Человек воды - Ирвинг Джон (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗
— Вы по-прежнему любите слонов?
— Ну да, я люблю слонов.
— Даже того самого, который наступил вам на руку?
— Особенно того самого, он сделал это не нарочно. Он даже не знал, что наступил мне на руку. Я просто нечаянно положил руку на то место, куда он встал; он наступил бы туда в любом случае. К тому же он страшно расстроился из-за этого.
— Слон расстроился? Так он знал, что наступил вам на руку?
— Господи! Конечно же знал. Ведь я заорал: «Ты наступил на мою гребаную руку!» Разумеется, он знал, и ужасно расстроился из-за этого.
Затем шло несколько эпизодов со слоном, которые должны были убедить зрителя, будто бы слон сожалеет о случившемся. Думаю, это был самый худший из фильмов Ральфа. Я даже не помню, как он назывался.
Но теперь, когда я снова работаю у него режиссером по звуку, его фильмы должны стать лучше — по крайней мере, в смысле звукового оформления. Сейчас мы снимаем фильм под названием «На ферме». Он посвящен коммуне хиппи «Вольная ферма». «Вольные фермеры» хотят, чтобы все могли пользоваться землей — любой землей. Они считают, что частная собственность на землю — абсурд. Земля должна принадлежать тем, кто ею пользуется. Дело доходит до стычки с настоящими владельцами земли из Вермонта. Настоящие фермеры полагают, что частная собственность — это правильно. «Вольные фермеры» пытаются объяснить настоящим фермерам, что отсутствие свободной земли — это неправильно. Обе стороны явно идут к конфронтации. В сложившуюся ситуацию вносит определенную интеллектуальную сумятицу либерально настроенный местный колледж искусств. Ральф ездит в Вермонт каждые выходные, чтобы посмотреть, не произошло ли столкновения. Возвращается он с кучей отснятых роликов.
— Конфликт все еще зреет, — говорит он.
— Когда наступит зима, — говорю я ему, — эти ребята замерзнут, оголодают и сами уйдут с земли.
— Тогда мы заснимем их исход, — говорит он.
— Может, никакой заварушки не будет вовсе, — высказываю я предположение.
— Может, и не будет, — соглашается Ральф, и Тюльпен приподнимает свою грудь обратной стороной ладони.
Этот жест раздражает Ральфа. Тюльпен уже работала с Ральфом, когда я приехал в Нью-Йорк; Ральф дал ей работу, потому что она с ним спала. О, это было давно. Тюльпен ничего не смыслила в монтаже фильмов, но Ральф показал ей, как это делается. Когда она научилась делать это очень хорошо, она перестала спать с ним. Ральф не выгнал ее, потому что она потрясающий монтажер, но временами этот жест выводит его из себя.
— Ты спала со мной только ради работы, — говорит он ей.
— Ты дал мне работу лишь потому, что спал со мной, — невозмутимо парирует она. — Тебе не нравится, как я работаю? — спрашивает она.
— Нравится.
Между ними существует молчаливое взаимопонимание.
А вот с парнишкой по имени Кент, которого держат на посылках, дело обстоит совсем по-другому.
Тюльпен и я сидим в фотолаборатории, попивая кофе и удивляясь, где же пончики. Тюльпен приводит в порядок некоторые из просушенных пленок Ральфа, обрезая их большим резаком для бумаги. Чамп! Прошло уже две недели, как я не слышал от этой чертовой Бигги ни слова. Как другие ребятишки относятся к Кольму в школе? Он все еще кусается?
— Что-нибудь случилось? — спрашивает Тюльпен.
— Мои инструмент, — говорю я. — Мне кажет-там все снова закупорилось. Этот водяной метод никуда не годится…
— Сходи к врачу, — спокойно советует она. — Сделай операцию.
Чамп! Чавкает ужасный резак; в моем мозгу возникает образ жаждущего крови Виньерона. И тут заявляется Кент.
— Привет! — Да пошел ты со своим «приветом», Кент! — Привет! Вы видели новый материал? На этот раз он точно схватил это.
— Схватил что, Кент?
— В отснятых кадрах потрясающий свет. Холодает. Даже погода против них. Да, он умеет снимать клевое кино. Понимаеш его долбаная камера предвидит конец.
— Но с чего ты взял, что что-то должно случиться, Кент?
Вместе с потоком холодного воздуха в комнату вваливается Ральф. Тюленьи ботинки, арктические рукавицы, эскимосская парка, хотя еще только осень. Трудно представить себе Ральфа в тропическом климате: ему пришлось бы менять свой меховой имидж. Он мог бы надеть плетеную хламиду из прутьев и соломы и обернуться тростником: ни дать ни взять гигантская корзина!
