Трактат о похмелье - Бас Хуан (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .TXT) 📗

Я согласен с теорией моего друга доктора Фомбельиды, который утверждает, что похмелье было осознано, как зло, никак не раньше эпохи рационализма, просвещенности и современности, то есть не ранее второй половины XVIII — начала XIX веков, и только представителями крупной буржуазии и аристократии.

Попираемый всеми крепостной крестьянин, озабоченный, главным образом, тем, чтобы не помереть от истощения или не погибнуть на войне, вряд ли стал бы сокрушаться из-за того, что, хорошенько напившись и забыв про все свои невзгоды накануне вечером, наутро он поплатился за благословенное забвение головной болью.

Ведущие праздную, привольную жизнь аристократы могли позволить себе прислушаться к послепраздничному недугу, и редкие упоминания о похмелье минувших веков связаны именно с ними.

Древнейшее свидетельство проявления похмелья записано иероглифами на могильной плите египетского генерала. Оно было обнаружено в XIX веке русским исследователем-египтологом, недалеко от Тебаса. Ученого звали Сергей Толстой, и нам ничего не известно о том, был ли он братом (а одного из братьев звали именно так) знаменитого автора «Войны и мира».

Этот русский аккуратно описал все, что увидел в склепе, разграбленном мерзкими разорителями могил, в тетради, случайно выплывшей на свет после Второй Мировой войны.

Могилу так больше никто и не видел, и единственное уцелевшее свидетельство — это запись, сделанная Толстым. Могила принадлежала некоему не известному истории генералу Тетмосису. Предположительно, он жил в эпоху фараона Средней Империи Ментухотепа II, иначе именуемого Нефапетром (2060-2010 г. до н.э.).

Толстой пишет, что криптограммы изображают военных командиров, предающихся возлияниям. Один из командиров, наверняка генерал Тетмосис, намеревается после этого возлечь с женщиной, но видно, что та его отвергает. Потом женщина, дабы взять реванш, предается плотским утехам с двумя рабами-нубийцами. На следующей картинке генерал возлежит на ложе с полотенцем на голове. На последних рисунках запечатлен генерал, убивающий шпагой обоих рабов, в то время как женщина, упав на пол, рыдает.

Следующее свидетельство гораздо новей, но зато из первых рук. Его автор — китайский поэт Манг Цзе, живший несколькими десятилетиями позже Конфуция, в так называемую эпоху Чан Куо (403-221 гг. до н.э.), или эпоху воюющих царств, когда страна была поделена на независимые феодальные государства.

В одной из немногих дошедших до нас поэм Манг Цзе пишет безыскусными стихами:

Ты много выпил и потому пьян, а сердце твое радуется, как при рождении нового дня.

Ты празднуешь рождение сына, который будет возделывать землю, когда ты состаришься.

И меньше, чем проигрыш в «ноу» [10], тебя заботит, что когда пройдет радость праздника, ты занедужишь от излишеств.

В древней Греции Гиппократ прописывал пациентам от головной боли настой коры ивы. И он не ошибался. Активное составляющее ивы, салицин, синтезируясь, превращается в салициловую кислоту, то есть, в тот же аспирин.

Римляне, — а в Риме, как известно, власть имущие умели залить баки до краев — оставили кое-какие записи о похмелье.

Плиний Старший (23-79 г. н.э.), автор знаменитой «Естественной истории», отмечает, что во время вакханалий римляне украшали триклиний множеством фиалок, считая, что аромат этих цветов уменьшает воздействие алкоголя. Для облегчения недужного состояния следующего дня они рекомендовали настой чертополоха и полыни, а также посещение бани.

Другой известный историк, Светоний, живший между 70 и 140 годами н.э., описал в своем главном произведении, озаглавленном «Жизнь двенадцати Цезарей», манеру правления, а также нравы и обычаи первой дюжины императоров.

По словам Светония, неистовый Калигула боролся с похмельем, попивая настой грудной мяты, посылая кого-нибудь на казнь, да еще, как мне думается, занимаясь любовью со своей недужной сестрой Друзиллой.

Главные герои петрониева «Сатирикона», Энколпий и Аскилт, после бесконечного пира в доме Трималхиона, хоть и пьяны в лоскуты, но по пробуждении и не думают жаловаться на плохое самочувствие. Единственным проявлением похмелья (типа гневливого) оказывается то, что Энколпий с утра сильно зол на приятеля, поимевшего томного, очаровательного Гитона, и собирается ответить на оскорбление с помощью меча.

