Висельник - Слаповский Алексей Иванович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
– У меня особый случай.
– Вы весь – какой-то особый случай. Я вас не понимаю.
Ах, девушка какая хорошая! – даже мыслей своих скрывать не умеет. Тут я подумал, что соврал. Мысленно соврал – фразой этой и интонацией. Потому что фраза и интонации были как о посторонней. Или еще я это называл: объект. А было уже – другое.
И я сказал:
– Слушай, не надо ничего этого. Не особый я случай. Я действительно очень хочу тебя, как бы это… употребить. После этого ты мне будешь не нужна. Я никого так не хотел. Ты хороша, стерва. Очень хороша. Я тебя как живую перед собой вижу: и глаза, и волосы, куда руки запускать, и плечи гладкие, хрупкие, и грудь, вот одна, а вот другая, венерины холмы, как поэты говорили, а на холмах – восхолмия, твердые, напрягшиеся – и ты это чувствуешь, живот твой вижу с впадинкой и золотистое внизу, особенно когда свет сбоку, и ноги вижу – от сгибов у бедер до округлых коленей, до тонких лодыжек…
– Хватит! – закричала она. Закричала – когда я уже все сказал о ней.
– Повторяю: употребить тебя хочу, и больше ничего, и мог бы, мог бы, уж поверь, несмотря на происки твоего майора, – но не хочу. Тебя не употреблять, тебя любить надо. Оставайся жива-здорова, выходи замуж за Сережу, уезжай к черту!
Тут я ее просто-напросто обматерил – семиэтажным, которому меня научили мои деловые партнеры с восьмилетним образованием, тот же Станислав Морошко. Впрочем, эту науку каждый с детства знает. И все же есть такие коленца! И грубо – и что-то мужское, мужицкое, сильное, отчаянное и разбойное, как сарынь на кичку, есть в таких коленцах!
Она молчала.
Потом – медленно:
– Прав Петров. Ты – страшный человек. Есть, которые притворяются, а ты по-настоящему. Ты откровенно страшный. Любуешься этим, что ли? Был у меня один – тот мелко-страшненький оказался. Ну то есть – даже убить может, но с визгами, с истерикой, а ты, наверно, глазом не моргнешь.
– Пошла ты со своим майором, знаешь, куда? Я в жизни никого всерьез не трогал, разве только Сережку твоего, и то сдуру, психанутость какая-то накатила, я надеялся – он меня сделает. Я зимой, старшеклассником еще был, нашел в сугробе нищего безногого – на пустыре, на окраине, два часа нес его на себе до дома, руки отморозил, даже отрезать хотели. Не хвастаюсь, а просто – нечего на меня валить. Я нормальный человек. Если есть что ненормальное – тебя хочу. Не люблю и не мечтаю полюбить, просто хочу. Маньяком стал – но в одном направлении.
– А любить что, не пробовал даже?
– Два раза попробовал, хватит, я ведь рассказывал уже. Слушай, я видеть тебя хочу. Не трону, клянусь, матерью клянусь, Богом самим, посидим просто, посмотрю на тебя – и всё. Видеть тебя хочу… Ты где?
– Я здесь, – послышался тихий голос. И не растерянный ничуть, не задумчивый – потому что женщины в таких ситуациях не растеряются, не задумаются, ими другое что-то движет. Шестое чувство, может, как у майора Петрова.
– Ладно, – сказала она. – Сейчас еще не поздно. Но пока доберусь… Я ведь на той самой окраине, где безногие на пустырях валяются. Три дома, а вокруг степь. А ты наверняка в центре.
– Говори адрес, через двадцать минут я за тобой заеду. Увидишь: красная машина, «ниссан», выйдешь. Заходить к тебе не хочу – чтоб маму не тревожить.
– Мудро, – усмехнулась она.
Последующие часа полтора я изображал из себя уже не дельца-умнягу, брезгливо проходящего через социалистическо-капиталистический период первоначального накопления капитала, а барыгу, жлоба, рашен бизнесмен: музыку в машину, какая побухтистее (шоб вся улица слыхала: я еду!), скорость – шоб никто ни-ни не обогнал, проскоки с ревом гудка на красный свет под матерки шоферов, плеванье старичков на тротуарах и зависть пацанья, заезд в гараж, открывающийся автоматически с помощью пульта из машины (так же и свет в гараже зажигается), легкими шагами в светлом летнем костюме – с дамой на девятый этаж в загаженном лифте, а в квартире уже чудодейственным образом: цветы, фрукты, шампанское с ананасом, музыка льется из системы хай-фай, кондиционер работает бесшумно, на полах обоих (именно так!) комнат ковры, во второй комнате – постель ширины такой же, как и длины, кресла, в которых утопаешь – и не хочешь выплыть, – и все это специально, все это я знал, для чего, ждал все слов – и дождался.
