Когда осыпается яблонев цвет - Райт Лариса (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
Это для Ниночки аргумент. Лучше не придумаешь.
– Ну, раз зарплата, тогда конечно. Жаль, что мне придется куролесить одной. Хотя, ты знаешь, я позвоню Таньке. Ей ничего не стоит сорваться на пару дней, а уж с ней мы…
– Звони.
«И будь добра, избавь меня от необходимости слушать рассказы о том, чем вы с Танькой, Манькой, Зинкой или даже Эсмеральдой станете заполнять свой досуг».
Марта вернулась в Москву и подавила в себе искушение сразу же обзвонить «домашнюю» клиентуру и заполнить свое расписание. Впереди была еще целая неделя отпуска, которую необходимо было провести так, чтобы организм полностью восстановился от тягот общения с Ниночкой. Марта применила шоковую терапию: ни телефона, ни телевизора. Полный вакуум. Вокруг такая легкая и нисколько не гнетущая тишина. Не гнетущая оттого, что временная, не тяжелая потому, что желанная. Она с наслаждением читала и даже вытащила с полки запылившийся словарь. В нем посмотрела, как сказать по-французски: «Ваша кожа сухая, жирная, смешанная», – и сама себе удивилась. Даже произнесла вслух, усмехнувшись: «Вот и смешала божий дар с яичницей», – и вернулась в объятия тишины. Когда-то один человек учил Марту тому, что для достижения счастья в жизни важно ставить себе четкие цели, а не лепить все в одну кучу, грамотно расставлять приоритеты и пусть медленно, но верно двигаться к поэтапному исполнению своих задумок.
«За двумя зайцами погонишься…» – сколько раз слышала Марта эти слова и соглашалась с ними, а вот, подишь ты, снова взялась за свою старую страсть.
Салон красоты и французский – ничего общего, кроме того, что лучшая косметика и самые известные бренды родом из Франции. Конечно, это кое-что, но все-таки каким образом лично Марта может связать свою работу в салоне с языком Бодлера – остается неразрешимой загадкой, как и то, по какому такому велению подсознания полезла она за старым, истрепанным словарем.
Больше Марта философскими вопросами не задавалась. Последняя неделя августа выдалась на удивление теплой и сухой. Она бродила по улицам и наслаждалась тем, что может идти куда глаза глядят, без какой бы то ни было определенной цели. Оказывается, в таком бесплановом существовании была своя прелесть. Волей случая набрела она на художественную галерею, где с любопытством разглядывала фотографии довоенной Москвы. Так же неожиданно очутилась на спонтанной встрече поклонников творчества Булгакова. Марта просто шла по Патриаршим и остановилась у лавочки, возле которой группа людей увлеченно спорила о том, к какой породе следует относить кота Бегемота. Кто-то считал, что такая хитрая особь определенно из породы сиамских. Другой нещадно критиковал подобное предположение и настаивал на том, что Бегемот достоин называться сфинксом. В толпе звучал и одобрительный гул, и возмущенный ропот:
– Сфинксы лысые, а у Бегемота шевелюра была.
Марта дотронулась рукой до своих жестких кудрявых волос. Они росли быстро, падали на лоб и закрывали глаза, торчали из-за ушей в художественном беспорядке и были бессменным объектом притязаний всех стилистов-парикмахеров, работающих в салоне. Каждый уже хотя бы раз попытался изобразить на голове Марты что-нибудь этакое, но через две недели это что-то снова превращалось в ничто. Иногда Марте надоедала борьба. Она надевала платки и кепки, а на работе носила специальную (почти хирургическую) шапочку, скрывая отсутствие прически до тех пор, пока это отсутствие не дорастало до милого, симпатичного пушистого хвостика. Так что шевелюра у Марты была. Что не мешало многим знакомым в глаза, но чаще, естественно, за спиной, называть ее сфинксом.
– Холодная ты, потому и непрошибаемая, – объяснила ей как-то одна из коллег. – У каждого хотя бы иногда эмоции зашкаливают, а тебя ничем не возьмешь.
Марту тогда поразила интонация сказанного. Было очевидно: девушка говорит без всякой зависти. Ее вовсе не восхищает это Мартино качество, а вызывает скорее неприязнь и недоумение. Но это ее позиция, а Марту никто не заставит поверить в то, что в жизни не стоит держать истинные эмоции при себе и реагировать на большинство ситуаций с видимым равнодушием. Не демонстрируй окружающим чувств, и они оставят тебя в покое.