— Привет! — говорит ему Кент. — Вчера вечером я видел «Белые колени».
— Чьи? — спрашивает Ральф. Мы все знаем, что Кент не слишком скор умом.
— Да ты же знаешь, — настаивает Кент. — «Белые колени» — это новый фильм Гронтца.
— О, да, да, — кивает Ральф, освобождаясь от рукавиц, ботинок и отделяя самого себя от меха.
— Ну так вот, это еще один фильм, который обречен на провал, — заявляет Кент. — Точно такой же, как и его предыдущее дерьмо. «Тяжелый», ты же знаешь?
— Да, да, — повторяет Ральф, разматывая шарф и осматриваясь вокруг. Чего-то не хватает.
— Я прокрутил твои новые ролики сегодня, — говорит ему Кент. Ральф продолжает размышлять, что же отсутствует в комнате. — Это клево, Ральф! — пристает Кент. — Даже эта гребаная погода…
— Кент? — спрашивает Ральф. — Где пончики?
— Я ждал, когда ты придешь, — бормочет Кент, заливаясь краской.
— Два с желе и одно с воздушным кремом, — говорит Ральф. — Тюльпен?
— Два с воздушным кремом.
— Тамп-Тамп?
— И жареный пирожок.
— Два с желе, два с воздушным кремом и один жареный пирожок, Кент, — повторяет Ральф.
Когда Кент отправляется выполнять задание, Ральф спрашивает нас:
— Кто такой, черт подери, этот Гронтц?
— «Найди меня», — называет Тюльпен.
— «Белые колени», — называю я, — «Одному Богу известно…».
— Кент курит? — спрашивает Ральф. Никто не имеет об этом никакого понятия. — Ну так вот, если не курит, — продолжает Ральф, — то должен попробовать. А если попробует, то должен бросить.
Возвращается Кент, источник сплетен и информации.
— Два с желе, два с воздушным кремом и один жареный пирожок.
— Спасибо.
— Спасибо.
— Спасибо, Кент.
— Вечером в пятницу Уордель открывает новое заведение у Беппо, — сообщает нам Кент.
— Оно не продержится и недели, — говорю я, затем смотрю на Тюльпен: «Кто такой Уордель?» Она отвечает мне взглядом: «А где это Беппо?»
— Угу, — кивает Ральф.
Мы наблюдаем, как Кент трудится над кофейником.
— Поаккуратней, — говорит ему Тюльпен. Ральф явно разочарован пончиками с желе.
— Красное желе, — говорит он. — А я люблю фиолетовое.
— Виноградное, Ральф, — поправляю я его.
— Точно, виноградное. Это красное дерьмо совершенно несъедобно.
Кент обеспокоен.
— Я слышал, что Марко выставили к чертовой матери с побережья, — сообщает он нам, — за нарушение общественного порядка.
— Как твой жареный пирожок, Тамп-Тамп?
— Пирожок превосходный, Ральф.
— Два жареных пирожка, Кент, — говорит Ральф. — Ты будешь еще, Тамп-Тамп?
— Нет, — вмешивается Тюльпен. — Он и так начинает толстеть.
— Три жареных пирожка, Кент, — говорит Ральф, расковыривая омерзительный пончик с красным желе.
— Ты и так уже толстый, — говорит ему Тюльпен. — А Трампера еще можно спасти.
— Три жареных пирожка, — повторяет Ральф. Нарастающие разногласия в комнате смолкают, когда Кент открывает дверь. Ральф прислушивается к удаляющемуся звуку шагов Кента по тротуару. Теперь мы можем высказать нечто конфиденциальное и особо важное, что предназначено лишь Для наших ушей. При Кенте Ральф старается не говорить о глубоко личном. Полагаю, это нечто вроде профессиональной самозащиты.
— Тамп-Тамп, дружище, — начинает он, обнимая своими здоровенными лапищами нас с Тюльпен. — Приятель, ты бы видел, какая задница мне попалась вчера вечером…
И он смотрит на Тюльпен в ожидании, что она приподнимет грудь тыльной стороной ладони. Но она его игнорирует; она просто поворачивается спиной и направляется к двери, ее локоть слегка торчит вверх.
— Я правда видел! — кричит Ральф. Но она уже ушла; дверь в фотолабораторию закрывается, и я остаюсь один на один с Ральфом Пакером, который — несмотря на то (или благодаря этому) что никогда не знает, что он имеет в виду, — стоит в авангарде кинематографического андеграунда.
