Элеанор Ригби - Коупленд Дуглас (е книги txt) 📗

— Доктор так и сказала.

— Тайсон? Бог ты мой, ей давно пора под капельницу с морфием, а потом запереться на выходные со спортсменом-теннисистом. У нее с работой явный перебор. Это сразу в глаза бросается.

— Тут ты, пожалуй, прав.

— А лицо почему опухло?

— Зубы мудрости удалила четыре дня назад.

— Больно?

— Да нет, меня всю обкололи.

— А как насчет поделиться заначкой?

— Ни за что! — Я изобразила негодование.

— Попытка не пытка.

Тут я поинтересовалась самочувствием Джереми. Он смолк. Я окликнула его:

— Э-эй.

Парень погрузился в себя. Так вот, запросто: взял и померк.

— Джереми? Невероятно. Тебе плохо, лежишь больной, а мы рассуждаем… про какой-то дурацкий сыр. Глупо. Прости меня.

Он сжал мои пальцы. И как давным-давно, на железной дороге, когда я вцепилась в корзину с ежевикой, я даже не заметила, что все это время мы держались за руки.

— Может, позвать сестру?

Сын покачал головой: «нет», да так энергично, что я удивилась.

— Слушай, что происходит? Давай выкладывай.

— Все плохо. Из рук вон плохо.

— Ты про что? Про ту темень?

— Нет. Про свою жизнь. Где я только не побывал.

— А-а, дело в семье… Или их было несколько?

— Это еще полбеды. Временами меня уводят картины.

— Как понять, картины?

— Знамения. Те, что являются людям незадолго до конца света.

«О Господи, не успеешь оправиться от одной неожиданности, тут же другая — с пылу с жару».

— Горящие киты выбрасываются на берег; маргаритки разбиваются, словно стекло; мешки денег вымывает прибоем; деревья, которые сдуваются точно воздушные шары…

Я заподозрила, что он еще под кайфом, но Джереми сам догадался:

— Меня не глючит. Все уже прошло.

— Джереми, я не религиозна.

— Я могу бежать… мы можем бежать, да все равно скрыться не получится.

— От чего?

— От воли Всевышнего.

К подобному повороту я оказалась не готова и просто смолчала.

Он продолжил:

— Я прокаженный. Мне нужен мессия прокаженных. — Он взглянул на меня. — Как у Дэвида Боуи 2.

— А-а, Зигги Стардаст. Как же, как же. Он взглянул на зашторенные окна.

— Этому падшему миру настанет конец. Я хотя бы увидел, каким он был до заката.

— Наверное.

— Знаешь, иногда она так прекрасна… в смысле, Земля.

— Послушай, Джереми, я… хм, я не такая, как ты. Мне тяжело воспринимать красоту. — Парень, вероятно, так же одинок, как и я. Может, одиночество сидит в генах. Не исключено, однако, что он в своем изгнании ярко сверкал, а я вяло мерцаю, как негодная флуоресцентная лампа.

Сын сказал:

— Да ладно, я тебя просто дурачу.

— Зачем?

— Так жить интереснее. — Он снова отвел взгляд к окну. — Мне бы поспать теперь.

— Поспи.

— А ты будешь здесь, когда я проснусь? Я подумала и ответила:

— Да.

— Спокойной ночи.

После той чудовищной находки я несколько недель не могла успокоиться: следователи, ведущие дело, явно не нуждались в моей помощи. Мне-то казалось, что я, как человек, который обнаружил труп, имею полное право участвовать в поисках убийцы. Власти не торопились обнародовать подробности преступления, о котором, на мой взгляд, должны были кричать заголовки всех бульварных газет: «Лесоруб-трансвестит разрублен надвое; страшная находка у железнодорожного полотна к северу от бухты Подковы». Подозреваю, что полицейские Западного Ванкувера обзавелись автоматическими определителями номеров еще тогда, когда об этих хитрых устройствах никто и слыхом не слыхивал; когда бы я ни позвонила, в участке словно знали, кто на проводе, и дамочка на телефоне заранее настраивалась на снисходительный тон. Я стала сама наведываться к копам, и теперь ко мне «снисходили» уже лично. Тогда я начала навещать полицейские конторы других муниципалитетов и требовала, чтобы со мной поговорили или хотя бы просто выслушали. План сработал — правда, несколько неожиданным образом. Как видно, стражей порядка страшно веселило, что какая-то малолетка обивает пороги и требует, чтобы ей разрешили раскрыть преступление, совершенное в другой части города. Да уж, неплохой повод подшутить над коллегами.

