Love etc - Барнс Джулиан Патрик (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗

«Да, мы взяли анализ всех красочных слоев до грунтовки».

«Нет, вы дали на это согласие».

«Нет, мы ее не повредили».

Она держится спокойно в течение всего разговора. Потом она говорит: «У меня есть предложение». Потом она делает паузу, чтобы удостовериться, что на другом конце ее слушают. «Когда вы заплатите по счету и получите картину обратно, мы вышлем вам полный анализ и заключение, и если вам что-то не понравится, то можете их сжечь».

Обычно после этого разговор закончен. А Джиллиан, опуская трубку, выглядит – как? – не то чтобы торжествующей, но уверенной.

«Он не скоро обратится к нам опять» – говорю я, имея ввиду частично вот что: – не повредит ли это делу?

«Я не работаю с такими свиньями», – говорит она.

У вас могло сложиться впечатление, что это просто тихая, научная работа, но на самом деле на вас могут сильно давить. Человек приметил картину на сельском аукционе, его жене она понравилась, и потому что картина потемнела и на библейскую тему, он решил, что это Рембрант. Или, если не Рембрант, как он пояснил, то тогда «кто-то вроде Рембранта», как будто существует такой художник. Он заплатил за нее 6000 фунтов и очевидно полагал, что реставрация и анализ – дополнительные инвестиции, которые помогут его первоначальному капиталу вырасти в десятки или сотни тысяч фунтов. Ему не понравилось, когда ему сказали, что в результате он получил очищенную, хорошо отреставрированную картину, стоящую по-прежнему 6000 фунтов, если найдутся охотники столько за нее выложить.

Джиллиан очень прямой человек. И у нее наметан глаз на подделки. Как на людей, так и на живопись. И тогда, и сейчас.

Оливер: А вот это забавно. Я отвез своих маленьких законных наследниц и приемниц в закусочную по соседству, чтобы подкрепить силы. Там славные маленькие гусята лакомятся пока большой Га-га-га кормит их разговорами как поп-корном. Дома все выглядело так, словно лары и пенаты [34] вовсю успели там порезвиться, и со страстью, присущей художнику творить из хаоса порядок, я свалил посуду в раковину и только задумался над тем не взяться ли снова за сборник неопубликованных рассказов Салтыкова-Щедрина или помастурбировать часок-другой (не надо завидовать, просто дразнюсь), как дребезжащее урчание телефона вернуло меня к тому, что философы называют нелепым словом – внешний мир. Кто бы это мог быть – какая-то голливудская шишка, движимая неотложностью моего сценария в сумрак беззвестности – медлительный лори Малибу или миниатюрный африканский потто [35] с берегов озера Эдуарда [36]? Или, что более вероятно, моя дражайшая moglie [37], меркантильно звонящая, чтобы грозно напомнить о том, что моющее средство скоро – скоро как понятие растяжимое – закончится. Но реальность оказалась – и в этом отношении философы минувших тысячелетий оказывались пугающе правы – не совсем такой, как я ее себе представлял.

«Привет. Это Стюарт», – произнес довольно самодовольный голос.

«Рад за вас», – ответил я со всей горечью утренней меланхолии. (Сумерки почему-то всегда сгущаются утром, не находите? У меня есть даже теория на этот счет, послушайте. Неизменный распорядок дня, включающий рассвет, утро, день, сумерки, ночь, представляет собой столь чертовски очевидную парадигму человеческой жизни от рождения и до смерти, что если с приближением войлочных сумерек, несущих ввергающую в забвение ночь на фалдах фрака, вполне извинительно переживать возвышенную печаль от осознания хрупкости человеческого существования и неизбежности, черт побери, кончины, что если в полдень это все еще уместно, как эхо полуденной пушки, отдающей в ушах колокольным звоном, то tristesse утренних хлопьев, или йогуртовое отчаянье очевидно противоречат, если не являются оскорблением, метафоре. На подобное противоречие черный пес скалится сильнее утром, ирония булькает как бешенство в собственной слюне).