Эту формулу она вывела, когда ее побили. Нет, не в первый раз. И даже не во второй. В первый она громко плакала от боли и обиды – и от всего вместе. И все никак не могла понять, почему Ленка, с которой она как раз поделилась принесенными жвачками, теперь с удовольствием принимала участие в общей экзекуции. Девчонки били умеючи, со знанием дела, не оставляя следов. Били и пригова ривали:
– Не бери чужого! Не бери чужого!
А Марта прикрывалась руками и только подвывала протяжно:
– Я не-е-е бра-а-ала!
– А это откуда тогда, сучка маленькая?! – возмущалась заводила и предводительница двенадцатилетняя Светка, которая казалась маленькой восьмилетней Марте просто гигантом. И этот гигант совал ей под нос здоровенный кулак с зажатой в нем оберткой, от которой до сих пор так приятно пахло чудесной апельсиновой жвачкой.
– Пода-а-а-рили, – жалобно тянула Марта и получала новую порцию тумаков.
– Врушка проклятая! Иуда! – заходилась Светка в новом приступе ярости. – Седьмой год в школу хожу, и хоть бы карандашом кто поделился. А эта первый день, и уже «подарили».
На Марту сыпались очередные удары, а она неумело закрывала лицо тоненькими ручками, вслушиваясь в такое правильное и такое на сей раз несправедливое:
– Не бери чужого! Не бери чужого!
В подмосковном детдоме никто не считал зазорным стырить то, что плохо лежит. Дорогие и ценные вещи не брали, да и откуда им взяться? Кусочек печенья, цветное стеклышко, красивая открытка – вот и все, чем можно было поживиться при случае. Да и воровать особо не хотелось. Жили дружно, друг другу помогали, и если у кого-то случалось счастье – посылка или весточка из дома, – то им тут же делились со всеми. Письма читали вслух. Читали специально, чтобы обозначить свою принадлежность семье, зачастую переделывая именные обращения на «доченька» или «сыночек». Марте никто не писал, поэтому посылки ей нравились гораздо больше весточек. Посылки были вкусными и делились на всех. Потом уже, будучи взрослой, она пыталась найти то самое абрикосовое варенье, которое варила бабушка Сашки Журавлева. Тщетно. Вкусы детства не повторяются. Нигде не встретить теперь того слипшегося в клейкую массу мармелада, что отрывала от сердца Лидка Буравкина и делила между всеми на равные части. И не отыскать таких хрустящих вафель, что пекла тетя Машки Орловой.
Здесь же, в Москве, куда Марту зачем-то перевели, все было по-другому. А зачем перевели? Если бы Марта заранее знала, сделала бы все, чтобы остаться на старом месте. Но она же не думала. Все вокруг радовались, и поздравляли ее, и говорили о каком-то чудесном шансе на будущее. И она – Марта – тоже радовалась. Почему бы и нет?
– Ребенку надо дать шанс, – сказала воспитательница заведующей. Это Марта подслушала. А что такого? Подслушивать тоже не считалось зазорным. Тем более если речь идет о твоей судьбе.
– Какой у них может быть шанс в этих условиях? Что здесь, что там – все одно.
О каком шансе шла речь и почему какие-то условия многозначительно именовались «этими», Марта тогда не поняла, но зато ответ воспитательницы показался ей вполне ясным и по-настоящему замечательным.
– У девочки способности, – Марта навострила уши.
– Ну какие способности с их-то диагнозами?
– Совершенно явные. К языкам и к музыке. К тому же о диагнозах здесь речь не идет, вы же знаете.
Слово «диагноз» было Марте незнакомо, но раз о нем и не говорят, так зачем обращать внимание.
– Да, поет Марта хорошо, но это еще не повод просить о переводе. Пообещают выделить место в каком-нибудь местном ансамбле, и только.
Сердце девочки радостно застучало: в ансамбле! В ансамбле! Она будет петь! Наверное, на сцене. Да, скорее всего, на сцене. И наверняка поедет на гастроли. В голове тут же зазвенела мелодия, и Марта едва удержалась, чтобы не спеть вслух: «На дальней станции сойду…»