Я ликовала, когда получила наконец отзыв со стороны местных властей: мое чувство собственного достоинства было удовлетворено. Однако миг триумфа оказался краток. В один прекрасный день в нашу дверь постучали двое полицейских. Они поделились со мной доступной (и довольно скудной) информацией о преступлении, а затем попросили родителей припрячь меня к какому-нибудь отвлеченному занятию. Думаете, родные встали на мою защиту? Ничего подобного. Противно было слушать их жалкие реплики:

«Надо было отправить Лиззи в летний лагерь… Когда начнутся уроки в школе?… Девочке совершенно нечем заняться в свободное время… Нам очень неприятно, констебль; мы сделаем все, чтобы она вас больше не побеспокоила».

Смею вас заверить, что, пока я выбивала информацию о трупе, мои сверстники не теряли времени даром. Они напивались вдрызг, барахтались в бассейнах с особями противоположного пола, пекли пончики в ночную смену, вламывались в чужие дома ради острых ощущений, уговаривали отцовскую «Смирновку», доливая недостающее водопроводной водой, стреляли из дробовиков по кабриолетам, воровали из магазинов осеннюю одежду. Они тоже проявляли чудеса изобретательности. Кто как мог.

Вскоре после финального визита в полицию я гуляла по окрестностям в поисках брусники и оказалась перед домом Адамсов — примерно десятым по счету от нас. Детишек, насколько я знала, отправили в провинцию, а оба родителя, мистер и миссис Адамс, днем всегда были на работе. Сама не заметила, как направилась к их парадному входу и постучала в дверь. Я решила, что если мне откроют, то просто скажу, что искала детей. Никто не отозвался. Я обогнула дом со стороны гаража и постучалась с черного входа — опять безрезультатно. Тронула ручку, и дверь отворилась. Я вошла.

О, какое пьянящее чувство охватывает, когда оказываешься в чужом жилище — там, где тебя быть не должно. Словно ты возвращаешься с каникул и после долгого перерыва ступаешь на порог собственного дома, вдыхая его позабытый запах. Такое чувство, наверное, испытывают следователи, которые обходят округу, разрабатывая версии. Или привидения, вернувшиеся на этот свет — не пугать, а лишь ненадолго освежить в памяти прежние места и минувшие дни.

С тех пор как я впервые самостоятельно попала в дом Адамсов, лето мое напоминало унылую череду будней, которые время от времени перемежались нечаянными вторжениями. Я гуляла по окрестностям, находила какой-нибудь дом с пустым навесом для автомобилей, смело направлялась к парадному входу и нажимала кнопку звонка. Если никто не отзывался, я пробовала ручку, и очень часто оказывалось не заперто. Тогда, приоткрыв дверь, я заглядывала внутрь, окликая вымышленную хозяйку: «Келли? Келли, ты дома?» Я рассуждала так: если кто-нибудь отзовется, просто сделаю вид, будто ошиблась. Даже если я сбегу, в самом худшем случае мне грозит… а ничего не грозит. На преступницу я не похожа, и если отбросить некоторые детали, то ничего противозаконного я не делала: мне лишь хотелось попасть туда, где меня не ждали. Хотелось тишины и новых впечатлений. Больше всего я любила копаться в шкафчиках, причем самым захватывающим были, конечно же, спальни. Заглянуть в верхний ящик ночного столика — что может быть занимательнее? Ты словно дегустируешь самые потайные уголки души другого человека, вызнаешь его сокровенные тайны. Чего там только нет, в этих ящиках! Ножи, кастеты, пилюли, презервативы, старые любовные письма. Противозачаточные таблетки, золотые монеты, порнография, паспорта, завещания… Однажды даже наткнулась на «люгер».

Само собой, я постоянно прислушивалась: вдруг к дому подъедет машина или начнут возиться с дверным замком. А однажды был случай, когда едва удалось вовремя сбежать — кто-то бросил ключи на столик в гостиной. Я мигом нырнула в окно. Жаль. Мне так нравился их семейный альбом: я сидела и вычисляла, кто кому кем приходится, пыталась выявить семейных заправил и пугливых овечек, ну и, конечно, очень интересовала внешность: кто покрасивее, а кто так себе.