1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга 3. Октябрь-декабрь - Коваленин Дмитрий Викторович (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗

Двадцать лет жизни расплавляются в Тэнго за одно мгновение, собираются в единый поток и закручиваются водоворотом. Все, что в этой жизни увидено, сказано, по-настоящему ценно, собирается воедино и образует в его сердце нечто вроде гончарного круга, и он следит за этим процессом безмолвно, как астроном, наблюдающий гибель звезды и рождение сверхновой.

Молчит и Аомамэ. Оба сидят на холодной горке, не говоря ни слова, — просто сжимают друг другу руки. Они вернулись туда, где обоим по десять лет, одиноким пацану и девчонке. Опустевший класс, уроки окончены, за окном начало зимы. Что подарить другому, чего пожелать для себя — постичь все это ни силы, ни знания не хватает. С самого рождения их никто по-настоящему не любил, и сами они по-настоящему никого не любили. Чем обернется их внезапная искренность, куда занесет — не ведают ни он, ни она. Дети попали в комнату без дверей — ни выйти, ни войти. Они еще не знают, что именно здесь и сейчас — единственные место и время, в которых одинокий человек не чувствует себя одиноким. И что именно здесь и сейчас одно одиночество исчезает в другом бесследно.

Сколько же времени прошло? Пять минут, час? Или целые сутки? А может, время остановилось? Что он, Тэнго, вообще знает о Времени? Пожалуй, лишь то, что с нею на этой горке вдвоем, не говоря ни слова, он мог бы сидеть до бесконечности. Как в десять лет, так и теперь, двадцать лет спустя.

А еще оно, Время, нужно ему, чтобы приспособиться к этому новому миру. Надо будет заново научиться чувствовать, созерцать, подбирать слова, двигаться и дышать. Ради этого придется собрать все время, которое только есть в этом мире. Хотя нет — одного этого мира, пожалуй, не хватит.

— Тэнго, — говорит на ухо Аомамэ. Голосом не очень низким, не очень высоким. Так, словно что-то ему обещает.

Тэнго открывает глаза. Время снова приходит в движение.

— Посмотри на небо, — просит Аомамэ.

Глава 28

Тело Усикавы освещают люминесцентные лампы в потолке. Отопление отключено, окно распахнуто настежь, отчего холод стоит, как в морозильнике. В центре зала на подиуме из сдвинутых вместе столиков для совещаний  [40] лежит Усикава — навзничь, в зимнем белье, накрытый стареньким шерстяным одеялом. Живот под одеялом громоздится, точно муравейник посреди поля. Застывшие в немом вопросе глаза (веки ему так никто и не сомкнул) накрыты полоской ткани. С приоткрытых губ больше не слетает ни слов, ни дыхания. Череп, пожалуй, еще приплюснутее и загадочней, чем при жизни. Косматые черные волосы, напоминающие ежик на женском лобке, уныло топорщатся в разные стороны.

Бритоголовый Бонза кутается в пуховик, Хвостатый — в коричневую замшевую куртку с меховым воротником. Одежда не подходит им по размеру. Словно ее одолжили впопыхах на каком-то складе, где выбирать особенно не из чего. Зал выстужен, изо рта у живых валит белый пар. Всего в комнате трое — Бонза, Хвостатый и Усикава. Одно из трех окон в алюминиевых рамах под потолком распахнуто настежь: температура в помещении должна быть как можно ниже. Кроме подиума из столиков, на котором лежит Усикава, никакой мебели нет. Атмосфера в зале по-конторски деловая и бездушная. Даже труп Усикавы, попав сюда, выглядит офисно-безликим.

Никто не произносит ни слова. Стоит абсолютная тишина. Бонзе нужно много чего обдумать, Хвостатый — молчун от природы. Усикава же, хоть и болтлив по характеру, умудрился помереть два дня назад. Бонза в глубоком раздумье расхаживает перед столиками с Усикавой. Ровным медленным шагом, от стены к стене. Его кожаные ботинки без единого звука ступают по дешевому бледно-желто-зеленому ковру. Хвостатый, как всегда, подпирает косяк двери, недвижный, точно скала. Ноги на ширине плеч, спина выпрямлена, взгляд упирается в неведомую точку перед носом. Ни усталость, ни холод ему, похоже, не ведомы. О том, что эта гора мускулов жива, можно догадаться по изредка мигающим векам и белому пару, валящему изо рта.

