры. Порой кто-нибудь из присутствовавших принимался выстукивать мелодию, иногда – очень редко – пели негромко, но без музыкантов, только сами гости. А в основном разговаривали, кто как умел. Один произносил самые простые фразы – к примеру, просил принести попить – с такими ужимками, будто обсасывал кусок непрожаренной баранины из плова. Другой издавал лишь неясное бормотание – это был коротенький, как бы сплющенный с обоих концов человечек. Пуча глаза, он с великим трудом приоткрывал узкий растянутый рот, и большая часть слов, не сумев пробиться наружу, оседала в его короткой шее или падала прямо в живот. У третьего было плохо с дикцией, но хорошо с памятью. Он так и сыпал заученными шутками, стараясь произвести впечатление простака, равнодушного к благам жизни, – мол, чего суетиться, все от Бога, – но из-за этой маски поминутно выглядывала неудержимая тяга к чинам и власти. Был еще гость с ускользающим, едва слышным голосом и таким же тщедушным телом – весь он напоминал последнюю невесомую струйку дыма со дна трубки, никчемный дымок, который скользит среди пепла, когда хозяин уже готовит свежий катышек опиума. А еще один обдуманно не употреблял в речи глаголов, обозначающих конкретные действия. Он и в жизни соблюдал этот принцип. Среди друзей отца был и такой, кто очень много говорил, но при этом вообще не думал – разве что отмечал про себя, как умно было то, что он говорил. Был даже человек, который всегда молчал – но зато как красноречиво!

И беседы велись самые разные. В тот вечер говорили о том, что в Тегеране Ареф [19] выступал в Гранд-Отеле; что Сеид Зия [20] выращивает в Палестине апельсины; что когда генерал-губернатор был правителем Фарса, он умудрился с отрядом в тридцать солдат обеспечить на дороге в Бушир пятьдесят караульных постов, по десять человек каждый. Он петляя, окольными путями перевозил уполномоченного – англичанина с первого поста на второй, а первая группа солдат в это время дула напрямик и становилась на пост третий и так далее. Таким маневром он выдоил из англичан провианта и жалованья на пятьсот солдатских душ. Мне, говорил он, доверена четверть всей иранской земли, я патриот, и я обязан быть таковым, а не жалким оборванцем с дырявыми карманами. Говорили, что весна застряла в Исфагане; что у хаджи Мухаммеда Хосейна брат – дервиш, так он все свои деньги на алхимию пустил; что когда Баб [21] пришел в Бушир, он много дней подряд провел под палящим солнцем – смотрел на солнце и ничего не ел, вот и повредился рассудком, я, говорит, Махди, имам эпохи – не дай Бог! Что в Бушире после войны появилась такая штука для вытягивания грузовиков, называлась «трактор», у нее еще плуг был. Что когда Ноубахт [22] был учителем – да вся его «Шахнаме» на самом-то деле на записках одного шейха построена… Шейх этот – да помилует его Господь – скончался в голоде и нужде, а Ноубахт вытянул у его вдовы черновики в счет уплаты за обучение детей… Гитлер, старина, – это слуга англичан… Его, чтоб с большевиками враждовать, на щит подняли…Теймурташу [23] не стоило возвращаться, когда он в поезде заметил пропажу портфеля… Только железная дорога Бушир – Шираз способна поправить дела в Фарсе, но англичане, к сожалению, не желают строить… В Индии до того мало англичан, что ежели собрать их вместе на площади да позволить каждому индийцу разок в лицо им плюнуть – они все слюнями захлебнутся… На самом деле гебров [24] стоило бы подвигнуть на возвращение из Индии… Ох, мой милый, так и видится, как в степи Марвдашт под стенами Дворца Ксеркса собирается войско – ив путь… пока не будут отвоеваны все семнадцать городов [25]. Охо-хо… Когда Керим-хан Векиль [26] возводил мавзолей, он кинул в глину горсть золотых, чтобы рабочие в поисках монет топтали глину – вот они и вымесили ее на славу. Пишут даже, что он приказал формовщикам кирпичей лить вместо воды патоку…