Зато отвратительно почувствовал себя в самый разгар вакханалии хозяин дома Трималхион: он жалуется на запор и говорит, что ему помог отвар гранатовых корок и щавель с уксусом.

Не припомню, чтобы хоть раз упомянули о похмелье и в другом дошедшем до нас памятнике древнеримской литературы — «Золотом осле» Апулея.

Тем не менее, в единственном сохранившемся фрагменте новеллы некоего Глабра, жившего в I веке до н.э., на закате Республики, я все-таки обнаружил обстоятельный диалог, посвященный похмелью, и довольно аппетитный рецепт.

До нас дошло всего три главы, название новеллы не известно. Как и две других древнеримских повести, она представляет собой смесь эротики и сатиры с некоторым налетом историчности.

Отступая от основной темы, Глабр рассказывает, что прежде, чем стать писателем, он побывал легионером — в составе войска Сертория воевал в Испании за установление республики, — и рабом, и гладиатором. За участие в гладиаторских боях на римской арене ему даровали свободу.

Он называет похмелье «утомлением, дарованным вином». Он говорит:

— Если я пьян, не обращай внимания. Ты должен быть еще пьяней: я-то, прежде чем пить, надел на голову фиалковый венок, и даже бросил несколько лепестков в вино.

— Конечно, я пьян, а ты как думал?! Если бы не это, я покинул бы тебя еще до захода солнца.

— Ты неблагодарен, Тигелий. И это после всего, что я делаю для тебя.

— Я сыт по горло твоими глупостями и ложусь спать, неважно где — сейчас не холодно.

— Идем в дом. Я выгнал жену, и тебе не придется больше терпеть ее. Да и мне тоже.

Руций захохотал, как сумасшедший. Я подумал, что должен принять приглашение, а когда он спьяну заснет, выкрасть у него мешочек с сестерциями. Я приметил кошель, спрятанный под его тогой, и оскалил зубы, как волк.

— Ну, давай. Когда проснемся, я приготовлю завтрак, достойный сабинян. Отварное кабанье легкое и совиные яйца вкрутую. Это лучшее средство от утомления, дарованного вином.

Похмелье в произведениях искусства

Разумеется, оно не нашло отражения — по крайней мере, явного — в архитектуре, музыке или танцах. Хотя в XX веке возведено несколько зданий, додекафонических симфоний и искусных хореографических композиций, в которых просматривается перманентно похмельное состояние их творцов.

Другое дело — популярная песня. Чавела Варгас, Эдит Пиаф, Фрэнк Синатр, Дин Мартин, Сэмми Девис-младший, Нейл Янг, Сид Вишис, Джимми Хендрикс, Лу Рид, Микки Джаггер, Джим Моррисон и Джени Джоплину явно могли бы нам о нем кое-что поведать.

Я не знаю ни одного скульптурного памятника данному феномену — очевидно, мешает интимный и, зачастую, скрытый характер похмелья.

Кто, кроме разве что самого Родена, знает, почему Мыслитель держится рукой за голову? Может быть, ее пронзил гвоздь алкогольной отравы?

Нечто подобное наблюдается и в живописи.

Многие мастера частенько обращались к теме алкоголя. Перед глазами так и стоят «Пьяницы» Веласкеса и многочисленные персонажи Брейгеля, прикладывающиеся к бутылке или, по всем признакам, уже успевшие приложиться раньше. Но мне известны всего две картины, изображающие героев с похмелья, хотя наверняка есть и другие.

Даже не намереваясь непременно притягивать за уши примеры по изучаемой теме, человек, знающий биографию и произведения Фрэнсиса Бэкона, может догадаться, что персонажи его жутких портретов, и особенно автопортретов, помимо прочих экзистенциальных недугов, страдают и бодуном.

Нечто подобное происходит и с одинокими, меланхоличными героями Эдварда Хоппера, сидящими в пустынных, неприветливых барах, где почти слышно гудение лампы дневного света, или на кровати в безобразно голой комнате затерянного на шоссе мотеля. Но все это не более чем мои измышления; и все они свежи, как только что срезанные ирисы в кувшине, наполненном родниковой водой с аспирином.