До обеда в этой выстуженной комнате собралось на совещание несколько человек. Половина руководства секты разъехалась по регионам, и пришлось потратить целые сутки в ожидании, когда наберется кворум. Совещание было тайным, дебаты велись тихими голосами, дабы ни словечка не просочилось во внешний мир. Все это время труп Усикавы покоился на сдвинутых вместе столиках, точно экспонат на выставке металлорежущих станков. Окоченевший как камень. Снова мягким и гибким он станет лишь дня через три. То и дело бросая на него осторожные взгляды, собравшиеся обсуждали сразу несколько крайне насущных вопросов.

К усопшему — даже когда говорили о нем самом — в этой комнате не проявлялось ни уважения, ни сострадания. Украдкой поглядывая на его труп, собравшиеся осознавали тяжесть полученного урока — и хотели переосмыслить свои действия, дабы не наступить на те же грабли снова. Что бы ни случилось дальше — потерянного времени будет потом не вернуть, а решение, как поступить с покойником, все равно не коснется никого, кроме него самого. Такие вот осознание и переосмысление.

Что делать с трупом, ясно было сразу. Узнай о нем полиция, расследования не избежать — и причастность Усикавы к секте тут же выплывет на свет. Такой опасности Организацию подвергать нельзя. Значит, как только труп станет немного мягче, его следует незаметно перенести в огромную печь на задворках владений секты и как можно скорее сжечь. Обратить в темный дым и белый пепел. Дым поглотят небеса, а пепел, рассеянный по огородам, станет удобрением для овощей. Подобными операциями Бонза руководил уже не в первый раз. Скажем, труп Лидера был таким огромным, что его пришлось распиливать на части бензопилой. Но с этим замухрышкой ничего такого не понадобится. И это очень радовало Бонзу: уж очень он не любил работу, связанную с кровью. Просто не мог смотреть на кровь, неважно, чью — живого человека или покойника.

Руководство задавало ему вопросы. Кто убил Усикаву? Кому и зачем это было нужно? С какой целью Усикава снял ту дешевую каморку в Коэндзи? Как начальник охраны, Бонза должен был за все это отвечать. Вот только ответа ни на один из вопросов у него не было.

На рассвете во вторник ему позвонил незнакомец и сообщил, что труп Усикавы находится по такому-то адресу. Беседа состоялась вполне деловая, хотя и пестрела недомолвками. Повесив трубку, Бонза тут же озадачил своих подчиненных в Токио — и четыре человека в форме транспортной фирмы, сев в микроавтобус «Тойота-хай-эйс», срочно прибыли, куда указано. Для начала проверили, что это не ловушка. Автобус припарковался неподалеку от дома, и один из группы обследовал окрестности. Нужно было убедиться, что полиция не вычислит их, когда они проникнут в квартиру.

Окоченевший к тому времени труп Усикавы кое-как уложили в перевозочный контейнер, вынесли во двор, дотащили до машины и загрузили в багажник. Ночь выдалась морозная, и по дороге, слава богу, им не встретилось ни души. Квартиру они обшарили с карманным фонариком до последнего уголка, надеясь обнаружить хоть какие-то следы преступления, но ничего примечательного не нашли. Только запас продуктов, маленькую газовую плитку, альпинистский спальный мешок и бытовые мелочи для выживания. В баке для мусора — пустые консервные банки да пластиковые стаканчики. Очевидно, Усикава прятался в этой конуре, чтобы за кем-то следить. От зоркого глаза Бонзы не укрылись вмятины от трехногого штатива на татами. Но камеры не осталось. Как и фотографий. Скорее всего, убийца забрал все это с собой. Понятно, и пленки тоже. Судя по тому, что Усикава был в нижнем белье, на него напали, когда он дрых в своем спальнике. Значит, кто-то бесшумно проник в квартиру. Судя по тому, как пропитались мочой белье и спальник, перед смертью бедняга сильно страдал.

В Яманаси на том же микроавтобусе отправились только Бонза и Хвостатый. Другие двое остались в Токио улаживать формальности. За рулем всю дорогу сидел Хвостатый. Их черный «Ниссан» вырулил со столичной магистрали на Центральную скоростную и рванул на запад. Дорога на рассвете пустовала, но Хвостатый старался машину не гнать. Остановит полиция — им конец: номер краденый, а в багажнике контейнер с трупом. Не отбрешешься. Всю дорогу оба молчали.