Синее платье - Дёрри Дорис (книги бесплатно без .txt) 📗
– Мы сами поехали в Чехию забирать готовые платья, – продолжает Флориан. – Жили в Праге в старой пыльной гостинице и чувствовали себя, словно в сказке о спящей красавице, честное слово. Официанты и прислуга в красных ливреях двигались, как в замедленной съемке. А у нас в номере висели три синих платья. Бог знает, что о нас подумали горничные. Мы валялись на огромной дубовой двуспальной кровати и смотрели «Мосты округа Мэдисон» на кабельном платном канале. Мы все глаза выплакали – жалко очень было Мерил Стрип, Клинта Иствуда и любовь их обреченную. На самом-то деле мы о своей любви плакали. У Альфреда после химиотерапии все время руки и ноги мерзли. Приходилось их постоянно растирать. А на другое утро он проснулся и нашел на подушке свой последний выпавший волос. Господи, как он тогда на испуганного младенца был похож. «И за что нам это все? Чем провинились? Да ведь мы же единственная счастливая пара гомиков на всей земле, черт возьми!» – вырвалось у меня. Альфред мне говорит: «Еще раз завоешь, еще один такой вопрос – и ты у меня получишь».
Пошли гулять на Карлов мост. Там пара стариков-музыкантов, муж и жена, слепые. Она поет, он играет на аккордеоне. На женщине было желтое в красный горошек платье, и она в такт музыке покачивала бедрами.
«От химии тоже можно ослепнуть, – сказал Альфред и улыбнулся. Стоит и улыбается, как на вечеринке, поболтать подошел, понимаешь ли. – Ты об этом знал? Или еще инфаркт может случиться. Рак-то от нее иногда проходит, а сердце не выдерживает. Знаешь, что они под видом химии в кровь загоняют? Отравляющий газ времен Первой мировой. Тут не только ослепнешь, тут вообще…»
Он спросил у женщины, можно ли снять ее на пленку, очень уж ему нравится ее платье. Она согласилась и кокетливо выставила вперед одну ногу в ожидании щелчка фотоаппарата. Мы купили у них кассету. Обложка оказалась черно-белой ксерокопией, раскрашенной фломастерами. На старушке было то же платье, только разрисовано другим цветом. Всю обратную дорогу в Мюнхен мы слушали их песни, тяжеловесные богемские баллады, и плакали. Но это были уже совсем другие слезы – радостные, легкие, немного даже нарочитые. От такого плача не разрывается грудь, не болит сердце – так плачут дети. И мы плакали так раньше, когда знали – стоит высохнуть слезам, и все снова будет прекрасно.
– Да, – откликается Бабетта, – я очень хорошо понимаю, что вы имеете в виду.
Они снова замолчали. С балкона неслось воркование одержимых любовью птиц.
– Ладно бы еще они строили какие-нибудь приличные гнезда, – снова завелась хозяйка, – так ведь нет.
Тащат ко мне на балкон всякие кусочки пластика, мусор. А потом еще шлепаются своим толстым задом в мою герань, уже всю переломали.
– Да, – отвечает Флориан, бережно упаковывая синее платье в принесенный с собой чехол. – Не сдавайтесь, – ободряет он ее, как дедушка внучку, – у вас еще будет любовь.
– Да ладно, – отмахивается она, – была у меня уже одна любовь в жизни. Да такая, какая другим и не снилась. Может, одной любви в жизни достаточно? Ведь я же знаю все, что будет потом: ну, съедемся мы с Томасом, станем жить вместе, он вечно будет первым захватывать пульт от телевизора, придется покупать второй телевизор, чтобы не ссориться, потом пойдем в поход в горы однажды осенью… Господи, все это старо, как мир, честное слово.
Флориан изучает ее взглядом, будто прикидывая размер.
– Да уж, это точно, так оно всегда и бывает, – подтверждает он, – но я руку правую готов отдать, чтобы в моей жизни это все снова повторилось.
И оба опять начинают рыдать.
– Простите, – вдруг говорит Бабетта, с веником в руках кидается на балкон и обрушивается на голубей: – Пошли отсюда! Ненавижу! – кричит она сквозь слезы. – Вон отсюда! Ненавижу! Черт вас возьми!