«Оливер», – повторил голос, явно устрашенный моим отпором, – «Это Стюарт».

«Стюарт», – сказал я, и тут же почувствовал, что надо потянуть время: «Извини, мне послышалось СтюАрт».

Он ничего не ответил на это. «Ну как дела?» – спросил он.

«Дела», – ответил я, – «в зависимости от принятой точки зрения, либо великая иллюзия, либо единственно возможное положение вещей».

«Все тот же старина Оливер», – восхищенно гоготнул он.

«А вот это положение, – парировал я – как психологически, так и философски весьма спорно». Я выдал наспех придуманную речь о клеточной репродукции и о том, какая доля клеточной ткани осталась от прежнего Оливера, с которым тому довелось столкнуться тыщу лет назад.

«Я подумал мы можем встретиться».

И только тогда я осознал, что это не было какой-то фантасмагорической эманацией моего утреннего сплина, или даже – сейчас говоря о «мире» в общепринятом понимании – звонком из другого мира. Малыш Стью, мой малыш Стью вернулся.

6. Просто Стюарт

Стюарт: Кажется, я застал Оливера врасплох. Что ж, полагаю это неудивительно. Тот, кто набирает номер, обычно больше думает о том, кому звонит, чем наоборот. Есть те, кто звонит и начинает «Привет, это я», как будто в мире один-единственный человек по имени Я. Хотя, забавным образом, пусть это немного и раздражает, но обычно можно догадаться, кто на другом конце провода, так что, в некотором роде, действительно есть только один Я.

Извините, я немного отвлекся.

Преодолев первый шок, Оливер спросил: «Как ты нас выследил?»

Я немного подумал, а потом ответил: «Нашел адрес в телефонной книге».

Что-то в том, как я это сказал, заставило Оливера захихикать, точно так же, как и в былые времена. Это было как отголосок прошлого и немного спустя я к нему присоединился, хотя и не находил это таким смешным, как очевидно находил он.

«Все тот же старина Стюарт», – в конце концов сказал он.

«В общем да», – ответил я, имея ввиду: не спеши с выводами.

«Как твое ничего?» – типичный вопрос в духе Оливера.

«Ну, начнем с того, что совсем седой».

«Правда? Кто же говорил, что ранняя седина – признак шарлатана? Кто-то из острословов и денди». Он стал перечислять имена, но я не собирался слушать его до вечера.

«Меня много в чем обвиняли, но это и вовсе дырявое обвинение».

«Ну что ты, Стюарт, я не имел ввиду тебя», – сказал он, и я даже почти поверил ему. «По отношению к тебе это было бы не обвинение, а настоящий дуршлаг. Сквозь такое обвинение можно было бы сливать макароны. Можно было бы…»

«Как насчет четверга? До четверга меня не будет в городе».

Он сверился с несуществующим ежедневником – я всегда знаю когда это так – и соизволил вписать меня в свои планы.

Джиллиан: Когда долгое время живешь с кем-то вместе, то всегда можешь догадаться, когда они что-то скрывают, ведь так? Всегда знаешь, когда они не слушают, или предпочли бы оказаться подальше от тебя, или… все эти или.

Я всегда находила это трогательным – то как Оливер что-то утаивает, а потом приходит, чтобы рассказать, сложив перед собой ладони как ребенок. Я думаю, что отчасти это свойственно ему, а отчасти это от того, что в его жизни недостаточно много событий. Что я знаю точно, так это то, что у него действительно хорошо получилось бы иметь успех. Он бы получал от этого настоящее наслаждение и, забавным образом, это бы его не испортило. Я правда так думаю.

Мы ужинали. Макароны с томатным соусом, который приготовил Оливер. «Двадцать вопросов», – сказал он, точно в тот самый миг, когда я подумала, что он это скажет. Мы имеем обыкновение играть в эту игру во многом и потому, что это растягивает обмен новостями. Я хочу сказать, у меня тоже не много новостей для Оливера после целого дня проведенного в студии, где я немного слушаю радио и немного болтаю с Элли. В основном о проблемах с мальчишками.