– Вот, значит, чем ты меня решил охмурить? Скромный делец.
С усмешкой. Но и с некоторой ошарашинкой. Потому что, как ни крутите, а «красивая» жизнь (ее ведь в сатирическом журнале «Крокодил» времен моей юности без кавычек не называли) непривычного человека все ж спервоначала обескураживает, а Нина была девушкой непривычной, сама с мамой жила скромно, я это очень просто по ее одежде видел.
– Да пошла ты! – ответил я.
– Слушай, – строго сказала она. – Не знаю, зачем ты эту маску напялил, но будешь хамить – уйду. Как ты ни выпендривайся, а этого не спрячешь. – И она указала на то место, где в типовых квартирах стоит набор мебели, называемый в соответствии со скудостью современного русского языка – «стенка». Не было «стенки». А вместо «стенки» по всей стенке были полки с книгами. Да в спальне еще. Мое настоящее богатство, ради которого я и от свиданий иногда отказывался, и встречи деловые, зачитавшись, срывал. Мои что-то около трех тысяч книг. Поэтому в кресле утопать она не стала, а подошла к полкам.
Молвила:
– Если ты все это прочитал, тогда я много о тебе знаю.
– Не все. Половину. Жизнь впереди еще долгая, успеется.
– Я поняла. Ты все выдумал. И ты не физик-математик. Ты бывший актер. Тебя выгнали за профнепригодность: в каждой роли ты пересаливал и переигрывал.
Девочка моя, она говорила это красиво, умно, тонко – а всего-то двадцатъ один год. Но не зря же я утверждал – или кто-то из мною прочитанных, – что и в двадцать, и в тридцать лет женщины одинаково умны, когда говорят с мужчиной. Особенно если он нравится. Все-таки я усадил ее в кресло для утопающих – и утонул сам. Молча разглядывал ее. Боже мой, эта шея, эти волосы, эти руки – все скоро умрет. Ведь скоро. И это обязательно, потому что она уже не просто нужна мне. Я ее не отпущу. Может, это влюбчивость (как слезливая сентиментальность у кровавых диктаторов), но я уже в нее влюбился – и по-настоящему, и поэтому нет того, чего бы я сейчас не мог сделать. Даже самое невероятное – не трогать ее – могу.
– Шампанское-то будем пить или как? – спросила Нина. Шампанское на девушек хорошо действует, расслабляет, они податливыми становятся. А клятвы свои страшные можешь забыть.
Я оторопел.
Она взяла телефон.
– Мама? Все нормально. Да нет, ничего. Она перенервничала просто. Но сейчас еще тяжело. Плачет. Утром? Не знаю, я позвоню еще.
И мне:
– Лучше, конечно, без шампанского. Чтоб чувствительность не притуплялась.
– Ты в этом хорошо разбираешься? Есть опыт?
– Кое-какой. А главное – я вообще не пью. Не переношу алкоголь. Так, – деловито осмотрелась она. – Ванная там. Что ж не показал? Другим-то показывал? Что там, голубой кафель, мрамор, зеркала?
Она засмеялась и пошла в ванную.
Под шум воды я думал: вот те на! Или я в ней напрочь ошибся – или влюбилась она в меня? Или вообще неизвестно что. Я-то планировал как? Выпьем шампанского, потом я-таки приближусь к ней, в танце ли, в другом каком занятии, возьму в руки, начну заводить и доводить, а потом в бешенстве (на себя, мол, бешусь!) – выпровожу. На другой день она явится. Ну или через день. А тут – будьте любезны, вариант, какие бывали не раз. Она в ванную – спокойно, потом я в ванную – спокойно, потом в постель, заниматься друг другом с душевной скукой – но для здоровья, говорят, полезно, и сон после этого хороший, а то мы ж невротики все, на снотворных все…
В общем, я даже растерялся. И настолько тупо соображал, что приготовил слова: мол, ты что, девушка по вызову? марш отсюда и чтоб глаза мои!.. А потом? А влюбленность моя? Что, уже прошла? И я чувствовал – нет. Но что-то произошло. Не так я хотел.
Она вышла, завернувшись в большое махровое полотенце. Не успел я раскрыть рот, как она сказала:
