Капитан «Смелого» - Липатов Виль Владимирович (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Капитан, видимо, и не собирается шутить, поглядев на колено, где только что лежала рука Красикова, отвечает на нетерпеливое движение собеседника:
– Я тоже серьезно!.. Сны – пустяки, Семен, но цену бессонной стариковской ночи не могут понять только очень молодые люди. Это, брат, не выдумки, а разлюбезная твоей душе действительность! Когда человек не спит длинную зимнюю ночь, когда он десять часов кряду думает об одном и том же, – наяву ли, во сне ли – один черт! – он приходит к конечному пункту.
– Но, Борис!..
– Хочешь сказать, какое отношение имеет это к плоту… Прямое, Семен, самое прямое! Нам, практикам, часто не хватает именно вот этого – размышлений, теоретической основы, что ли! Зато, если мы начинаем размышлять… – Капитан вдруг мягко, ласково улыбается. – Ты знаешь, между прочим, я убежден в том, что за много бессонных ночей можно научиться ездить на велосипеде. Нужно только знать точно, как это делается… И, наоборот, умея ездить на велосипеде, можно рассказать другим, как это нужно делать… Ты понимаешь меня, Семен?
Словно в пустоту смотрит Красиков, молчит – и не логикой, а какой-то частичкой самого себя, опытом таких же бессонных ночей начинает понимать капитана и вдруг с радостью думает о том, что они с капитаном, в сущности, чувствуют и думают одинаково. У него такое ощущение, словно тоненькая ниточка накрепко связала их. И, вероятно, то же самое испытывает капитан: не ждет ответа Красикова, продолжает:
– Однажды ночь дала мне ответ. Я убежден – можно брать плот в двенадцать тысяч, а может быть, и больше… Может быть, и больше, Семен!.. Смотри!
Они склоняются над картой… Вилюжины речушек, ржавая накипь болот, частокол тайги. Вобрав в себя все синее на карте, бежит Чулым, на самом крутом завитке которого присосалась коротенькая пиявка – Вятская протока… Гиблое место эта протока. Точно мощный насос тянет она из Чулыма воду и именно здесь – кладбище якорей, грузов, багров. «Кто в Вятской не бывал, тот горя не видал!» – говорят чулымские капитаны.
– Вятская!
– Она!
– Ах, будь ты неладна! – улыбается капитан и красным карандашом перечеркивает протоку. – Смотри, Семен! Буксирую плот вот сюда…
Красиков задумывается. Затем достает папиросу, прикуривает и только на секунду оборачивается к капитану, а потом, собрав на лбу крупные морщины, поднимается, снова меряет комнату шагами. Капитан настороженно следит за ним. От тяжелого тела начальника половицы шатаются, электрический круг мотает по карте.
– Ночи, ночи… – говорит Красиков. – Черт возьми, пожалуй, действительно можно научиться ездить на велосипеде…
Капитан бросает скрепки на стол.
– И не только на велосипеде, Семен! Можно научиться летать на самолете!.. Реактивном.
За дверью слышно царапанье, стук сапог и веселое ругательство. В диспетчерскую врывается шум реки, тарахтенье электростанции, и в клубах холодного воздуха появляется боцман Ли. Лучась радостью, энергией, потирая руку об руку, подкатывает к столу.
– Ты здесь, капитана! Оченно хорошо! Старый должник – лучше новых дывух!.. Мы здешний завхоз здорово проучили, оченно здорово!
Вместе с Ли в диспетчерскую врываются веселье, запах обской волны, солидола и «Смелого». На мгновенье кажется, что электричество горит ярче, а шум ветра за окнами слабеет.
Красиков и капитан смеются. Всем известна история, когда в конце прошлой навигации завхоз Луговской сплавной конторы позаимствовал у боцмана «Смелого» двадцать килограммов краски, двести метров троса и около тонны железа. «На будущий год вдвойне отдам, ей-богу, отдам, провалиться мне на этом самом месте!» – божился завхоз, а Ли, заранее предупрежденный луговскими дружками, что завхоз взятого отдавать не собирается, что через год сошлется на давность, отвечал: «Проваливайся не надо! Отдавай надо! Как говорил – вдвойне!» Обрадованный до невозможности, завхоз и слыхом не слыхал, что расписку на двойное количество взятого уже подписали семь свидетелей сделки между «Смелым» и Луговской сплавной конторой. И вот наступил час расплаты… Боцман Ли потирает руки.
– Все до нитки забирали!
Смеется капитан, но хмурится немного:
– Это, брат, нечестно получается! – говорит он, покачивая головой.