Иногда она не готовит ужин, и они с Томасом идут к «маленькому вьетнамцу». Вообще, это забегаловка, но там можно поесть сидя и есть даже туалет. Местечко стало их любимым: они его открыли, нашли и обжили. Кормят вкусно, но, с другой стороны, вроде бы и не выход в ресторан, так что ни к чему не обязывает, а ведь они так боятся быть чем-то друг другу обязанными. По настоянию Бабетты они платят по очереди, Томас ей не перечит. Ему не хочется, чтобы она рассчитывала на большее, чем просто прогулка в другой город – просто маленькая экспедиция, предсказуемое путешествие куда-нибудь, где они еще не были.
Заказывают они всегда одно и то же: два супа, тарелку лапши с салатом и уткой. Томас съедает утку, Бабетта – тофу с овощами.
Салат она делит так добросовестно, что он даже готов обидеться. Ну, зачем уж так-то? Они все-таки два месяца спят вместе, уже раз восемь, не меньше, так что ничего страшного, если один поклюет салат из тарелки другого.
Но нет, они держат дистанцию, и это болезненно для обоих, но изменить они ничего не могут.
Бабетта всякий раз давала Томасу время дождаться действия виагры. Придумывала что-нибудь: хочется новости посмотреть или книжку быстренько дочитать, двадцать страниц осталось. Она знала, что лекарство начинает действовать через полчаса минимум. Откуда ей это было известно? Да так, ходили кое-какие скабрезные шуточки и слухи, когда виагра только появилась в аптеках. Сочиняли даже, будто эти маленькие синие ромбовидные таблетки на самом деле бесполезны – их лепят итальянские хозяйки на кухне вместе со спагетти, а потом на грузовиках развозят по всей Европе, – и все это происки мафии, просто новый мафиозный бизнес.
А один ее знакомый рассказывал: его приятель слышал от своего приятеля историю о том, как этот последний ждал подругу на вокзале. Поезд должен был прийти через полчаса, и он принял таблетку заблаговременно, а поезд возьми да и опоздай часа эдак на два. Что с этим несчастным творилось там, на вокзале!
На самом деле никто из ее друзей и знакомых никакой виагры никогда не принимал. Одни только побочные действия чего стоят, кто же станет так рисковать. Да и не было такой необходимости.
Томас, хочется надеяться, знает, чем опасна виагра, он все-таки врач.
Он засыпает, а Бабетта – бегом в ванную, в шкафчик: принял ли он на этот раз таблетку? Принял, черт. И всякий раз ей обидно. На третий раз пачки в шкафчике уже не было. Бабетта обшарила все ящики и закутки, чувствуя себя при этом подлой дурой. А что толку? И вообще, что лучше – не знать ничего или узнать все точно? Если он больше не пьет таблетки, она могла бы убедить себя, что это ей удалось разбудить в нем снова мужскую силу. Ей и, может быть, еще природе, которой, как известно, по большому счету все равно.
В ящике стола она обнаружила совершенно новенькую, нераспечатанную еще пачку. Час от часу не легче. Запасливый какой, как трогательно. Значит, Томас имеет все-таки на нее виды. Хочется верить, что только на нее.
Она сидит в его гостиной с таблетками в руке, он спит в соседней комнате. С улицы долетают смех и голоса, стук каблуков по мостовой, и мужской голос кричит: «Да подожди же ты!»
Лето наступает.
Бабетта уже несколько месяцев пьет зверобой для повышения тонуса – не дай бог снова рухнуть в черную дыру, где она существовала еще недавно. И она осторожно убирает виагру на место.
Встретились два нездоровых человека. И чувства здесь ни при чем.
– Мы накачиваемся таблетками, чтобы не выпрыгнуть однажды из окна, – поедая вьетнамскую прозрачную лапшу, она пристально смотрит поверх тарелки на Томаса, прямо ему в глаза.
– Что?
– Да так, – бормочет она и краснеет. – Я просто подумала: может, нам следует об этом поговорить?
– О чем? – беспокоится он.
Она разрывается между нежностью и отчаянием.
– Да ладно, проехали.
Томас смотрит на нее с благодарностью и кладет перед ней обе ладони на стол.
– Ты такая сегодня хорошенькая.
– Сегодня?
До чего же трогательный неуклюжий комплимент.
– Я люблю тебя, – так, в качестве эксперимента произносит она. А вдруг поможет, надо просто сказать. А то чувства опять ей изменят, опять начнется это метание из крайности в крайность.