Но боцман не смущается.
– Честно, капитана! Завхоз думал нас объегорить, сам попался. Учить надо мошенников. Хорошо учить!
– Правильно! – поддерживает боцмана Красиков. – Этот завхоз – обдирало, каких свет не видал!
В одно движение боцман подскакивает к начальнику Луговской пристани.
– Спасибо, начальник… Говори, не стесняйся – никакой материал тебе не надо? Краска, может, олифа? Говори!
– Ничего мне не надо… Зачем? – удивляется Красиков.
– Тогда отдавай нам пять килограммов олифы, что в прошлом году брал!
От смеха капитан налегает на стенку, стирает спиной известку.
«Смелый» качается на прибойной волне. Скрипят переборки. Дымная, разорванная по краям, накатывается на пароход береговая волна.
В радиорубке попискивает динамик, неоновым светом реклам горят лампы. Сидят двое: радистка Нонна Иванкова и кочегар Иван Захарович Зорин. Сидят и молчат уже минут десять, с тех пор как Иван Захарович постучал в низкую дверь. Нонна – в свитере с высоким воротником, в форменной короткой юбке полулежит в крутящемся кресле, скрестив ноги. На коротко остриженных волосах Нонны – полукруги наушников. Кажется от этого лицо ее строгим, моложавым, а вздернутый нос, точно перевязанный ниточкой, совсем курносый. Молчит Нонна и насмешливо смотрит на Ивана Захаровича.
Кочегар притулился в уголке. Вывернутые наружу губы сложены добродушно, умиротворенно – по всему видно, хорошо в радиорубке кочегару, может сидеть и молчать вечность, изредка издавая губами непонятный шепелеватый звук. Радистка тоже молчит, порой демонстративно, с насмешкой, зевает. Наконец говорит:
– Здравствуйте-ка!
– Мое почтение! – не шевелясь, добродушно отзывается Иван Захарович.
– В прошлом году молчали, нынче – опять молчать будем… Иди-ка, Иван, спи! – говорит Нонна, поворачиваясь к приемнику.
Иван Захарович не отвечает, лениво вдумывается в слова радистки. Если разобраться по существу, его выпроваживают из рубки. Может, даже не выпроваживают – выгоняют, размышляет он, прислушиваясь, как Нонна ключом ищет связь с Томском. «Пи-пи-пи!» – разносится цыплячий писк в рубке, щелкают выключатели, дробно поговаривает ключ. Потом Нонна переходит на голосовую связь, металлическим, патефонным голосом спрашивает: «Томь! Я – Чулым… Томь! Я – Чулым!» Но «Томь» не отвечает. Сдвинув наушники на затылок, радистка принимает в кресле прежнее положение. Опять тишина, легкое поскрипывание переборок, бухающие удары Чулыма о борт.
– Дай папиросу! – требует Нонна.
Иван Захарович послушно лезет в карман, достает папиросы, спички, протягивает радистке, сам же опять уютно притуляется в уголке. Мужским ловким движением Нонна закуривает.
– Ну? – спрашивает она.
– Да ничего… – отвечает Иван Захарович.
Помолчав, кочегар говорит:
– Ты знаешь, Нонна, что человек к вечеру становится на два-три сантиметра ниже, чем был утром?
– Еще что? – передергивает налитыми плечами радистка.
– Ничего… В авторитетном источнике читал.
– Шел бы ты спать, вот что!
Долго раздумывает Иван Захарович, решает, видимо, как поступить.
– Нет, посижу еще, – говорит он.
И сидит. Нонна опять ловит волну. Когда ей это не удается, Иван Захарович говорит:
– У тебя рост сто пятьдесят шесть, у меня – сто восемьдесят пять… А вечером, значит, у тебя сто пятьдесят три, у меня – сто восемьдесят два.
Не заметив насмешливого взгляда Нонны, движения рук, рванувшихся к телеграфному ключу, Иван Захарович продолжает размышлять вслух:
– А разница, как ни верти, – двадцать девять! – Вот в том-то и дело… Утром двадцать девять, вечером двадцать девять, днем двадцать девять, всегда – двадцать девять… Большая разница!
– Еще что скажешь? – перебивает его Нонна. На какое-то мгновенье их глаза встречаются: затуманенные мыслью – кочегара, обожженные насмешкой и еще чем-то – радистки; встречаются, и в короткие доли секунды происходит обратное: гаснут, туманятся глаза Нонны, матовыми искорками вспыхивают глаза Ивана Захаровича; но уже в следующее мгновенье в радиорубке все по-прежнему.
